Никос Казандзакис - Грек Зорба
- Не хочу иметь неприятности, - ответил я раздражённо. Я был возбужден, в глубине души я тоже желал это всемогущее тело, промелькнувшее передо мной наподобие дикого зверя во время течки.
- Тебе неохота иметь неприятности? - спросил Зорба
с удивлением. - Чего же ты тогда хочешь?
Я не ответил.
- Сама жизнь - неприятность, - продолжал Зорба, - смерть - нет. Знаешь ли ты, что значит жить? Расстегнуть пояс и искать ссоры. Я ничего не отвечал. Зорба прав, я это знал, но мне не хватало смелости. Моя жизнь шла по ложному пути, связи с людьми выражались лишь в форме внутреннего монолога. Я пал так низко, что если бы мне пришлось выбирать - влюбиться в женщину или прочесть хорошую книгу о любви - я бы выбрал книгу.
- Зачем ты всё высчитываешь, хозяин, - продолжал Зорба, - брось ты эти цифры, отбрось проклятые колебания и закрывай лавочку, я тебе говорю. Именно сейчас ты можешь спасти или потерять свою душу. Послушай, хозяин, возьми две-три книги, лучше с золотым тиснением, в простом переплёте не так бросаются в глаза, завяжи в платок и пошли их вдове с Мимито. Научи его, чтобы он сказал: «Хозяин шахты приветствует тебя и посылает этот маленький платок. Это пустяк, но зато от большой любви. Ещё он велел не волноваться из-за овцы, даже если она пропала, не порть себе нервы. Мы с тобой, и потому не бойся! Он видел, как ты проходила мимо кофейни, и с той минуты только о тебе и думает». Вот и всё! Затем в этот же вечер постучи в её дверь. Куй железо, пока горячо! Ты ей скажешь, что заблудился, ночь застала тебя на дворе и тебе нужен фонарь. Или, что ты внезапно почувствовал себя плохо и тебе нужен стакан воды. Или же, что еще лучше: купи овцу, приведи её к ней и скажи: «Вот, моя красавица, получай овцу, которую ты потеряла, я нашёл её!» И, поверь мне, хозяин, вдова отблагодарит тебя, и ты попадёшь - ах! если бы я мог сесть верхом на твою лошадку! - Ты въедешь прямо в рай. Другого рая, старина, нету, уверяю тебя. Не слушай, что говорят попы о райской жизни, той не существует.
Мы уже подходили к саду вдовы, когда Мимито вздохнул и запел во всё горло:
Нужно к каштанам вино, а к орехам мёд.
Парню девица нужна, а девице - парень.
Зорба прибавил шагу. Ноздри его трепетали. Он остановился, глубоко вздохнул и посмотрел на меня.
- Ну, так что? - спросил он нетерпеливо.
- Пошли! - ответил я сухо и ускорил шаг.
Зорба покачал головой и что-то промычал, но я не расслышал.
Когда мы пришли к себе в хибару, мой товарищ сел, скрестив ноги и положив на колени сантури; опустив голову, он погрузился в размышления. Можно было подумать, что он слушал бесконечное число песен и пытался выбрать одну, самую красивую или самую печальную. Наконец, сделав выбор, он заиграл жалобную мелодию. Время от времени он поглядывал на меня уголком глаза. Я чувствовал, как всё, что Зорба не мог или не осмеливался мне сказать на словах, он выражал игрой на сантури. Что я гублю свою жизнь, что вдова и я похожи на двух мотыльков, которые живут под солнцем лишь мгновенье, а потом неизбежно погибают. Безвозвратно! Навсегда!
Зорба резко поднялся. Он вдруг понял, что старается впустую. Прислонившись к стене и закурив сигарету, он через некоторое время сказал:
- Хозяин, я сейчас кое-что тебе расскажу, однажды в Салониках мне поведал об этом один ходжа; я всё равно тебе расскажу, даже если это ни к чему не приведёт. В то время я был разносчиком в Македонии. Ходил по деревням, продавал нитки, иголки, жизнеописания святых, целебные мази, перец. У меня тогда был хороший голос, я был настоящим соловьём. А ты должен знать, что женщина клюёт и на голос. (На что только они не клюют, шлюхи.) Один Бог знает, что происходит у них внутри. Ты можешь быть отвратителен, хром и горбат, но если у тебя сладкий голос и ты умеешь петь, ты без труда вскружишь им голову.
Я торговал и в Салониках, заходил в турецкие кварталы. И вот оказывается, мой голос очаровал одну богатую мусульманку, она даже сон потеряла. Тут она призывает старого ходжу, даёт ему полные горсти монет. «Аман, - говорит она ему, - скажи этому торговцу гяуру, чтобы он пришёл, аман! Я хочу его видеть! Я больше не могу!»
Приходит ко мне ходжа: «Ну-ка, молодой Руми, - говорит он мне, - пойдём со мной». - «Не пойду, - отвечаю я ему, - куда это ты хочешь меня отвести?» - «Есть тут дочь одного паши, она чиста, как вода, и ждёт тебя в своей комнате, пойдём, маленький Руми, пойдём!» Но я знал, что по ночам в турецких кварталах убивают христиан. «Нет, я не пойду», - отвечаю я ему. «Побойся Бога, гяур!» - «А чего мне его бояться?» - «Потому, маленький Руми, что тот, кто может переспать с женщиной и не делает этого, совершает великий грех. Когда какая-нибудь женщина зовёт тебя разделить с ней ложе, мой мальчик, а ты не идёшь – считай, твоя душа пропала.
Она, эта самая женщина, глубоко вздохнёт во время страшного суда, и именно такой вздох, кто бы ты ни был при этом и, несмотря на все твои прекрасные поступки, отправит тебя в ад!»
Зорба вздохнул.
- Так вот, если ад существует, - сказал он, - и если я в него попаду, только по этой причине. Не потому, что я крал, убивал или спал с чужими женами, нет и нет! Всё это пустяки. Такие вещи Господь Бог прощает. Я же отправлюсь в ад потому, что этой ночью какая-нибудь женщина ожидала меня в своей постели, а я к ней не пошёл… Зорба поднялся, разжёг огонь и стал готовить еду. Он взглянул на меня краем глаза и пренебрежительно улыбнулся.
- Самый худший из глухих тот, кто не хочет услышать! - прошептал он.
И наклонившись, он с остервенением стал раздувать огонь под влажными поленьями.
9
Дни становились короче, всё быстрее наступали сумерки, с приближением вечера на сердце становилось всё тоскливее. Нас охватывал первобытный ужас предков, которые в течение долгих зимних месяцев видели, как с каждым вечером солнце угасает всё раньше и раньше. «Завтра окончательно погаснет», - с безнадёжностью думали они и, дрожа от страха, ночи напролёт проводили на возвышенных местах. Старый грек испытывал это беспокойство более примитивно и гораздо глубже, чем я. Чтобы не чувствовать его, он выходил из подземных галерей, лишь когда в небе зажигались звёзды. Зорба нашёл хорошую лигнитовую жилу, достаточно сухую, почти без шлаков и был доволен. Потенциальная прибыль в его воображении немедленно чудесным образом превращалась в путешествия, женщин и новые приключения. Он с нетерпением ожидал тот день, когда заработает много денег и его крылья - так он называл деньги - окрепнут настолько, чтобы можно было взлететь. Кроме того, он целыми ночами испытывал свою крошечную канатную дорогу, стараясь найти необходимый наклон для плавного спуска брёвен - словно бы их ангелы переносили, любил говорить Зорба.
Однажды он взял большой лист бумаги, цветные карандаши и нарисовал гору, лес, канатную дорогу и подвешенные к тросам брёвна, каждое из которых имело по два крыла небесно-голубого цвета. В небольшом округлом заливе он нарисовал чёрные суда с зелёными матросами, похожими на попугаев, и лодками, перевозящими жёлтые брёвна. В углах рисунка четыре монаха, с их губ слетали розовые ленты с надписями: «Господь всевышний, ты велик, восхитительны дела твои!»
В последние дни Зорба торопливо разводил огонь, готовил ужин, мы ели, после чего он спешил к дороге, ведущей в деревню. Спустя некоторое время он возвращался с недовольным видом.
- Куда это ты опять ходил, Зорба? - спрашивал я его.
- Не лезь-ка ты, хозяин, - говорил он и менял тему разговора. - Неужели Бог существует, да или нет? Что ты об этом скажешь, хозяин? И если он существует, что вполне возможно, каким ты его себе представляешь?
Я пожал плечами, не ответив.
- Я не смеюсь, хозяин, я представляю Бога очень похожим на себя. Только более высоким, сильным и более чокнутым. И кроме того бессмертным. Он удобно уселся на мягких овечьих шкурах, а крышей ему служит небо. Оно не из старых бензиновых бочек, как в нашем жилье, а из облаков. В правой руке он держит не меч и весы - это инструменты для мясников и бакалейщиков, - а большую губку, пропитанную водой наподобие дождевого облака. Справа от него Рай, слева Ад. Когда к нему подходит чья-то душа, совсем нагая, бедняжка, и дрожащая, ибо она потеряла свое тело, Бог смотрит на неё, посмеиваясь в бороду, и, сделав страшное лицо, говорит грубым голосом: «Иди-ка сюда, иди, проклятая!» И начинает свой допрос. Душа бросается к ногам Господа Бога. «Пощади! - кричит она ему. - Прости меня!» И на тебе - начинает рассказывать о своих грехах. Она говорит и говорит без остановки. Богу это, в конце концов, наскучивает. Он начинает зевать. «Ну, хватит, замолчи, - кричит он ей, - ты мне все уши прожужжала!» И - хлоп! Одним взмахом губки смывает с неё все грехи. «Ну-ка, убирайся, беги скорей в Рай! - говорит он ей. - Пётр, пропусти и эту бедную девочку!»
Ибо, ты это должен знать, хозяин, Бог велик, и быть Благородным - значит прощать!
Я помню, что в тот вечер, когда Зорба рассказывал мне свои глубокомысленные бредни, я смеялся. Тем не менее «благородство» Господа Бога проникло в моё сознание, я запомнил его сострадание, великодушие и всемогущество. В какой-то из других вечеров, когда из-за дождя мы укрылись в нашем сарае и занялись тем, что жарили каштаны, Зорба повернулся ко мне и долго смотрел, будто хотел понять какую-то великую тайну. В конце концов, он не выдержал:
