Абд ар-Рахман аш-Шаркави - Феллах

На этом, собственно говоря, и закончились ее переговоры в министерстве. Она добросовестно и подробно, как могла, изложила свою беседу и с министром, и с тем начальником, который ее принял. При этом она несколько раз упомянула, как с ней любезно разговаривали, особенно этот начальник. Инсаф так его хвалила и с такими подробностями описывала его внешность, что Абдель-Максуд, который слушал ее вместе с Абдель-Азимом, не удержался от шутливого замечания:

— Уж не влюбилась ли ты, часом, в него, ситт Инсаф? Смотри, потеряешь голову, будешь ездить все время в Каир!..

— Не бойся за мою голову, устаз. Она у меня крепко держится на плечах. Да и к тому же я ведь не вольная птица. Я хоть и ситт Инсаф, да не чета тем бездельницам, которые слоняются по улицам Каира… А если бы даже и захотела отдать свое сердце тому начальнику, все равно не решилась бы; за что, спрашивается, он заставляет нас писать жалобы, отправлять их в Каир и еще платить за это кырш?!

— Ну что тебе дался этот кырш, глупая ты женщина? — пристыдил ее Абдель-Азим. — Ты уж лучше помалкивай о нем, а то подумают, что ты и впрямь жадная.

Инсаф только отмахнулась от него. Сделав, так сказать, официальный отчет о визите в министерство, она хотела поделиться своими впечатлениями о Каире. Ведь впервые в жизни она оказалась в сутолоке каирских улиц. Ее буквально потрясли многоэтажные дома. И как только люди там живут? Подумать только, есть дома выше, чем минарет их мечети святой девы Зейнаб, а попадаются еще такие, с которыми не сравнится даже минарет мечети султана Ханафи, что у них в уездном городе. А магазинов сколько, лавок! И чего только не увидишь там в витринах и на прилавках!.. Автомобилей на улицах — тьма-тьмущая. Из-за них не перейти улицу — крутишь головой то в одну сторону, то в другую. От одного этого так голова закружилась, что она чуть было не упала посреди улицы. Народу везде — не протолкнешься. Все разнаряженные, расфуфыренные. У женщин платья короткие, выше колен. Лица у всех белые, напудренные, глаза подведены, губы накрашены. От мужчин и то духами разит. И говорят на самых непонятных языках. Даже арабская речь какая-то странная, не сразу поймешь, что к чему. А то остановилась вдруг машина, и вышли из нее вроде бы девицы — поглазеть на витрину. Та, что была за рулем, довольно пожилая, не моложе Инсаф. Да и подруги ее, когда Инсаф присмотрелась, оказались почти ее ровесницы. Только что одеты, как девицы. Одна даже в брюках — со смеху можно умереть! Автомобиль широкий, длинный, весь блестит, такого она и в уездном городе не видела. Стоит тысяч пять фунтов, никак не меньше! Специально поинтересовалась. Ей хозяйка машины сказала. А когда они между собой заговорили, Инсаф, как ни прислушивалась, ничего не поняла. Спросила, арабки ли они. «Девицы» пожали плечами и громко расхохотались. Инсаф в долгу не осталась — тоже засмеялась им в лицо. Так и смеялись — они над ней, а она над ними. Даже рассказывая это, Инсаф не могла удержаться от смеха. Но куда больше удивила ее дама, которая гуляла по улице с собачкой. Сама подстрижена коротко, совсем мальчишка, а собака — заросшая, мохнатая, и хвост пушистый, как у лисы. Идет, бесстыдница, по улице в ночной сорочке и стреляет глазами по сторонам. А собаку тянет за собой на веревочке, как теленка. Собака остановится — дамочка тоже и давай гладить ее по шерсти вдоль хребта, называя как-то не по-нашему. Инсаф подумала было, что это иностранка — их в Каире много, — но выяснилось, что она чистокровная египтянка. А вот собачка, оказывается, французской породы и очень дорогая.

— Интересно, сколько может стоить такая собака? — вдруг спросила Инсаф у Абдель-Максуда.

— Да думаю, Умм Салем, не меньше пятидесяти фунтов, если она редкой породы. Кроме того, нужны немалые деньги, чтобы прокормить ее.

Инсаф, хлопнув себя по бедрам, даже присела от изумления:

— Пятьдесят фунтов? И как только муж этой дамочки не разорится?

— Наверное, он богат. В Каире таких много.

— Где же они достают столько денег? — поинтересовалась Инсаф. — Неужели им так много платят на службе, что они и редких собачек содержат, и заграничные автомобили покупают? Землю вроде у помещиков отняли, роздали крестьянам. Пашей и эмиров больше нет. У богачей тоже доходы поурезали. Растолкуй тогда, Абдель-Максуд, откуда же берутся такие люди?

— Что делать, Умм Салем. Таких людей еще хватает. Но ничего… подожди — скоро и с этим покончим. Наш президент поставил цель покончить с неравенством. И это не просто слова — многое уже делается. Прежней знати почти не осталось. Ее привилегии отменены, лишние деньги — отобраны. Но вот беда — вместо прежних богачей стали теперь появляться новые. Образовалось нечто вроде касты. Обычные люди, такие, как мы с тобой. Но так уж случилось — волею судьбы заняли они тепленькие местечки, где можно мало работать и очень много получать. Сколотили себе приличное состояние и живут припеваючи. Только и их царство, Умм Салем, не вечно!

— Как это получается, Абдель-Максуд-эфенди? — включился в разговор Салем. — Вот ты говорил, что доход человека не должен превышать его потребностей и истинный мусульманин обязан отдать излишек другим, чтобы улучшить жизнь своего народа. Почему же эти люди не поступают так? Разве они не мусульмане?

— Обожди, Салем, наберись терпения! Всему свой черед…

— Как же можно терпеть, устаз, если собачкам этих новых богачей в городе живется лучше, чем феллахам в деревне? Они пьют чистую воду, едят мясо и пшеничный хлеб, спят в квартирах на ковриках или на деревянном полу. А мы? Пьем вонючую, грязную воду, грызем кукурузу и спим на глиняном полу. Вот и разберись тут, устаз, кто лучше живет — собака или я, молодой парень? И я должен с этим мириться?

— Тебе никто этого не говорит! Ты что, речей президента не слушаешь?

— Я-то их слушаю. Речей много сейчас хороших произносится. Но слушают ли их новые богачи? Они плюют на все призывы и знай живут в свое удовольствие. Что им закон, зачем им конституция? Объясни мне, устаз, по какому это закону одни могут тратить сотни фунтов в месяц, жить, ни в чем себе не отказывая, а другие должны гнуть спину на поле с утра до вечера и есть одни кукурузные лепешки, а если и пробуют мясо, то раз в неделю?

— Послушай, Салем, а много ли ты едал мяса по большим праздникам да в день святого Масуда? А кукурузная лепешка доставалась далеко не каждому. Ты забыл это?

— Нет, устаз, не забыл. Теперь, слава аллаху, времена изменились, да и мы не те, что были раньше. Но это же не то, о чем мы мечтали. Мы хотим жить лучше. Так, как в городе. Мы стремимся к такой жизни, которую призывает нас строить президент. А тех, кто становится нам поперек, мешает нам, — таких надо убрать с дороги. Вы ведь сами, устаз, так думаете. Что же вы от меня требуете, чтобы я терпел и выжидал? Мы все вместе будем ждать, а Ризк тем временем поодиночке будет нас привязывать к пальме и учить кнутом? Мы будем ждать, а Ризк будет есть мед и уплетать за обе щеки жареное мясо? Не верите, устаз, посмотрите, что они едят, птичьего молока у них только нет. А у нас? Все те же кукурузные лепешки. А ведь мы живем в одной деревне! Его тоже называют тружеником деревни. Но какой же он труженик? Самый обыкновенный эксплуататор! Вор! Отобрал у меня землю. Обкрадывает нас, чтобы самому есть мед и мясо. Но и этого ему мало. И он небось хочет накопить еще деньги да завести породистых собак по пятьдесят фунтов и купить заграничную машину за пять тысяч фунтов!..

— Эх, Салем, Салем, все-то ты свалил в одну кучу! А в главном не сумел разобраться до конца… Задумывался ли ты когда-нибудь, что твой сын может занять в нашем обществе более высокое положение, чем сын того, кто держит сейчас породистых собак и разъезжает на шикарных автомобилях? Даже ты, если бы начал вовремя учиться, мог бы утереть нос их сынкам, потому что не их, а тебя приняли бы в университет в первую очередь. Получив образование, ты имел бы больший вес в стране, чем те, у кого сейчас много денег. Потому что в наше время образование и знания играют большую роль, чем деньги. Именно с развитием просвещения и науки связано будущее нашего общества и лично твое. Но нам предстоит вместе с тем преодолеть еще длинный путь, чтобы полностью уничтожить неравенство, чтобы добиться такого положения, когда каждый человек смог бы получить по своим потребностям. Вот поэтому я тебе, парень, и советую — не торопись, вооружись терпением, накапливай знания, приобретай опыт. Это вовсе не значит, что ты должен сидеть сложа руки и мириться с беззаконием, насилием и произволом. Но действовать надо осмотрительно и осторожно. Не болтать лишнего. Особенно сейчас. Вот хоть бы с этим типом из Каира — явно надо быть поосторожней, а то упечет он тебя, чего доброго, за решетку, и доказывай тогда, что ты не верблюд! К нему надо присмотреться как следует, прежде чем бросаться в бой.

Я тебе даю советы, Салем, и было бы неплохо, если бы ты к ним прислушался. И вовсе не потому, что меня кое-кто по старой привычке называет «эфенди» или «беем», и даже не потому, что я твой бывший учитель. Я даю тебе эти советы по праву более опытного человека, который повидал и испытал в жизни гораздо больше, чем ты и твои ровесники, родившиеся или выросшие уже после революции. Попроси, пусть расскажет тебе мать, как мы жили совсем недавно, всего несколько лет назад. Вы, возможно, и слышали об этом, но испытать на себе вам не довелось. А есть вещи, которые вы не в состоянии понять и до конца осмыслить. Твой отец умер за два года до революции, тебе тогда еще и двух не было. Спроси у матери, сколько раз он за свою жизнь ел мясо. Очень немного, по праздникам — и то не всегда. А ведь он был одним из самых работящих и толковых феллахов — на все руки мастер. И несмотря на это, он годами не мог найти себе работы. Про все его мытарства тебе мать лучше может рассказать. Незадолго до смерти он работал в поместье Ризка — огородником и садовником. Когда он заболел, ему не на что было позвать врача. Так промучился, бедняга, около недели да и скончался. Мать твоя, убитая горем, чуть было не сошла с ума. Плакала, билась головой о землю, рвала на себе волосы, потом выкрасила лицо черной краской и, чтобы не попадаться людям на глаза, вообще куда-то скрылась. Но она была не одна — на руках у нее остался ты, годовалое дитя. Тебя нужно было чем-то кормить, и она снова вернулась в деревню. Так и стала она вдовой. А было ей всего двадцать лет. Женщина в расцвете сил и красоты. Многие мужчины предлагали ей свою руку, но получали отказ. Она дала клятву, что будет жить только для тебя. Ей приходилось очень трудно. Она постоянно недоедала, а то и вовсе голодала. Чтобы не умереть с голоду, нанялась она работать в дом омды. Когда после революции начали распределять землю среди самых бедных феллахов, мать сумела добиться, чтобы и тебе, будущему феллаху, выделили небольшой участок — два феддана. А было тогда этому феллаху всего четыре года. Полуголодный, в лохмотьях бегал ты по пятам за своей матерью, тогда красивой, молодой, но уже начавшей сгибаться под тяжестью постоянных забот и хлопот о куске хлеба насущного. С помощью добрых людей сумела она засеять свой участок и собрать с него первый урожай. В вашем доме появился наконец свой хлеб. И Инсаф немножко распрямилась. Стало жить полегче. Мать бросила работу в доме омды, трудилась только на своем участке. Потом и ты начал ей помогать. Урожай вы собирали неплохой: достался вам больно хороший участок. Два феддана, но каких! Посади оглоблю — дерево вырастет. Все завидовали вам — мало у кого была такая земля. Позарился на нее и Ризк. С помощью уполномоченного он тебя, глупца несмышленыша, и обвел вокруг пальца. Тебе показалась выгодной предложенная ими сделка, и ты согласился поменять свои два феддана плодородной земли на два феддана солончака. А вышло что? Сколько ты ни трудился, сколько ни поливал землю потом, так ничего и не собрал. А кто виноват? Ты сам. Доверился Ризку. Провели тебя, как говорят, на мякине…