Павел Вежинов - Вдали от берегов
Он уезжал из Праги в середине октября. Осень выдалась теплая, хотя и дождливая. Город сиял чистотой, словно его вымыли щеткой с мылом. На мокрых старых улицах квартала, в котором он жил, приятно пахло опавшими листьями. Весь город был залит каким-то серым, рассеянным светом, отраженным от затянутого облаками неба и мокрых фасадов зданий. Воздух пропитался мелкой водяной пылью, падающей с неба, — ни дождь, ни туман.
Вацлав бродил как во сне по знакомым улицам и, затаив дыхание, с волнением глядел на черные, мокрые памятники и деревья, на большие стекла витрин пустующих кафе, на одинокие телефонные будки, словно видел все это впервые. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ненужным и одиноким. Да, он был тогда даже более одинок, нежели сейчас, под этим темным, усеянным сияющими звездами и дышащим неведомой силой ночным небом. Лишь тогда, в тот вечер, он спохватился и понял, что на всем свете у него нет настоящего, хорошего, верного друга. От этой мысли стало и больно и страшно. Как нелепо, как плохо прожиты годы, если они не принесли тебе ни одного близкого, дорогого человека! В каких нереальных высотах витал он, как обманывал сам себя несбыточными мечтами!
Он жил в меблированной комнате, имея лишь самые необходимые пожитки. Все свои книги он оставил Иржи, сыну хозяина, тихому, черноволосому мальчику с красивыми глазами. Вацлав хорошо понимал, что дарит ему такое богатство, которое перевернет всю жизнь мальчика.
Лишнюю одежду он отдал уборщице. Но кому оставить папку со стихами? Ее можно доверить только хорошему, надежному человеку, который не подведет, сохранит папку, что бы ни случилось. И потом, вернувшись в один прекрасный день в Прагу, он первым делом разыщет стихи. Ведь потерять их — значит потерять самого себя.
Вацлав долго раздумывал, кому же оставить папку? Он перебрал в памяти всех товарищей и отвел их одного за другим. Он едва не отверг и Карела, но выбора уже не было и поневоле пришлось остановиться на нем.
На первый взгляд могло показаться, что Карел меньше всех заслуживает доверия. Из всех товарищей Вацлава он один любил кутнуть, поволочиться за женщинами, водился с богемой — веселый, забывчивый, беспечный парень. И в то же время он никогда не кривил душой, был искренен и отзывчив, готов, как говорят, последнюю рубаху с себя отдать. Такого, как он, не было во всей редакции. Да и внешность у него была необычная — низкорослый, плотный, словно сбитый, с короткими вьющимися рыжими волосами и добрыми синими глазами. Для Вацлава всегда был загадкой причудливый вкус женщин, которые почему-то обожали Карела, прохода ему не давали, хотя многим из них он едва доставал до носа.
Карел пришел к нему домой, как всегда бодрый и веселый, с влажными от измороси кудрями и бровями. Чувствительный, как девушка, он мгновенно уловил настроение Вацлава, оно передалось ему, как электрический ток, и синие глаза его потемнели, стали глубже.
Вацлав невольно вздрогнул, когда Карел стал перелистывать папку. Вначале он читал только названия, потом углубился и в стихи.
«Прошу тебя, — со вздохом прервал его Вацлав. — Прошу тебя, как-нибудь потом… Когда я уеду…»
Карел лишь на мгновение поднял глаза от листа бумаги.
«Интересно!» — пробормотал он и, не слушая Вацлава, стал читать вслух:
«Ты живешь, милая, на краю света —На краю серой, бескрайней степи,Серой, как пепел моей сигареты,Легкой, как этот пепел,Пустынной,Непроходимой.Нет пути к тебе, милая.Нет дороги…»
«Перестань!» — умоляюще сказал Вацлав.
Но Карел безжалостно продолжал:
Ты живешь, милая, на самой высокой вершине,На вершине голубых ледников…
«Карел!» — уже с негодованием перебил его Вацлав. Карел закрыл папку, покачал головой и сказал:
«Все мы лицемеры».
«Я не лицемер», — сказал Вацлав.
«Нет, и ты тоже лицемер, — серьезно возразил Карел. — Правда, слово, быть может, не из приятных, но у всех нас по меньшей мере два лица…»
У Вацлава вдруг пропало желание спорить.
«Разве я не прав?» — настаивал Карел, заглядывая прямо в его глаза.
«Может быть, и прав…»
Карел затянулся сигаретой и пустил струйку дыма в рукав. Вацлав знал, так бывает, когда Карел о чем-либо напряженно размышляет.
«Все мы двуликие Янусы! — заключил Карел. — С той лишь разницей, что оба лица у нас разные… Впрочем, те, что на виду, у всех одинаковы… Если выстроить нас в одну шеренгу и пройтись вдоль строя, покажется, что мы отлиты по одному шаблону… Так ведь, Вацлав?»
«Не знаю», — сказал Вацлав.
«Знаешь, отлично знаешь! Но пройди позади строя и не увидишь двух одинаковых лиц! Даже у одного и того же человека оба лица разные».
«Бывает и так, — неохотно согласился Вацлав. — Давай лучше погуляем».
«Тебе не до разговоров?»
«Пока нет…»
Но для Карела не было большего удовольствия, чем поговорить с людьми. Он пожал плечами и сказал со вздохом:
«Тогда пойдем хоть выпьем по маленькой…»
Против ожидания, Вацлав ухватился за эту мысль. Почему бы не сходить в бар? Непременно надо хоть раз увидеть все собственными глазами! Нельзя осуждать человека, не зная за что.
Они надели свои лучшие костюмы и, предварительно поужинав, чтобы избавить себя от лишних расходов, вышли.
На улице лил дождь. Когда они вошли в бар, в зале было далеко не так светло, как ожидал Вацлав. Только скрытые в углах лампы светили рассеянным голубым, фиолетовым, розовым и желтым светом. Такое освещение было очень кстати: в пестром сумраке костюмы друзей выглядели безупречными.
Вацлав осмотрелся по сторонам. Во всем баре было занято лишь несколько столиков. Спрятанный в полутемной раковине оркестр небрежно и расслабленно наигрывал какую-то монотонную американскую мелодию. Стеклянные полки за стойкой были сплошь заставлены бутылками с разноцветными напитками. Лучи света были направлены так искусно, что мерцающие отражения от бутылок сплетались в нежную гамму полутонов, отсвечивающих на бритой голове бармена.
«Неплохо! — заметил Карел. — Может быть, потому, что никого нет?»
А Вацлаву бар не понравился. Он чувствовал себя не на месте, ему казалось, что прислуга смотрит на него с холодком и недоверием. Но, хотя вокруг не было ничего завлекательного, все же новая обстановка будоражила, как сильный непонятный запах, как неведомый напиток, впервые разливающийся по жилам.
Они заказали шотландское виски, но Карел, отпив лишь глоток, подозвал обер-кельнера.
«Это не шотландское виски!» — сухо сказал он.
Тощий, безукоризненно вежливый кельнер в изысканном белом смокинге молча поставил стаканы на никелированный поднос и скоро вернулся с новыми.
«Произошла ошибка!» — произнес он с холодной вежливостью.
Вацлав с изумлением посмотрел на товарища. Он даже не подозревал, что Карел такой знаток спиртных напитков.
«Как ты узнал, что виски не шотландское?» — удивленно спросил он.
Карел улыбнулся своей открытой улыбкой.
«Очень просто! — сказал он. — Неужели ты думаешь, что двум случайным посетителям подадут настоящее шотландское виски?»
«Может быть, и это не шотландское?..»
«Возможно! Но уж наверняка не чешское».
Первый же стакан сделал свое дело: Вацлаву показалось, что глаза его раскрылись шире, нервы успокоились, на душе стало легче. И все вокруг нравилось, было приятным: и то, что в зале мало людей, и вялая мелодия оркестра, и мягкое, сумеречное освещение. Лицо его порозовело, в глазах появился блеск; он не заметил, как выше поднял голову. Разом спало напряжение последних дней, когда он, не находя себе места, бродил по городу. После долгого оцепенения на него вдруг потоком хлынули мысли. Причудливые и необычные, они сплетались в клубок, не имеющий ни конца, ни начала.
Именно тогда, после первого стакана, Вацлав увидел девушку. Она сидела через столик от них, рядом с пожилым, немного грузным, молчаливым мужчиной, очевидно богатым человеком, если судить по его дорогому, элегантному костюму. Девушка казалась хрупкой и изящной, как статуэтка. Она сидела, облокотившись на столик, красиво изогнув оголенную спину и склонив голову на свою бледную, нежную руку. В профиль она была особенно хороша — тонкие черты лица, чуть вздернутый носик, маленькие, пухлые губы.
На столике перед ними стояли две крошечные рюмки коньяку.
Вацлав смотрел, затаив дыхание. Ему казалось, что впервые в жизни он видит такую красивую девушку. Даже по сравнению с Ириной она была красавицей. Вернее, не в красоте было дело. Эта девушка удивительно отвечала тому идеалу, который он создал в своих мечтах. Он не мог отвести от нее глаз, следил за каждым ее движением.
Она не была веселой. Ее вид чем-то гармонировал с музыкой, — слегка небрежный, усталый и расслабленный. Какая-то неуловимая печаль таилась во взгляде. Как она попала сюда с этим мужчиной? Наверное, это отец с дочерью, и, возможно, они иностранцы. Но почему они не обменялись ни словом?
