Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

Она встала и направилась к палатке. За ней поспешил Котеночкин.

Глядя им вслед, Дудкин хмуро сказал:

— Если у женщины кое-как натянуты чулки, меня тошнит. Это уже не женщина. Это чудовище,

Ксения вспыхнула — ей стало обидно за подругу до слез.

— Игорь! Ты несправедлив. Ты забываешь, что она в тайге, а не в театре или где-нибудь на людном проспекте. Тут иногда и не до чулок…

Дудкин решительно мотнул головой, сверкнул глазами.

— Это не имеет значения! — воскликнул он с горячностью. — О своем внешнем виде человек, и в особенности женщина, должен помнить везде. Нельзя ронять своего человеческого достоинства.

— Ронять нельзя, — тихо сказала Ксения, все еще пытаясь защитить подругу. — Но ведь устала она…

Мамонов, к удивлению Ксении, промолчал. Только злее заходили на худом лице желваки. А ведь он не терпел Дудкина. Не пришлись они по душе друг другу с самого начала. Слишком разными были людьми. Тогда, на пожаре, ненадолго сошлись, сблизила их горячая работа, а потом все-таки дала себя знать эта разность — разность характеров, житейских биографий, общего развития… Иными причинами Ксения не могла объяснить их вражду.

Но она больше доверяла Игорю, да и не скрывала этого. Она не стыдилась своих припухших от поцелуев губ.

…На рассвете Ксения проснулась: было прохладно. Она высунула нос из мешка. Рядом кто-то ворочался.

— Жанна, ты?

— Да. Вот давлю комаров. Они сейчас примороженные.

Ксения наблюдала за тем, как подруга расправляется с совершенно беззащитными комарами. Они, прихваченные легким морозцем, густо сидели на белых, просвеченных первыми лучами солнца стенках палатки.

Жанна со сладострастным упоением методически уничтожала их, пятная палатку кровавыми следами.

— Сколько нашей кровушки трудовой ими выпито! — вздохнула она сокрушенно.

Вдруг ока насторожилась.

— Ксенька! Что ты там жуешь?

— Ничего. — Ксения повернулась к подруге. — Ты выдумаешь!

Но в палатке в самом деле было слышно сочное похрустывание. Потом оно прекратилось.

— Показалось мне, что ли? — вскинула брови Жанна. — Галлюцинации начинаются. Лягу-ка я, посплю еще… Всех комаров не передавить.

Столкнувшись с Ксенией утром у реки, она сказала:

— Нет, знаешь, все же какая-то сволочь объедалась ночью. И не иначе, как огурцом!

— Ну-у, огурец! Откуда тут взяться огурцу? Была бы еще колбаса, что ли, тогда понятно, копченую колбасу на складе в партии я сама видела, — засомневалась Ксения. — Но огурец… Им-то и сыт не будешь. Гм… Давно я не ела огурцов, даже стала забывать, какие они на вкус.

Жанна шумно вздохнула и сжала кулачки.

— Вот подлец! А еще мужчина! Уличить бы его… Я бы ему…

— Что же ты ему? — усмехнулась Ксения, думая о том, уж не Объедкин ли пользуется какими-то единоличными запасами.

— Я ему… — Щеки Жанны залила краска негодования, но тут же девушка сникла, поскучнела, не найдя, очевидно, подходящего отмщения.— Я бы ему сказала: «Не подавись!»

К обеду Мамонов принес из тайги огромного рыжего глухаря, в котором, наверное, было килограммов семь чистого мяса.

— Молотком убил, — сообщил он, сам не веря своей удаче. — Пошел тут на ручей поблизости шлишок отмыть — просто так, ради спортивного интереса, на авось… В шлишке, понятно, ничего не оказалось, я уже собрался уходить, глядь, а в сушняке глухарь прохаживается. И меня не боится, смотрит, дура этакая… Я и швырнул молоток с досады. Шутя. И прямо по кумполу попал. У него, верно, крыло подшиблено было… У Ксении невольно вырвалось:

— Ты просто золото, Саша! Мамонов пробормотал:

— Какое там золото? Медь, некуда деть! Глухариный бульон с лепешками получился выше всяческих похвал. Пили душистое жирное варево, приберегая мясо для маршрута. Потому что дело оставалось делом и время уходило быстро. Следовало, наверное, обойти тукуланы, прощупать грунты легкой шурфовкой по периферии и пробраться дальше, в тыл пескам. Кто сказал, что кимберлит, если он вообще находится в том районе, обязательно таится под тукуланами? Вряд ли… Ну, пиропы ушли под пески, и только. Никаких иных признаков голубой глины, никаких иных спутников алмазов не было ведь обнаружено.

— Задачка не из легких, — сказала Ксения, бросив на карту карандаш. — Кстати, товарищи, в маршрут я не пойду. Мне придется съездить с Объедкиным в партию. Мы возьмем одного оленя, навьючим его шлихами, а оттуда захватим продуктов. Дальше так нельзя. Кроме того, в партии нас могут направить на путь истинный. Кое-что мы все-таки сделали, выяснили. Нужны выводы.

Мамонов недоверчиво взглянул на карту, разгладил сгиб, рассекший надвое желтое пятно тукуланов.

— М-да, — качнул он головой. — Вряд ли в партии нам что скажут, Ксения Иванна. — Он уже не называл девушку строго официально: «Товарищ начальник». — Но в партию идти надо, это вы верно решили. А то мы так долго не протянем.

Ксения опять склонилась над картой.

— Пойдете двумя группами. Котеночкин с Жанной обойдут тукуланы по левому краю, Мамонов с Игорем — справа. Вот здесь, у развилки реки, вы должны встретиться, чтобы вместе возвращаться в лагерь. Старшими в группах будут Жанна и Мамонов.

Жанна согласно кивнула, а Мамонов надул щеки.

— Кружочек дай боже, — протянул он с подозрением. — Как якуты говорят, километров здесь… однако, семьдесят, однако, девяносто!

— Будем считать семьдесят, — жестко сказала Ксения. — Если верить этой карте…

Она подошла к Дудкину.

— Вот, Игорь, — сказала она огорченно и погладила рукав его куртки. — Я ухожу. Что тебе привезти из партии?

— Белку и свисток, — хрипло пошутил Дудкин.

— Ты простыл. Надо потеплее одеваться. Ночи стоят холодные. — Она посмотрела на него умоляюще. — Ты немножко думай обо мне, ладно?

— Ладно.

Она хотела прижаться к нему, но постеснялась. Если бы не смотрел Мамонов…

— Ну, хорошо. Удачи вам! — взмахнула она рукой и ушла в палатку.

Объедкин начал вьючить оленя.

А Ксения еще долго — час или два — ходила по опустевшему лагерю как потерянная. Скучно оставаться в тайге одной без дела. Скучно и страшно. Даже если над головой палатка, и есть спальный мешок, и мука, и огонь…

Возвратилась она из партии дней через пять. И, конечно, знала, что отряд вряд ли управится в такой срок с заданием, но все-таки надеялась…

В лагере не было никого. Тускло отсвечивая, валялись в ровике около палатки консервные банки с кроваво-сочными этикетками.

Лил проливной дождь. Тайга до краев пропиталась стылостью и влагой. Ксения неосторожно задела рукой верх палатки, и через несколько минут в этом месте стала просачиваться и капать вода.

Река вышла из берегов. Жилье надо было перемещать повыше. Этим и занялись Ксения с каюром.

— Вот, Анисим Захарович, — тревожно сказала она, вбивая последний колышек для оттяжки. — Мы, можно сказать, обосновались. У нас найдется сухое, чтобы переодеться. Мы запасли хороших щепок, и спички у нас не намокли. А вот как они?.. Игорь, Жанна, Котеночкин?.. Саша Мамонов?..

Объедкин грустно посмотрел на девушку единственным глазом.

— Саша ничего, — только и сказал он. — Саша не пропадет,

Ксения подивилась тому, что каюр как будто не в обиде на Мамонова, а ведь кто не давал покоя старику, кто называл его «одноглазым циклопом», кто потешался над его пристрастием к обильным чаям?.. Этого Ксения не понимала.

В тот же день в лагерь возвратился Дудкин. Он пришел один, заросший, жалкий. Громыхая, волочился по камням приклад его винтовки.

— Чуть было не выбросил свою пушку, — пожаловался он, вытирая со лба и со щек капли воды. — Льет! В тайге болото. По колено…

— Вернулся, — сказала Ксения странно сухим, обеззвученным голосом. — Я так боялась… Ну, как там?.. А где остальные?

Она сунула руку в рюкзак и сразу же ощутила душное ласковое тепло беличьего меха. Она-таки привезла Игорю «белку», роскошный привезла шарф из беличьих хвостов, нанизанных на бечеву.

— Остальные?.. Остальные там, в тайге, — неопределенно махнул рукой Дудкин.

— Они что, подойдут сейчас?

— Не знаю. Котеночкин с Жанной заблудились, наверное. В общем не вышли к условленному месту. Мы ждали их сутки, а потом я… я нашел кимберлит! Голубую глину…

Глаза у Ксении стали круглыми, и кровь прилила к вискам.

— Ты нашел кимберлит? — спросила она сдавленным от волнения голосом. — Где же он? Покажи! Дай пощупать!..

— Нет его, — угрюмо ответил Дудкин. — Я нашел, а Мамонов мне за это морду набил. Его счастье, что ружье мое далеко лежало.

— За что же он… тебя? Дудкин отвернулся.

— Ему виднее. Может, из зависти. Не ему же улыбнулась удача, а мне. Ну, я и ушел. Спасибо, что ты дала мне компас.