Видиадхар Найпол - Средний путь. Карибское путешествие
Прилагательное, которое чаще всего используют для описания внутренних районов Британской Гвианы, — «обширный». «Обширны» здесь и природные ресурсы; и они неизменно «нетронуты». Создается впечатление, что тут надо просто вырубить леса, и тогда вырастет богатое новое государство. Но на самом деле огромная часть «нетронутых» внутренних районов — это неплодородный белый песок, а проблему возобновления лесов еще предстоит решать. Есть здесь и бокситы, но золото и бриллианты находят лишь в небольшом количестве.
Рупунуни — типичный район Британской Гвианы. Это «саванна», «пастбище», «земля коровьих стад». Однако можно ехать целый день и не увидеть ни одной коровы. Почва в сухой сезон, а именно тогда я и увидел ее, коричнево-красного цвета и местами состоит из чистого латерита. То, что на первый взгляд выглядит как травка, оказывается осокой. В этой жаркой пустоши цветут только анакарды и манго, время от времени вспыхивающие пучками яркой зелени, и американская курателла: ее невысокие искривленные стволы, похожие на хорошо обихоженные фруктовые деревья, местами растут с такими правильными промежутками, что саванна кажется бесконечным садом. Но природа притворяется: у курателлы листья как наждак. Среди деревьев высятся термитники — конусы из серой глины, до шести футов в высоту. Замки термитов и сады, которые никто не сажал, особенно когда видишь их на склонах, наводят на мысль, что земля здесь изобильна и густо населена. Каждый замок отбрасывает черную тень, напоминая древний монолит, охраняемый Национальным трестом, и кажется, что в следующей плоской долине появится деревня с закусочной, где подают горячую еду и холодные напитки. Но дорога все идет и идет мимо очередных муравьиных замков и американских курателл, серая колоннада пальм с зелеными капителями размечает ее движение, серо-голу-бые горы окаймляют горизонт. Иллюзия исчезает: здесь на самом деле нет людей.
Иногда в саванне случается пожар: неправильная линия низких разрозненных языков пламени, медленно наступая, разделяет землю на два цвета: коричнево-зеленый с одной стороны и черный — с другой. Над белым дымом парят ястребы, высматривая змей и других живых тварей, пересекающих линию огня. Пожары устраивают хозяева ранчо для того, чтобы спалить осоку, заглушающую траву, или же, не задумываясь о том, что именно нужно спалить, и нарушая закон, их устраивают индейцы, которым нравится смотреть, как горит саванна. Иногда, как мне рассказывали, пылают целые горы. После таких пожаров саванна выглядит точно неземной пейзаж: листья цвета меди висят, свернувшись, на искривленных, неестественных деревьях, поднимающихся из черной земли.
В долинах режут телят и выращивают табак, и этого, вкупе с животноводством, достаточно, чтобы немало людей обеспечить, а некоторых даже обогатить, но этого вряд ли достаточно, чтобы сделать район важным для страны в целом. Рупунуни это не столько земля первопроходцев и первопоселенцев, сколько земля романтиков. Первопроходец хочет увидеть города, поднимающиеся в пустыне, романтик хочет, чтобы его оставили в покое. Жители Рупунуни хотят, чтобы их оставили в покое; и хотя они зависят от Джорджтауна, среди них ощущается скрытое сопротивление всякому желанию правительства из Джорджтауна взять управление в свои руки. Управлять мелкими, разрозненными поселениями — тяжкое бремя для бедной страны, и отношения между чиновниками и местными жителями далеко не простые.
Безусловно, корни этого противостояния частично кроются в расовых проблемах. Правительственные чиновники, в особенности полицейские, — негры. А в Рупунуни негр, черный человек с побережья, до сих пор рассматривается как символ угрозы и страха — беглый раб, который когда-то враждовал с индейцами, а теперь развращает их.
В Тринидаде нет никакой памяти о рабстве. В Британской Гвиане о нем трудно забыть. Само слово «негр» ассоциируется с рабством и поэтому вызывает неприязнь у многих черных гвианцев. Они предпочитают название «африканец», которое в Тринидаде сочли бы оскорблением. Все знают, что индейцы охотились за беглыми рабами, об этом я неоднократно слышал и от черных, и от белых; в Рупунуни, и всюду, где бы вам ни встретился индеец, от этого воспоминания пробирает озноб.[*]
Летем, административный центр, названный в честь бывшего губернатора колонии, — чистое, беспорядочно застроенное поселение из нескольких дюжин бетонных домов в уродливом карибском стиле, расположенных вдоль рифлено-красных латеритных дорог. Люди с ранчо считают Летем городом и говорят, что он перенаселен. Сначала это кажется преувеличением, издержками бойскаутского духа, но после нескольких дней путешествия по пустой саванне ты и сам начинаешь чувствовать, что Летем — это город, где удобств даже слишком много. В нем есть аэродром, скотобойня, больница и отель, электростанция, крикетная площадка — твердая земля Рупунуни хорошо подходит для игры, — и танцевальный зал. На аэродроме возле скотобойни, на фоне серо-голубых гор, которые отсюда кажутся низкими, в шквале красной пыли регулярно взлетают и садятся «дакоты», привозящие все необходимое и забирающие говядину; рядом, не вмешиваясь, стоят полицейские. Иногда границу перелетает какой-нибудь маленький самолет, и оттуда, как из такси, выпрыгивает с чемоданом бразильский торговец или контрабандист (граница не охраняется и не ведает таможенного досмотра), чтобы через день-другой вылететь в Джорджтаун.
Над двухэтажной бетонной резиденцией местного уполномоченного, достаточно высоко, чтобы видно было бразильцам за границей, развевался «Юнион Джек»[7]. Местный уполномоченный, Невиль Франкер, гвианец, был именно таким, каким и следует быть местному уполномоченному. В официальной ситуации его речь была убедительна и безупречна, а в частной беседе — свободна, занимательна и сдобрена не выходящим за рамки цинизмом. Он тут был новичком, поэтому естественно, что играя на той неделе свой первый крикетный матч в Рупунуни и проходя первые воротца, он вынужден был вести счет, набрав 53 очка. В этой части света для местного уполномоченного не было лучшего способа привлечь внимание общества к своему статусу и показать себя.
Жизнь в Летеме сосредоточена вокруг отеля Тедди Мелвилла, стоящего в конце взлетно-посадочной полосы. «Отель» — слишком холодное и важное слово для такого заведения, которое скорее походит на большой жилой дом без отделки, построенный в пустыне из самых простых материалов. Его надо назвать словом, в котором есть убежище, открытость и дружеский прием, например «постоялый двор». Здесь турист, с комфортом передвигающийся в самолете и «лендровере», может польстить себе мыслью, что он путешественник. В этой гостинице всегда есть где поспать — хотя бы в гамаке на веранде, огражденной решетками для вьющихся растений, с цементным полом, — и всегда есть что поесть.
Кресла на веранде обиты местной кожей, а оленьи рога в небольшой столовой завешаны веревками и кобурами. Дружелюбная свинья входит и выходит, собирая с пола крошки, как пылесос; иногда показывается детеныш муравьеда, застенчиво пробирающийся вдоль стены на дрожащих колоннообразных ногах, как у мягких игрушек, но с кривыми когтями, которые, когда он вырастет, сделают его достойным противником ягуару. Еще кажется, что повсюду, где только можно, попадаются сыновья Мелвилла, красивые, хорошо сложенные, с легкими гибкими движениями. Ощущение вестерна не проходит. В баре, где вам дадут отличного бразильского пива, доллар тридцать центов за литр, португальский (или бразильский) язык звучит не реже английского. Это, как и этикетка на португальском (Industria Brasileira[8]) на непривычно большой пивной бутылке, — уже не иллюзия: Летем действительно приграничный город.
Новогодний танцевальный вечер — большое событие в Летеме. Оно происходит в отеле. В афишах, написанных от руки и приклеенных к дверям бара, говорилось, что будет бразильская группа, приезжающая из далекой Боа-Висты — а это за две реки, за пять часов, за восемьдесят миль отсюда. Приедут и грузовики, набитые бразильцами, ибо каждый из двух приграничных городов, Летем и Боа-Виста, с завистью почитает другой местом разврата и приключений; мне уже сообщили шепотом, что в Боа-Висте имеются бордели.
Бразильцы прибыли в середине следующего дня и мгновенно заполнили весь отель. Женщины, треща и щебеча, осадили ванные комнаты, и когда через несколько часов они наконец справились с ущербом, который нанесла им дорога из Боа-Висты, ванные комнаты были сплошь усеяны пучками волос и комками ваты. В коридоре валялись пустые бело-зеленые коробки, Leite de Rosas[9] — духи, надо думать — и, конечно же, Industria Brasiliera.
Я слышал, что в прежние времена эти пограничные танцы были делом опасным и иногда заканчивались потасовкой, но теперь все иначе. Чувствовалось, что Летем несколько сожалеет о былой славе, хотя некоторые до сих пор считают эти танцы неподобающим развлечением для приличных женщин. Раньше всех на танцы пришли индейцы, и респектабельные дамы смотрели на них с надменной снисходительностью, как будто недоумевая, чего ради они утруждали себя поездкой, ванными комнатами и Leite de Rosas.
