Янн Мартел - Роккаматио из Хельсинки
Бабушка судорожно вздохнула.
— Дело долгое, кропотливое. Не счесть, сколько времени угроблено.
Бабушка сглотнула; ее глаза покраснели.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(В иное время я бы пресек поток воспоминаний и в лоб спросил, как штуковина работает, однако нынче, сам не знаю почему, не противлюсь этому неспешному кружению по извилистым тропам прошлого. Вновь взглядываю на зеркало над камином. И прежде я замечал его изъяны. В доме все зеркала небезупречны: волнистые стекла в темных точках предлагают чуть искаженное отражение. Причиной тому я полагал их возраст, но никак не рукотворную природу.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Бабушка растерла лицо.
— Интересно, работает ли еще, — пробормотала она.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Из мешка появилась чрезвычайно странная деталь: раструб. Как от граммофона, только маленький. Узкий конец его окаймляла блестящая латунная насадка с резьбой, широкий смахивал на раскрывшиеся цветочные лепестки. Этакой детали надо бы быть пластмассовой, однако раструб являл собой изделие из возмутительно подлинной слоновой кости, бело-кремовой в темных прожилках. Снаружи его украшали причудливые узоры, изнутри в горловину убегала спираль. Откупорив центральное отверстие в крышке, бабушка ввинтила раструб, свободно делавший полный оборот кругом.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Полностью укомплектованная, старинная машинка смотрелась необычно и красиво.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Только я хотел спросить о принципе ее работы, как бабушка исторгла тяжелый вздох.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(— Какой же он славный. Денно благодарю бога, что послал мне такого человека. После двадцати двух лет блаженства его у меня забрали, но даже если б боль разлуки была вдесятеро сильнее, я бы согласилась все повторить, ибо время с ним того стоит.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(О деде, задолго до моего рождения умершем от рака поджелудочной железы, я слышал не впервые. Сколько себя помню, его преподносят как образчик добродетели. Добрый и тактичный, верный муж, превосходный отец, великолепный врач, человек большого ума и высокой культуры, любитель природы; мудрый, вдумчивый, щедрый, чуткий, благопристойный, разумный, осмотрительный, рассудительный, уравновешенный, здравомыслящий, скромный, спокойный, серьезный, целомудренный, он был начисто лишен столь распространенных пороков, как зависть, леность, лицемерие, пристрастие к бутылке, распутство, непунктуальность; никто не видел его раздраженным, надменным, капризным, грубым; знаком его великодушия служили волшебно синие глаза, жалкое подобие коих являют мои блеклые выцветшие гляделки.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Для меня он лишь дяденька на черно-белых снимках, так что я не могу удостоверить ни одного из его качеств, включая синеглазость. На фото невысокий полноватый мужичок: намечающаяся лысина, вытянутое лицо, усики. Не красавец и не урод. Все прочие его особенности покрыты тайной. Я не раз пытался вообразить личность незнакомца, замершего на обрамленных фотографиях. С виду и впрямь добряк, лишенный высоких амбиций, вполне согласный на тихую семейную жизнь. Похоже, застенчив. Наверное, говорит тихо.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(— Ну, и как же она работает? — врезаюсь я в паузу.
— На воспоминаниях.
— Что?
— Говорю же, на воспоминаниях. На мыслях, рассказах, памятках о прошлом.
Вдруг бабушку охватывает приступ кокетства: она игриво оправляет волосы и кхекает.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Воспоминания?)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Подавшись к рупору, бабушка четко произносит:
— Помню…)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Что-то громко щелкнуло, а потом раздалось чудное пыхтение, словно некий крохотный локомотив отправился в путь. Звуки явно шли из машинки.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(— Надо же, работает! — Бабушка прихлопнула ладонью рот. — Господи боже мой!)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(Вот тут она и начала.)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
(— Помню, как мы познакомились. Муж мой, дорогой и любимый. Лето 1928 года. Мне шестнадцать, я во всем в белом. И в соломенной шляпке, что была маловата, ее беспрестанно сдувало ветром. Это было…)
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
бла-бла-бла-бла-
…возвращаясь в Левис, он
спросил, можно ли нам
переписываться. Я сохранила
все его письма. Тридцать семь
штук — чуть больше чем за
месяц. В последнем он извещал,
что едет просить моей руки.
Специально купил новый
костюм, вымыл и навощил
машину. Для моральной
поддержки и свидетелем
своей порядочности
прихватил с собой отца Буйона.
Была суббота в начале
сентября. Условились
встретиться возле церкви.
Подъехала его машина. Мы
оба ужасно волновались. Когда
отец Буйон на минутку отлучился,
мой суженый, тридцатилетний
мужчина, но робкий, как девица,
сделал мне предложение. Он
хотел меня поцеловать, и я бы
не воспротивилась, но вокруг
было полно прохожих. Я
помчалась домой. Дожидаясь
назначенного часа, пыталась
читать, но не видела строчек,
ибо сердце мое лопалось от
счастья и пело «Да! Да! Да!».
Он пришел ровно в четыре,
мой прекрасный рыцарь. Отец
Буйон, который в письмах к моим
родителям не раз в самых
лестных выражениях поминал
своего друга-врача, для священника
был слишком многословен, но
все прошло хорошо. Следующей
весной мне исполнилось
семнадцать, и я стала докторской
женой, а еще через полгода — женщиной.
До тех пор он меня не трогал, вот
какой заботливый, внимательный и
нежный человек. Как же мне с ним
повезло, какая благодать! Лучшего
мужа не сыскать. Денно благодарю
Господа за такой дар. После его
кончины многие ко мне сватались,
но никто не смог бы заменить моего
любимого. Боже мой, как же я
ис… исстрадалась!
Плачет.
(Ничуть не смущаясь подобной задержкой, машина, пощелкивая и покрякивая, лишь прибавила ходу.)
