Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Главное, не горячись, Кип, — мягко, терпеливо объяснял Стейнбек. — Проверим твою природную реакцию, как ты своей силой пользуешься. Иди в захват, постарайся меня швырнуть.

Сверкнув улыбкой, Кип бросился на Стейнбека и сшиб его. Под их сцепившимися телами похрустывала канифольная крошка. Они размыкались, схватывались, катались по полу, старались поднять друг друга и швырнуть на пол. Каждый мускул Кипа напрягся, и это было радостно, словно он дорвался до веселой игры, в которую долгое время ему не давали играть. Нравился ему и здоровый запах пота, и это предельное напряжение души и тела, когда он попытался одолеть противника с помощью природной силы, без приемом, дав себе полную волю. Однако плечи Стейнбека не поддались, он лишь обманно повернулся. Но что это? Молниеносный зажим, у Кипа сбило дыхание, руки вдруг обессилели — Стейнбек провел прием.

— Пришлось применить, — сказал Стейнбек Дженкинсу, — иначе его не вразумишь.

Спокойный голос Стейнбека вмиг остудил его яростный пыл, подобно голосу судьи Форда, когда тот велел ему посмотреться в зеркало.

— Стейни, — с трудом выдохнул Кип, — я не нарочно, я же не хотел тебе боль причинить. Ты ведь не думаешь, что нарочно?

— Старику Стейнбеку больно не сделаешь, сынок.

И Стейнбек любовно шлепнул Кипа по голове, поднялся и с благодушным видом пошел к канатам, похожий на опытного механика, который только что проверил мотор старой машины. Кипу было стыдно, что он так распалился. Проходя в душевую, он слышал, как Дженкинс жадно спросил Стейнбека:

— Ну, что скажешь?

Под душем Кип успокоился, подумал, что надо бы извиниться перед Стейнбеком, и тут вошел Дженкинс и заорал, стараясь перекрыть шум воды.

— Стейни сказал — ты злющий.

— Я извинюсь.

— Да он шутит. А насчет тебя у меня есть кое-что новенькое на уме.

— Насчет меня?

— Ты сам подумай: в городе полно людей, которые рады на тебя поглядеть, но все бывать в гостинице не могут. Вот я и прикинул: пускай старина Стейнбек за тебя возьмется, обучит азам, чтобы ты мог на люди выходить. А мы тебя темной лошадкой подержим, скажем, поединков двенадцать. Ты их все выиграешь, понял? Это я тебе гарантирую контрактом. Публика, понятно, в ажиотаже. Захочет узнать, кто ты такой. Тут-то и будет самый смак. Мы тебя выпустим против борца с именем, ясно? Подключим газетчиков, устроим рекламу. И нате вам — раскроем тайну. Оказывается, новая звезда — это Кип Кейли. Сенсация!

Выйдя из-под душа, Кип лишь недоуменно глядел на Дженкинса. С его могучего покрасневшего тела струилась вода.

— Я чуть не поверил, что вы всерьез, — сказал Кип. — Это что, розыгрыш?

— Черта с два!

— Но вы же понимаете, кем я тогда стану?

— Что?

— Это же все обман, значит, я стану жуликом.

— Тоже мне пай-мальчик выискался.

— И что, по-вашему, люди скажут?

— Не знаю, что скажут, но идея чертовски стоящая, и мы на этом здорово подработаем. Ну, как?

Слишком внезапно это на него обрушилось, застало врасплох. Он понимал лишь одно: все, во что он верит, хотят уничтожить. И он принялся яростно тереть голову полотенцем.

— Ну что, играешь в мою игру? — спросил Дженкинс.

— Понятно, нет, — просто ответил Кип.

— Ты давай поубавь спеси, — недовольно насупился Дженкинс.

— Но поймите, не могу я на такое пойти. Вы с ума сошли.

— Может, и так, но если ты со мной не споешься — проваливай из гостиницы. Вот и все. Даю два часа на размышление. — И Дженкинс, страшно обозленный, вперевалку зашагал прочь.

Кип растерся полотенцем, путаясь в одежде, торопливо натянул ее, все еще не в силах поверить в то, что произошло. Он даже не расчесал мокрые волосы и забыл свою шляпу.

Из мюзик-холла хлынула толпа зрителей. В конце улицы горел огненный шар солнца, словно кто-то его туда закатил. Кип стоял и сам себе удивлялся: как это он не дал Дженкинсу по морде? Он все стоял на тротуаре, без шляпы, со слипшимися на лбу мокрыми волосами. Прохожие толкали его, а он мысленно оправдывался перед ними: «Поймите, если б я его стукнул, то сразу бы потерял работу». Словно его работа важна для них так же, как для него самого. Ведь эти люди в него верят. Глубоко верят. А бывшие заключенные, те, кого освободили досрочно и кто всерьез хочет жить честно? Представить только — придут они в гостиницу, а его там нет. «Ну, а если мне остаться, но сделаться жуликом?» Вот промелькнул человечек в соломенной шляпе и серых летних брюках. Кипу хотелось остановить его, сказать: «Посмотрите на меня, я Кип Кейли. Если бы до вас дошел слух, что я мошенник, неважно в каком деле, но мошенник…» Наверно, тот человечек отпрянул бы, прислонился бы к фонарному столбу и, оскорбленный в своих лучших чувствах, снял бы шляпу и отер платком лоб. «Господи, — вздохнул бы он. — И это человек, за честность которого я был готов поручиться? Так кому же, черт побери, можно в этом городе верить?» Кип шел медленно, крупно шагая, думая все об одном: «Дженкинс выбора не дает. Что же мне делать?»

Он бродил по улицам, и гулкий стук собственных шагов наводил на него еще большую тоску. Захотелось посидеть где-нибудь, чтобы обдумать положение и найти какой-то выход. Он осознал, куда пришел, только когда увидел, что всходит на крыльцо старой бильярдной, куда в былые годы так часто заходил. Его прихода никто не заметил. Он сел на скамью у стенки. Снопы света падали на зеленое сукно, на руки игроков, на цветные шары. Скрестив ноги, подперев подбородок ладонями, он сидел неподвижно, погруженный в свои тревожные мысли.

У второго стола кто-то громко сказал:

— Погляди, кого принесло.

Кип удивленно поднял голову: Джо Фоули без пиджака, в жилетке, играл на бильярде с Керманом, на котором был дорогой элегантный костюм. Ухмыляясь, с киями в руках оба подошли к Кипу.

Он уставился на них, разинув рот. И как это он забрался в самое неподходящее место — уж тут-то никто не даст ему доброго совета.

— Эй, братва, к нам друг народа пожаловал! — объявил Фоули.

И мигом из темных углов появились гогочущие парни с киями в руках и обступили его.

— Смотрите, — ржал Керман, — отчего это он не при белом галстуке, не во фраке?

— Почему бы иной раз не выйти на променад по трущобам? — подхватил Фоули.

— Чего же он своих важных дружков не прихватил?

— Внимание! — Фоули скорчил мину, кивнув на Кипа. — Да вы поглядите! — воскликнул он с ехидной радостью. — Отчего мы невеселы? Уж не обидели ли они своего пай-мальчика, а, Кип?

Они подчеркивали, что он здесь чужак, осыпали его насмешками. Но лицо его просветлело. Они знают, что у него есть могущественные друзья. И он сразу подумал о сенаторе Маклейне.

— Я просто заглянул мимоходом, — сказал он с веселой улыбкой. — Мне надо идти.

Вот и свершилось чудо, и произошло оно именно здесь. Тугой узел, сжимавший ему сердце, вдруг ослаб. Да, Дженкинс не станет его слушать, зато он послушает сенатора Маклейна, который держит две закладных на гостиницу «Корона».

Над спортивной площадкой университета слышался перезвон курантов. В сумерках на траве резвились стайки девушек с выпускного бала, когда Кип проходил мимо, направляясь к Маклейну, и это живописное зрелище лишь подкрепило его надежду на помощь сенатора. Когда горничная впустила его, в передней появилась Эллен, одетая для выхода.

— Здравствуйте, Эллен! — весело улыбнулся навстречу ей Кип.

— А… здравствуйте. — Лицо ее было холодным, угрюмым, как тогда, при первой их встрече.

— Мне нужно с вашим отцом повидаться. Ну а вы как поживаете?

Он ожидал увидеть ее радостную улыбку, блеск в глазах, но она, едва повернув голову, бросила на ходу:

— Благодарю вас, отлично. — И добавила: — Вряд ли отец вас примет, он нездоров. Вы узнаете, Хильда? — обратилась она к горничной и, натянув перчатки, с обычной своей надменной улыбкой сказала: — Извините, — и вышла, так, словно между ними никогда ничего не было.

Холодность Эллен неприятно удивила его. Он подумал, что, скорее всего, она держится с ним так от смущения после той встречи. Не успел он подумать об этом, как горничная повела его к спальне сенатора, откуда донесся голос Маклейна, говоривший кому-то:

— Я приму его, приму.

Сенатор Маклейн в голубой шелковой пижаме плашмя лежал на кровати, а массажистка, молодая девушка, массировала ему ноги. Его седые волосы были всклокочены, лицо посерело, отекло, только затылок розовел, как всегда. Маклейн приходил в себя после двухдневного запоя. Кипу было неприятно застать его в таком виде.

— Ну что ты на меня уставился? — проворчал сенатор. — Почему не садишься?

— Я к вам с маленькой просьбой…

— Вот и тебе от меня что-то надо. Вечно от меня все чего-то хотят.

— Это совсем пустяк, больше двух минут у вас не займет, — сказал Кип и подошел ближе. Он надеялся развеять дурное настроение сенатора, заставить его почувствовать, как они нужны друг другу.