Лоран Сексик - Дурные мысли
Честно говоря, какие у нее были глаза, я не помню совершенно. Забылась и нежность ее рук, которые чуть позже так часто ласкали меня после отбоя, когда в палате гасили свет. Меня тянуло лишь к ее груди. Разве что голос еще вспоминается порой — мягкий, довольно низкий. Голос и грудь.
Любопытно, что Джинджер так и не позволила мне прикоснуться к своему заду, Даже когда я стал выздоравливать. Сунуть палец между бедрами также не разрешалось. «Это — для Фреда!» — говорила она и отталкивала мою руку. У Джинджер были твердые принципы. Зад — это святое. И речи быть не могло о том, чтобы позволять себя шлепать по ягодицам, когда жених сражается на фронте! «Но потискаться — это другое дело, — мурлыкала она. — Это повышает моральный дух солдат». Занималась она этим усердно и с решимостью бороться до конца. В эти минуты Джинджер была воплощённой воинственностью.
Мадам Женгини регулярно являлась осведомиться о моем самочувствии. Когда она пришла в первый раз, я ее не узнал. Вернувшись к свободе, люди неузнаваемо менялись. Их лица обретали краски. Страх ушел, вернулись улыбки. Я питал и ныне питаю к мадам Женгини вечное чувство признательности. Пусть жизнь моя мало чего стоит, но ее сохранением я обязан этой женщине. Как проценты с моего долга я и сейчас еще посылаю ей письма, не считая пачек долларов. В ее возрасте недостаток внимания окружающих переживается особенно остро. Старики, как и подростки, страдают от неудовлетворенной потребности быть полезными обществу.
Однажды утром надо мной склонилась пара совсем других грудей — смешных, плоских, придавленных тесной блузкой, и я понял, что произошла катастрофа. Джинджер отправили поднимать моральный дух и либидо в какое-то другое подразделение! Спустя некоторое время врач госпиталя Сен-Рош решил, что я вполне поправился, и меня выписали.
И я побрел по улицам Ниццы, заполненным ликующим народом, остро ощущая, насколько я далек от этого мира. Я стыдился даже своей тоски: она портила людям настроение. Пройдя по Английскому бульвару, я поднялся на мыс и остановился, глядя в море. Моя бескрайняя вселенная — любовь моих родных — простиралась до горизонта, но разбивалась о твердь реальности, как волны далеко внизу бились о скалы. У меня закружилась голова. Душа тянулась к сердцам ушедших, любимых. Я пошатнулся.
Из пучины вод, в пятнадцати метрах подо мной, протягивались руки. Призывы знакомых голосов смешивались с шумом прибоя. Солнце осеняло божественным светом залив Ангелов. Я нашел место, нашел мгновение, чтобы слиться навсегда со своей затонувшей вселенной.
16
Удержала ли меня на лету чья-то рука или повалил наземь внезапный порыв ветра? Неужели еще можно верить в чудеса? А может, он и был посланцем небес, этот американский солдат, возвративший мне присутствие духа парой пощечин согласно любопытной методике излечивать одно зло другим?
Едва я поднялся на ноги, как он положил мне руку на плечо и заговорил тихим голосом. Мы пошли по берегу бок о бок. Мистраль хлестал в лицо и мешал идти. Солдат рассуждал о любви, о Божьем милосердии, о Его творениях — а я уже так давно и думать забыл обо всем этом… Теперь я спрашивал себя: а существовало ли вообще все это в мире? Если да, то где оно сейчас? Где его найти, по какому адресу? Странная улыбка играла на губах моего спасителя, даже когда он рассказывал о страданиях и одиночестве, даже когда вспоминал о товарищах, погибших на фронте. Эту улыбку он словно вырвал у призрака смерти, с которой столкнулся на поле боя.
Заговорил он и о моей неосуществленной попытке. Нет, твердил он, я не имею права добавлять капли своей крови в море, уже залившее весь мир. Предвечный запрещает это. Вот почему море не приняло меня. «Как ту каплю, что переполняет чашу?» — спросил я. Он кивнул и снова странно улыбнулся.
Солдат направлялся в Ниццу, в порт, где стоял его крейсер. Бог весть, что за блажь ударила мне в голову, но я забежал к мадам Женгини, наспех простился с ней и следом за странным американцем поднялся на корабль, чтобы отправиться в Новый Свет.
Эпилог
— Ну вот, теперь вы знаете всю мою историю. Вот так я высадился в нью-йоркском порту…
— Невероятные приключения! А я-то думал, что мое баварское происхождение придает мне оригинальности! Но… вы когда-нибудь рассказывали все это еще кому-нибудь?
— Нет. И почему вам рассказал, не знаю. Наверно, этот ваш акцент пробудил мои воспоминания о прошлом… о прошлой жизни…
Он молча рассматривает меня. Нервно затягивается сигаретой. Облачко дыма, смешанного с парами алкоголя, окутывает его фигуру. Сколько ему лет? Похоже, тридцать с небольшим. Глаза яркие, к лицу приклеена маска добродушия. Он из такой породы умных людей, которые никогда не умрут от угрызений совести.
Я уже сожалею о своей откровенности. Все эти годы мне хватало общения с милыми тенями на кладбище моей памяти. Кто мог распознать меня в этой безликой толпе?
Я исколесил всю Америку. Но куда бы ни заносило мою израненную душу, где бы я ни разбивал свой шатер, воспоминания, все до единого, не покидали меня. Воинство призраков странствует со мной. Милые мои ушедшие души. Стоит закрыть за собой дверь какого-нибудь гостиничного номера, как мама присаживается в кресло и с беспокойством расспрашивает о моем здоровье. Если я признаюсь, что стянул какую-то еду в лавке, Гломик обязательно дергает меня за ухо. Отец же никогда меня не попрекает, даже если я поздней ночью валюсь на постель мертвецки пьяный.
Понятно, что о моей истории лучше было помалкивать. Но этот человек мог предложить мне приличную работу. Мне надоело таскать ящики на складах, торговать контрабандными сигаретами и возить людей в лифте вверх-вниз. Папа был прав, я ни к чему не пригоден.
Этот тип все подливает мне в стакан. Но спиртное на меня никогда не действовало. Просто нынче вечером я изливаю душу перед незнакомцем.
Заведение пустеет. Музыканты больше не играют. Бармен ушел из-за стойки; неужели заря уже забрезжила в окнах? Поодаль какой-то лысый и тощий субъект курит большую сигару, положив ноги на стул. Уверен, это — сообщник моего исповедника. Может, они подсунули мне какой-то наркотик? Или капнули сыворотки правды в мой стакан виски?
— Дорогой мой, если вы согласитесь играть в моей команде, то можете достичь многого!
— Что вы имеете в виду?
— Ваши способности в сочетании с моим талантом и честолюбием. Мы будем править миром!
— Вы думаете?
— Вам достаточно будет держаться рядом со мной, в тени. Вместе мы сотворим чудеса, Натан!
Человек с сигарой поднялся. Он подошел к моему собеседнику развязной походкой хулигана и похлопал по плечу:
— Очень жаль, Генри, но нам пора!
— Иду, Эдгар.
Я ковыляю за этой парой. К счастью, до Бруклина отсюда рукой подать. Стоя в дверях, мой собеседник достает из пиджака визитную карточку и протягивает мне.
— До скорого свидания! Не забудьте назваться, когда будете звонить!
Он догнал своего спутника. Я остался стоять один на пустой улице. Повертел карточку. «Д-р Генри Киссинджер. Гарвард».
На углу он снова остановился и крикнул:
— Вдвоем мы сотворим великие дела!
А мне так хочется спать.
