Дмитрий Липскеров - Всякий капитан - примадонна
Она вспомнила Нестора, и сердце сжалось в горошину… Алина скатила с живота башку сына своего умершего любовника на ковер, отшатнулась от него в угол, дрожа всем телом, да так и сидела, голая и дрожащая, пока он не проснулся.
Он зевнул, похлопал глазами с длинными ресницами, а потом увидел ее, смотрящую на него дико.
Анцифер протянул к ней руку, она попыталась ударить по ней ногой, но он ловко поймал маленькую розовую пятку, а затем, как куклу, притянул за нее девушку к себе.
И опять она потеряла реальность, а он следовал за нею, медленно, наблюдая женскую реакцию, пытаясь сличить с собственной.
Он понял, что мужчина и женщина вместе — как компас, одна стрелка которого смотрит на север, другая на юг. Но все равно в эти моменты они одно целое. Только ей, судя по всему, куда как лучше… Не слишком справедливо!..
Жильцы дома, спешащие на работу, сбегающие по лестнице девятиэтажки со сломанным лифтом, на время останавливались возле Алининой квартиры послушать неожиданные в столь раннее время крики и стоны сладострастия. Кто от зависти, кто от принципиальности, прослушав куплет любовной песни, выносили в большинстве своем жиличке жесткий приговор — блядь!.. Только молодежь — студенты и школьники — оценок происходящему не ставили, лишь усмехались на ходу:
— Во дают!.. Они с утра или с ночи еще?
Анцифер угомонился к полудню.
Она уже не могла злиться, более того — улыбалась, глядя на него, большого и сильного с таким детским лицом. Вот только глаза… Ей было трудно определить, что у него за глаза. Совершенно точно она не находила в них тепла и детскости. Стального цвета, они смотрели скорее по-звериному, но одновременно были глубоки, как ночное небо…
Он рассмотрел ее раньше, еще в детстве. Он часто подглядывал в замочную скважину, когда она принимала душ в отцовом загородном доме. Тогда от ее голого тела он почти терял сознание… У нее были совершенно белые волосы, лунные… Она была вся белая, молочная, даже ресницы словно из инея. Лишь глаза голубые. И внизу живота снег…
— Твой отец не мог насиловать, — сказала она.
— Да?
— Ему обязательно нужно было видеть желание.
— Мне — нет. Мужчина сам рождает в женщине желание.
— Ты меня изнасиловал!
— Нет, — отказался Анцифер. — Я дал тебе то, что ты хотела. Просто ты этого не знала.
— Я всегда говорила твоему отцу, что ты слишком умный.
— Это плохо?
— Женщинам с тобой будет трудно!
— И тебе?
— Я не твоя женщина!
— А чья? У тебя никого нет постоянного! Может, иногда…
— Это не значит, что я твоя.
— Ты обещала выйти за меня замуж, поэтому я здесь.
— Когда? — Она удивилась, но тотчас приняла его слова за шутку.
— Во сне. Ты сказала, что согласна быть моей женой.
— А-а, во сне… — Она погладила его по голове и улыбнулась: — Тогда конечно…
— Ты зря смеешься! Никакой разницы, во сне это происходило или наяву! Ты дала согласие!
— Но это же твой сон! В моих снах такого не было!
— Не имеет значения!
— Ну, хорошо. — Она видела, как в его взгляде появляется что-то нехорошее. — Но тебе пятнадцать лет. Тебе еще нельзя жениться! К тому же я много старше тебя.
— Я не собирался идти в загс.
Она вдруг поняла, что этот мальчик с взрослым телом и слишком умными мозгами говорит совершенно серьезно. Еще она подумала, что у Анцифера не все в порядке с этими мозгами, что сын Строителя может быть непредсказуем… Попыталась перевести разговор на другую тему:
— Как твоя мать?
— Мать нормально, — ответил. — Вышла замуж за турка. Хабибом зовут. Теперь у нас с Веркой есть единоутробный брат Иван. Иван Хабибович Оздем! Ему сейчас два года. Похож на соевый батончик. Конфета такая диабетическая.
— Ты с ними живешь?
— Пока да.
— В школу ходишь?
— Я окончил ее экстерном год назад. Сейчас я на втором курсе физмата.
— Я была права, ты слишком умный.
— Скорее остальные слишком глупы.
Он встал напротив окна, ничуть не стесняясь своей наготы, а она с удовольствием рассматривала его крепкое тело с мощными ногами и торсом, как у гребца.
— Твои мужчины все в прошлом, — определил Анцифер. — И белье постельное выкини! Воняет козлом!
Она не стала спорить, не удержалась, поцеловала его между лопаток.
Неожиданно он быстро оделся, на прощание запустил пальцы в ее белые волосы, а потом, наклонив к ним большую голову, втянул в себя запах яблок.
— Я вернусь…
Когда он ушел, она долго еще не могла собраться с мыслями. Все произошедшее было настолько ошеломительным для нее, что почти час она стояла под прохладным душем, приводя в порядок тело и голову.
Она опять вспомнила Нестора. Но сейчас ее не трясло от воспоминаний, просто она констатировала для себя, что в ее прошлой жизни был он, а в нынешнюю зашел его сын, чтобы продолжать дело отца.
Она приготовила себе новую яичницу и долго смеялась над образующейся династией Сафроновых, больших специалистов по ее телу. Кто там следующий? Иван?.. Хотя это не сафроновская кровь! Турецкая!
Ближе к пяти часам вечера к Алине пришел мужчина, которого она хорошо знала. Он вошел в квартиру хозяином, открыв дверь своим ключом. Потрепал ее по волосам, потянулся было к губам, но встречи не получил.
— Не раздевайся, Мебельщик! — попросила она.
— Не понял! — Мужчина был бородат, с абсолютно лысой головой. — Что-то случилось?
Ей казалось, что она — это не она. Что ее телом завладел другой характер, так как то, что она говорила мужчине, было почти не свойственно ей, особенно после смерти Нестора.
— Я выхожу замуж, — сказала.
Мужчина таращил на нее глаза, оглядывался, явно не понимая, что происходит. Он опять так и произнес:
— Не понял!
— Все просто. Я сегодня узнала, что люблю другого человека.
— Какого человека?
Она засмеялась, да так задорно, что и мужчина заулыбался сочными красными губами, спрятанными в густой бороде. Блеснул лысиной, отразившей свет лампы.
— Я выхожу замуж за мальчика, которому пятнадцать лет! — И залилась смехом.
Бородач, наоборот, затих.
— Ты не пьяна? — спросил.
— Нет, Мебельщик…
Она отсмеялась.
— Ты чего не уходишь? Я же тебе все сказала!
— Я тебе тут денег немножко принес. — Мужчина стал щелкать замочками барсетки. — Извини, что так задержал!.. Мы здесь партию итальянской мебели реализовали…
— Да не надо мне денег! Просто уходи!
Бородач вдруг понял, что она не шутит.
— Вот так вот — просто уходи?! — взмахнул он купюрами.
— А что сложного?
— Значит, нашла нового?
— Ага.
— Тварь!
— Согласна… Уходи, Мебельщик!
— Значит, ела-пила за мои деньги… А теперь другого нашла!
— Ты тоже ел меня, пил… Мы в расчете!
— Тварь!
— Уходи!
Мужчина вдруг заплакал. Из глаз в бороду потекли ручьи слез. Казалось, что даже лысина его перестала блестеть и стала матовой.
Она опять вспомнила Нестора. Вспомнила, как плакал ее Строитель, уходя. Но он уходил из своей жизни, а этот всего-навсего из ее.
Ей совершенно не хотелось жалеть Мебельщика. Она просто стояла у порога и ждала, пока он отплачет свое мелкое и исчезнет навсегда.
Еще некоторое время бородач поплакал, но не найдя результата в пролитии скупой мужской слезы, все-таки двинулся к выходу, напоследок заехав барсеткой по зеркалу.
— Тварь! — попрощался.
Она закрыла за ним дверь и еще долго стояла в коридорчике, жалея, что Мебельщик не влепил сумкой ей по лицу. Хотя стоило…
Сидя в своей комнате, Анцифер напряженно думал, как ему обрести финансовую независимость и поскорее убраться из родного дома.
С тех пор как в квартире появился турок Хабиб, у Птичика и вовсе отобрали собственную комнату, переселив мальчишку к Верке. Так унизили!
Птичик и Верка с воем протестовали против такого притеснения.
— Я выброшусь окно! — кричала Верка. — Вот увидишь!
— Бросайся, — равнодушно отвечала мать. — Будет больше места!
Верка и правда заносила ногу над ограждением балкона, но здесь к сестре мчался Птичик, выдергивая ее из катастрофы.
— Гадина! — кричал он матери. — Ты никого не любишь!
— Люблю, — не соглашалась мать. — Хабиба люблю!.. И вас, конечно!
Птичик и Верка при турецком нашествии сплотились, как никогда. Ничто так не объединяет людей, как нашествие общего врага.
Но что бы ни вытворяли они, как ни защищали свою малую родину — пересаливали турку пищу, подсыпали в нее слабительное, накладывали в ботинки Хабиба какашки джек-рассела Антипа, — ничего не действовало. Турок никогда не раздражался, всегда был весел, даже измазанный дерьмом, напевал и насвистывал какую-то турецкую хрень.
А ночью Хабиб Оздем удивлял детей своей жеребячьей неутомимостью. Он ублажал и услаждал мать до утра, выкрикивая через определенные промежутки времени фразу:
