Роза Ликсом - Купе № 6
Женщина посмотрела на девушку, слегка склонив голову.
— Я не замужем, мне нравится быть с людьми. Я рассуждаю, как Чехов: если боишься одиночества, не женись.
В зале работало с десяток официанток. На кассе сидела пышнотелая дама, которую развлекали своими байками молодые парни, ожидающие разгрузки фургона. Стоявший в дверях охранник с негнущейся спиной разговаривал с дежурной. Бабуля-администратор, кутаясь в толстую ангорскую шаль, сидела за маленьким столиком и точила карандаши. Перед ней стоял зеленый телефон и лежал коричневый календарь. В углу коридора коротали время старухи уборщицы с ведрами возле ног и огромными черными тряпками в руках. Один столик целиком заняли посудомойки. Гардеробщик заснул на скрипучем стуле посреди тяжелых зимних пальто.
На сцене ресторана появился оркестр, все музыканты в темных костюмах. На контрабасе играл китаец, барабанщик был, по-видимому, из Кореи. Звуки «Подмосковных вечеров» наполнили окутанную табачным дымом танцплощадку.
Элегантный молодой японец пригласил соседку девушки танцевать. Пары медленно двигались по паркетному полу, освещенному очень похожей на хрустальную, но все же пластмассовой люстрой. Под ней, казалось, сконцентрировались все радости и печали погрузившегося в темною ночную мглу города.
На улице морозный ветер подхватывал снежинки и закручивал их в снежные вихри, тянущий руку Ленин с интересом заглядывал в окно ресторана. Женщина попрощалась с девушкой и скрылась вместе с японцем в глубине гостиницы.
Девушка вышла на улицу. Единственным ее спутником в тихом уснувшем городе стало безоблачное, беззвездное, полинявшее небо. В одном из переулков девушка решила затянуть в бар. Горький табачный дым ударил ей в лицо. Она на секунду засомневалась, но любопытство заставило ее войти внутрь. На грязном полу валялись двое отключившихся мужиков. Девушка заказала пиво, но ей всучили отвратный на вкус синеватый квас. Она поставила кружку на стол и вышла.
Густая безлюдная ночь окутала ее. Казалось, в погружающемся во тьму городе обитает лишь ветер, ночной ветер и шелест снега. Девушка миновала памятник с жалким саженцем ели и пошла вдоль бульвара, разглядывая великолепные орнаменты каменных домов. Из двух улиц она всегда выбирала ту, что поуже. Дома стояли темными, призрачно-желтый свет горел лишь в редких окнах.
Ирина первый раз поцеловала девушку, когда они вместе были в Мавзолее. Все произошло быстро и трепетно, так что даже молодые парни из охраны ничего не заметили. А если и заметили, то не поверили своим глазам. Когда они вернулись домой, Митька поздоровался с ними, криво улыбаясь. Второго поцелуя пришлось ждать долго. Но когда он случился, пути назад уже не было. Все произошло в тот момент, когда Митька лежал в смирительной рубашке в психиатрической больнице. А потом настал день, когда Митьку выписали. Это был радостный день, хотя Ирина и девушка понимали, что самое худшее для них троих еще впереди.
Пройдя приличное расстояние к югу и северу от центра, девушка решила сесть на трамвай и вернуться в гостиницу.
В центре города располагался большой универмаг. Сбоку от него высилась гора желто-грязного снега, а перед центральным входом образовалась огромная, похожая на озеро, лужа, которую посетители универмага старательно обходили. Посреди лужи стояла гордая чайка. Девушка поднялась по скользким ступеням магазина, купила флакончик духов «Красная Москва» и две плитки шоколада. На одной из них улыбалась маленькая девочка в цветастом платке, на другой был портрет Пушкина. Когда девушка бодрыми шагами направилась к вокзалу, уличные фонари беззвучно погасли и девушку окутала азиатская тьма. Она услышала далекий свисток тепловоза и увидела блестевшие в темноте рельсы. Подкатил пригородный поезд, и высвободившийся из заточения поток рабочих заструился по обеим сторонам от девушки.
Замерзнув, она проскользнула в полуоткрытые двери главного входа вокзала. Маслянистый пол блестел, и капли света хрустальных люстр отражались в лужах на полу. Там, в сводчатом зале, девушка встретила мужчину. От него несло квашеной капустой, водкой, луком и аптекой. Присутствие мужчины успокоило ее.
— Ты заметила, что все города и поселки похожи друг на друга. Побывав в одном, ты побывала во всех. Но сейчас пора хлебнуть куриного бульона с вермишелью. Скоро мы отправляемся в страну монголов.
Высокий и упитанный дежурный по вокзалу поднес свисток к губам и подал сигнал к отправлению. Поезд ответил тремя протяжными гудками и медленно тронулся с места. Из-под колес тепловоза посыпались искры, из бежевых пластмассовых динамиков зазвучал радостный и стремительный «Танец с саблями» Хачатуряна.
Мужчина, зажав в зубах незажженную сигарету, с ненавистью посмотрел на динамик и его неисправную ручку регулятора громкости.
— Эта стая гусей родилась в жопе мира, — проговорил мужчина, схватил подушку и плотно прижал ее к динамику. — Нет желания убивать красивые мелодии, но приходится.
Позади оставался Хабаровск, дым безглазых заводов и тающие на весеннем солнце пропитанные пылью и смогом облака. Позади оставался Хабаровск, сибирский Париж, и покрытые патиной времени орнаменты каменных зданий. Позади оставалась земля, убитая тяжелой промышленностью и нефтяными скважинами, суровый город, окруженный заброшенными железобетонными плитами, город, по окраинам которого женщины ходят в меховых сапогах на высоких каблуках, позади оставались полуразвалившиеся фабричные корпуса и зловоние рыбоконсервного завода. Позади оставался Хабаровск, слабо освещенный красивый город, уставшая земля. Это все еще был Хабаровск — заброшенный промышленный район, посадки молодых сосен, мертворожденный, вечно строящийся спальный район, замусоренный больной лес, женщина, несущая сумки с продуктами, неуклюже отретушированные портреты генеральных секретарей на телеграфных столбах. Поезд набирает ход. Скопление блочных высоток, называемое микрорайоном, павшие в борьбе за жизнь частные дома, простор, поле под паром, одинокий девятнадцатиэтажный дом среди полей. Вдалеке со скоростью поезда проносится мимо свалка последнего завода потом глухой лес, болото, ельник, японские горы где-то за горизонтом, саке и хайку. Это уже не Хабаровск. Поезд продолжает движение. Обрушившийся под тяжестью снега дом, деревня в два десятка изб, затерявшихся среди старых кустарников, мерцание золотых огней горнодобывающего комбината. Поезд ныряет в природу, летит, стуча колесами, сквозь заснеженное, пустынное пространство. Все приходит в движение: снег, вода, воздух, деревья, облака. ветер, города, села, люди и мысли.
Постепенно музыка стихла. Мужчина пошел покурить в холодный тамбур. Он делал тяжелые, глубокие затяжки, сжигая сигарету до пальцев. Плотная вьюга кружила над голой степью. Маленькая деревня, в которой не горело ни одного окна, казалось, затерялась среди заснеженной пустоты. Лишь одинокий ворон сражался с вьюгой, сидя на объятой холодом печной трубе. Мужчина разложил шахматную доску — сыграть в шашки. Они играли молча. Он выиграл.
После третьей игры мужчина фыркнул:
— Не знаю ничего глупее этой игры, и все же...
Они сыграли еще шесть долгих раз, пока оба не обессилили. Мужчина заснул, а девушка снова заскучала по Москве. Она вспоминала свое предыдущее путешествие — они с Митькой отправились в Киев, и в одном купе с ними ехали двое молодых парней. Один из них всю дорогу угрюмо сидел на своей полке. Другой рассказал, что учится в строительном институте и обожает черчение, числа, таблицы, проекты, но больше всего лотерейные билеты. Ими он шелестел всю дорогу.
Когда Ирина в семнадцать лет забеременела Митькой, Захар отправил ее на Кавказ, к тете, в лермонтовские места. Там она влюбилась в такую же, как она, студентку Галину, и по возвращении привезла ее с собой в Москву. Галина, Ирина, Митька и Захар прожили под одной крышей вместе с другими родственниками семь лет. Потом Галина уехала. После этого Ирина, по словам Митьки, встречалась еще с Тоней, Катей, Глашей и Юлей. Когда Митька и девушка познакомились, Юля ночевала в спальне Ирины, но жила в другом месте. Все это держалось в тайне. Девушка почти никогда не разговаривала с Юлей, хотя много раз видела ее у дверей Ирининой спальни или в коридоре. Митька ненавидел всех подруг матери. Не потому, что они были женщинами, а потому, что хотел, чтобы мать принадлежала только ему одному; так он сам всегда говорил.
На бирюзовом небе сияли только две звезды, но и они были далеко друг от друга. Тяжелые облака клубились внизу, у самой земли. Холодное бессильное отчаянье прокралось в грудь девушки. Она подумала, что радости забываются, но печали и глупости навсегда остаются в памяти.
Из куста метнулась к окну маленькая желтая птичка. Она с недоверием заглянула внутрь и улетела. На покосившийся телеграфный столб влез старый электрик, в одной руке у него был спутанный моток проволоки, в другой — черная трубка. За спиной электрика из сугроба вырос неоново-желтый туманный вихрь, подобно змее он шипел и поднимался все выше и выше до самого неба. За ним появился второй, третий и четвертый пылающий туманный столб. Северное сияние вспыхнуло на фоне ясно-синего неба, окрасив снег в зеленый, а хвост сибирской степной утки в черный цвет. Тайга втянула в себя море северного сияния, небо вновь стало чистым и прозрачным. Лесное море перешло в море полей, а море полей в совсем уже глухой лес. Мужчина спал с невероятно радостным выражением на лице. Девушка долго смотрела на него, задремала, на мгновение проснулась и вновь погрузилась в глубокий, похожий на смерть сон.
