Элис Манро - Ты кем себя воображаешь?
Она полнела, и между бровями у нее расцвело созвездие прыщиков.
В спальне было холодно — она располагалась над гаражом, и в ней было три окна. Во всем остальном это была очень приятная комната. Над кроватью висели фотографии в рамках — греческие небеса и развалины. Снимки сделала сама доктор Хеншоу, когда путешествовала по Средиземноморью.
Роза писала эссе о пьесах Йейтса. В одной пьесе феи сманивали юную невесту в свою страну, прочь от выгодного, невыносимого брака.
«Убегай, дитя людей…» — читала Роза, и глаза у нее наполнялись слезами — она плакала о себе, словно сама и была той застенчивой, уклончивой невестой, слишком прекрасной для растерянных крестьян, поймавших ее в ловушку. На самом деле это она была крестьянкой и пугала Патрика с его возвышенной душой, но он не стремился к побегу.
Она сняла одну из греческих фотографий и испортила обои, начав писать на них стихи: эти строчки пришли к ней, когда она жевала шоколад в постели, а ветер из Гиббонс-парка молотил в гаражную дверь:
Бездумно несу во чревеДитя шального безумца…
Дальше этих двух строчек она так и не пошла, а порой задумывалась, не имела ли в виду «Безумна, несу во чреве…». Стереть стихи с обоев она, впрочем, тоже не пыталась.
* * *Патрик снимал квартиру на паях с двумя другими кандидатами в магистры. Он жил очень просто, у него не было машины, и он не принадлежал ни к какому студенческому братству. Его одежда выглядела поношенной, как у всех научных работников. Он дружил с сыновьями учителей и священников. Он сказал, что отец практически лишил его наследства за то, что он подался в интеллектуалы. И что он никогда в жизни не пойдет работать в семейный бизнес.
Они пришли к нему домой среди дня, зная, что обоих соседей в это время не будет. В квартире было холодно. Они быстро разделись и залезли в кровать Патрика. Настал решающий момент. Они цеплялись друг за друга, дрожа и хихикая. Хихикала Роза. Она чувствовала, что обязана быть игривой. Она страшно боялась, что у них не получится, что им суждено великое унижение, обличение их неумелых обманов и стратегий. Но обманы и стратегии были уделом исключительно Розы. Патрик никогда не был обманщиком: несмотря на чудовищную стеснительность, он умудрялся извиняться; после некоторого количества невиданных пыхтений и трепыханий он затих. Роза ему отнюдь не помогала: вместо того чтобы честно лежать бревном, она извивалась и трепетала, неумело изображая фальшивую страсть. Она была рада, когда все кончилось; эту радость ей подделывать не пришлось. Они сделали то, что делали другие, — то, что положено делать влюбленным. Роза подумала, что это стоит отпраздновать. Для нее это значило поесть чего-нибудь вкусного: мороженое у Бумерса, яблочный пирог с горячим коричным соусом. И ее совершенно застало врасплох предложение Патрика — остаться в кровати и попробовать еще раз.
Когда появилось наслаждение — в пятый или шестой сеанс постельной гимнастики, — Розу это совершенно выбило из колеи, она перестала изображать страсть и затихла.
— Что случилось? — встревожился Патрик.
— Ничего! — сказала Роза, снова имитируя лучезарную страсть и внимание к партнеру.
Но она все время забывала, отвлекаясь на неожиданные новые явления, и в конце концов сдалась напору и уже не могла обращать внимание на Патрика. Когда она снова вспомнила о его присутствии, то начала так горячо выражать свою благодарность, что он даже растерялся. Теперь она была ему по-настоящему благодарна и хотела попросить прощения (хотя и не могла сказать об этом) за прежнюю поддельную благодарность, за то, что думала о нем снисходительно и сомневалась в его способностях.
Но почему же я все время в нем сомневаюсь, спросила она себя, поудобней устроившись в кровати, когда Патрик ушел делать растворимый кофе. Неужели нельзя в самом деле испытывать те чувства, которые она имитирует? Если такой сексуальный сюрприз оказался возможным, то, наверно, возможно все. От Патрика помощи ждать не приходилось: его рыцарство и самоумаление в сочетании с выговорами, которые он делал Розе, как-то расхолаживали. Но разве главная вина тут — не ее? Разве причина — не в ее убеждении, что человек, способный в нее влюбиться, обязательно должен иметь какой-то непоправимый изъян и в конце концов обнаружить свою глупость? Поэтому Роза подмечала все глупости в поведении Патрика, хотя сама думала, что ищет сильные стороны, причины для восхищения. В эту минуту, в его кровати, в его комнате, среди его книг и одежды, его щеток для обуви, его пишущей машинки, наклеенных им на стены карикатур (Роза разглядела их, и они оказались на самом деле забавными, то есть он в принципе умел смеяться, только не при ней), она смогла увидеть его умным, симпатичным человеком с чувством юмора. Не герой и не дурак. Она понадеялась, что у них все же получится быть обыкновенными. Вот если бы, вернувшись с кухни, он не принялся благодарить, поглаживать и боготворить Розу! На самом деле Розе не нравилось, когда ее боготворили: ее привлекала лишь сама идея того, что ее можно боготворить. С другой стороны, ей не нравилось, когда он начинал ее поправлять и критиковать. Он очень многое собирался в ней изменить.
Патрик ее любил. Что же он в ней любил? Не ее акцент, который он изо всех сил старался облагородить; впрочем, Роза часто бунтовала вопреки рассудку, заявляя против всякой очевидности, что говорит вовсе не по-деревенски, что так говорят все. Не ее вымученную сексуальную смелость (он испытал такое же облегчение, выяснив, что Роза девственница, как она — выяснив, что он знает, что делать в постели). Она могла заставить его поморщиться одним вульгарным словом, одним произношением врастяжечку. Двигаясь и говоря, она непрерывно уничтожала себя в его глазах, однако он видел ее насквозь — через все ее дымовые завесы — и любил некий послушный образ, невидимый для самой Розы. А планы у него были масштабные. Ее сельский говор можно исправить, друзей — дискредитировать и удалить, вульгарность — излечить постоянными замечаниями. А как же вся остальная Роза? Ее энергия и лень, ее тщеславие, неудовлетворенность, амбиции? Все это она скрывала. Он понятия не имел. Какие бы сомнения ни питала Роза на его счет, она не хотела, чтобы он ее разлюбил.
Они совершили две совместные поездки.
Первую — в Британскую Колумбию, на поезде, на пасхальные каникулы. Патрику деньги на билет послали родители. За Розу заплатил сам Патрик, потратив накопления с банковского счета и заняв у соседа по квартире. Патрик велел Розе не говорить его родителям, что за ее билет платил он. Она поняла: он хочет скрыть от них ее бедность. Он ничего не знал о женской одежде, иначе понял бы, что нечего и пытаться. Хотя Роза сделала все, что могла. Она заняла у доктора Хеншоу плащ, чтобы не мокнуть на дождливом побережье. Плащ был длинноват, но в остальном смотрелся вполне нормально — у доктора Хеншоу были молодежные вкусы в одежде. Роза сдала еще крови и купила пушистый ангорский свитер, персиковый, который ужасно лез. В нем она выглядела точно как девушка из захолустного городка, считающая, что одета шикарно. Такие вещи всегда доходили до Розы уже после покупки.
Родители Патрика жили на острове Ванкувер, недалеко от Сиднея. Примерно пол-акра стриженой зеленой травы — зеленой среди зимы, Роза считала март зимним месяцем — спускались к каменной стене, узкому галечному пляжу и соленой воде. Дом был наполовину каменный, наполовину фахверковый. В тюдоровском стиле и других стилях тоже. Окна гостиной, столовой и алькова-кабинета все выходили на море, и из-за сильных ветров, иногда дующих с моря, во всех окнах было вставлено толстое стекло: наверно, закаленное, подумала Роза, как в автомобильном салоне в Хэнрэтти. Стена столовой, выходящая на море, была одним сплошным окном, и плавный изгиб образовывал нечто вроде эркера; смотреть через толстое криволинейное стекло было все равно что через горлышко бутылки. У буфета тоже был выпуклый, округлый сверкающий живот; буфет казался большим, как лодка. Размер и особенно толщина бросались в глаза повсюду. Толщина полотенец и ковров, ручек столовых приборов. И непроницаемая тишина. В доме царила подавляющая и пугающая роскошь. Примерно через день Роза уже чувствовала себя настолько лишней, что у нее ослабели запястья и щиколотки. Взять за обедом вилку и нож было целым делом; отрезать и прожевать кусочек идеального ростбифа — практически непосильной задачей; при подъеме по лестнице у Розы начиналась одышка. Роза не знала раньше, что дом может душить человека, может даже задушить до смерти. Хотя ей приходилось бывать в чрезвычайно недружелюбных строениях.
В первое утро мать Патрика повела Розу смотреть усадьбу. Она показала Розе теплицу и домик, где жила «пара» — очаровательный, увитый плющом, со ставнями на окнах, размерами больше, чем весь дом доктора Хеншоу. «Пара», то есть слуги, муж и жена, изъяснялись деликатней, держались скромней и с бо́льшим достоинством, чем любой из жителей Хэнрэтти, которых Роза помнила. Впрочем, в этом отношении слуги превосходили даже семейство Патрика.
