Джоанн Харрис - Темный ангел
Помните, я его знала – знала его алчные, постыдные наклонности, его приступы ненависти к самому себе, его вину. Он всегда просил молоденьких девушек, не сформировавшихся, девственных. Не то чтобы таких было много, но я видела, как он смотрит на маленьких уличных попрошаек, и видела его картины. Старый лицемер, чья нездоровая страсть способна задушить женщину. Но он был не единственный, кого я подозревала, и я не могла знать наверняка. Я пыталась дотянуться до моей маленькой Марты: сначала с помощью свечей и зеркала, затем с помощью карт. Всегда одни и те же карты: «Отшельник», «Звезда», «Жрица», валет монет, «Перемены» и «Смерть». Всегда одни и те же карты в определенном порядке: всегда рядом с Отшельником выпадала девятка мечей и Смерть. Но был ли Генри Честер этим Отшельником?
Понимаете, он был умен. Если бы он убежал, я бы не сомневалась – но он сохранял спокойствие. Продолжал приходить, нечасто, может, раз в месяц; всегда вежлив, всегда щедр. Я пошла по другому следу: мужчины, которые внезапно перестали появляться после смерти Марты. Доктор, один из давних клиентов, предположил, что моя девочка умерла от некоего припадка – он сказал, эпилепсия. Я не поверила ни на минуту. Но боль и время подорвали мою убежденность, я усомнилась в чистоте своей ненависти. Может быть, это действительно был припадок, а может, незваный гость, соблазнившийся легкой добычей. Уму непостижимо, чтобы кто-то из моих клиентов мог это совершить и так долго оставаться неузнанным.
Жажда мести утихла. А потом я узнала, что Генри женился. По слухам, на девочке, едва со школьной скамьи. Ей было всего семнадцать. Во мне снова проснулись подозрения – я никогда не была уверена в нем, никогда, – и моя ненависть обрушилась на них обоих, подобно рою ос. Разве имеют они право на счастье, когда Марта гниет в Хайгейте? У кого вообще есть такое право?
Как-то раз я пошла за ними в церковь, надеясь взглянуть на новобрачную, но она была вся закутана в черное, словно в трауре, и я разглядела лишь худенькое личико под шляпкой. У нее был нездоровый вид, и меня невольно потянуло к ней, я ощутила что-то вроде жалости. Она была так похожа на мою бедную погибшую Марту.
Не люблю священников – я пришла взглянуть на Честера и его жену, а не слушать проповедь, и потому первая заметила, что с ней случилось. В одну минуту она слушала, а в следующую – поплыла, голова склонилась, как у ребенка, читающего молитву. А я – я давно умею видеть то, что большинство из вас не видит и, возможно, никогда увидеть не сможет, и, как только миссис Честер отключилась, поняла, что это не обычный обморок. Я увидела, как она выскользнула из тела, нагая, как новорожденный младенец, храни ее Бог, и, заметив удивление на ее лице, я поняла, что подобное произошло с нею впервые.
А еще она была красавица – ничего общего с бесплотными фигурами на картинах Генри Честера. Она была красива естественной красотой, как дерево или облако. Кроме меня, никто ее не видел – и неудивительно, сплошь примерные прихожане. Никто не учил ее этому фокусу – она, без сомнений, постигла тайну сама, и я догадалась, что у нее есть и другие таланты, о которых она не подозревает. Именно тогда я подумала: может, ей известно что-то, что могло бы мне помочь… Я мысленно позвала ее, и она пристально посмотрела на меня. И тогда я поняла, что в ней – ответ на все мои вопросы. Нужно лишь привести ее к себе.
Ее звали Эффи. Я часто наблюдала за ней – а она и не догадывалась, – призывала ее к себе из комнатки Марты под самой крышей. Я видела, что она несчастна: сперва с Генри, потом с Мозом. Бедная одинокая маленькая девочка – я знала, она придет ко мне, это лишь вопрос времени, и я начала заботиться о ней как о собственной дочери. Я знала ее мысли, ее привычки… и, увидев ее на ярмарке, я поняла, что это мой шанс поговорить с ней наедине.
Гадалка с хрустальным шаром с радостью уступила мне свое место за гинею. Я сидела в тени, с вуалью на лице, и Эффи ничего не заподозрила. Она оказалась настолько чувствительной к моим мыслям, что ее даже не пришлось усыплять – она сама уснула… однако, лишь когда она заговорила со мной голосом дочери, я осознала, сколь уникальной, сколь бесценной для меня она может стать. Если она так отчетливо воспроизводит голос, на что же еще она способна? Голова шла кругом от представлявшихся возможностей: вновь увидеть мою девочку, прикоснуться к ней… а почему бы и нет? Поверьте, я не желала Эффи зла, но ее реакция на выход из транса поразила даже меня. Девочка была слишком ценной, я не могла ее потерять. Я не могла отпустить ее.
И действительно, прежде чем я копнула слишком глубоко, она назвала мне долгожданное имя. Генри Честер. Отшельник. Убийца моей дочери.
Я уже вышла из того возраста, когда хочется вопить от злости. Если и понадобится жертва – на сей раз это буду не я.
24
Это был несчастный случай, говорю вам. Я вовсе не собирался ее убивать. Я хотел рассказать вам, но прошло столько лет…
Ее мать всегда смущала меня – она была слишком основательной. Я чувствовал себя карликом рядом с ней, ее было слишком много, она завораживала меня и подавляла. В ней было что-то нечеловеческое, словно под ее розовой кожей не кровь и мышцы обыкновенной женщины, но некая странная смесь из черной земли и гранита – египетский идол с агатовыми глазами. От нее пахло испорченной сладостью, как от миллиона гниющих роз, – томительный сокровенный бальзам из потаенных уголков ее женского тела для моих постыдных сердечных страстей. И у такой женщины была дочь!
Она смотрела на меня сквозь перила. Глаза, зеленые, как трава, уставились из полутьмы лестничного проема, и, когда я поднял голову, она тихонько хихикнула и вскочила на ноги, готовая исчезнуть наверху, стоит мне двинуться. Она стояла, босая, а свет очерчивал ее тело сквозь ткань ночной рубашки. В ней не было ничего от пугающей основательности ее матери: ребенок, подброшенный эльфами, почти бестелесный, прямые черные волосы падают на худое треугольное личико… и все же я уловил сходство. Что-то в ее глазах, быть может, или в плавности, изяществе движений – так, наверное, золотоволосая Церера отразилась в бледной Персефоне.
Я спросил, как ее зовут.
Она склонила голову набок, в глазах озорные искорки.
– Я не должна говорить.
Едва уловимый корнуоллский акцент: как и мать, она мягко растягивала слоги.
– Почему?
– Я не должна здесь быть. Я обещала.
Если бы не ее улыбка, не контуры ее тела против света, я мог бы поверить в ее невинность, но она стояла надо мной, словно пародируя Джульетту на балконе, и я знал, что, несмотря на возраст, она дитя своей матери, зачатое во грехе и взращенное терзать грешников, подобных мне. Казалось, я слышу ее аромат – тревожную, обманчивую смесь янтаря и болотной тины.
– Я обещала, – повторила она, отодвигаясь от перил. – Мне нужно идти.
– Подожди! – Слова вырвались сами. Я торопливо взбирался по ступеням, виски взмокли от пота. – Не уходи. Я никому не скажу. Смотри, – я порылся в карманах, – у меня есть шоколадка.
Поколебавшись, она протянула руку за лакомством, немедленно развернула и откусила. Развивая успех, я улыбнулся и положил руку ей на плечо.
– Пойдем, – ласково сказал я. – Я отведу тебя в комнату и расскажу тебе сказку.
Она торжественно кивнула и тихонько побежала по лестнице впереди меня, босые ноги мелькали в темноте, как белые мотыльки. Я не мог не пойти за ней.
Ее комната приютилась под самой крышей. Она запрыгнула на кровать, поджав ноги и натянув на себя одеяло. Она доела шоколадку, и я смотрел, как она облизывает пальцы, – зрелище столь мощное, что у меня чуть колени не подогнулись.
– Рассказывай сказку! – потребовала она.
– Позже.
– Почему не сейчас?
– Позже!
Ее аромат заполнял все вокруг. Она стряхнула его с волос, как цветочный дождь, и в самой сердцевине запаха я различил зловонную нотку – должно быть, собственную похоть.
Я больше не мог терпеть. Я шагнул вперед и схватил ее, зарылся в нее лицом, утонул в ней. Ноги подкосились, и я рухнул вместе с ней на кровать, отчаянно цепляясь за нее. На секунду она показалась чудовищно сильной, водоворот глаз затягивал в темноту, разинутый рот извергал беззвучные проклятия. Она сопротивлялась, брыкалась, черные волосы стаей летучих мышей облепили мое лицо, душили меня. В этот миг, чувствуя, как обвивается вокруг меня ее гибкое змеиное тело, как ее волосы забиваются мне в рот, вдыхая тошнотворный запах шоколада, я был уверен, что она убьет меня.
Кровь шумела в ушах, безумная паника охватила меня. Я закричал от страха и отвращения. Я был жертвой, она – гранитной богиней смерти, жаждущей моей крови. Собрав остатки разума, я схватил ее за горло, сжимая все крепче… маленькая ведьма дралась как дьявол, визжала и кусалась, но силы вдруг вернулись ко мне…
Тогда со мною был Бог. Если бы мне только хватило мужества уйти из этого дома и никогда не возвращаться, может быть, Он не отвернул бы от меня Свой лик… но, даже с содроганием вспоминая ужасную битву, я испытывал какое-то демоническое возбуждение, торжество, как будто вместо того, чтобы подавить прилив похоти, я открылся для иного вожделения, которое никогда полностью не удовлетворить.
