Максим Осипов - Грех жаловаться

– Атеист – это хорошо, – отцу Якову все еще было весело. – Скажите, вы верите в то, что содержание мысли имеет материальный субстрат? Понимаете, о чем я? Не сама мысль, а ее содержание. «Я люблю Икс» и «Я люблю Игрек» заряжены по-разному?

Никогда Сергей Ильич о таком не думал, не стал думать и теперь.

– А вам как кажется?

Отец Яков ответил, что верит в мир идеальный, духовный.

– У вас работа такая, – Сергею Ильичу не хотелось сразу уступать. Тут он сообразил, что у самого у него никакой работы нет, и расстроился. – Наташа вам, наверное, говорила о моей ситуации. – Сказал с вызовом: что, мол, батюшка, посоветуете?

Прежде всего – не пить водки, вот что посоветовал батюшка. Выразился решительно: водка – это смерть, а жизнь – это Бог и баба.

– Ну, видите, в Бога я не верю, женщины у меня сейчас нет… – Отец Яков покачал головой. – Я думал, священники терпимее к смерти.

Нет, смерть отец Яков ненавидел. «Мы мало любим жизнь», – сказал он, и Сергей Ильич кивнул, кое-что рассказал о бывших своих больных – об их нелюбви к жизни и о страхе смерти.

– Вот моя мама жить очень хотела. И смерти не боялась. Я, по крайней мере, не замечал. Вроде бы естественно умереть в восемьдесят четыре года…

Отец Яков и тут не согласился: смерть в любом возрасте неестественна, смерть – всегда поражение.

– Имейте в виду, – сказал он, – смерть матери – это психическая болезнь минимум на год.

Сергей Ильич пока что и не искал выздоровления. «Не все зависит от нас», – да, конечно. Тон священника, его жесты, успокоили Сергея Ильича больше, чем сами слова: «Чёрт, умеют они все-таки…» И тут же подумал другое: «Не может быть, чтобы всё – Наташа, этот Яков – было случайностью».

– Тут еще одно – мир не ломается, – посетовал он. – Это ужаснее всего: я убил свою мать, а мир не ломается. И Бог, в которого вы верите, все это запросто допустил. Он и убийство Наташиного мужа допустил.

– Да, мир не ломается, что бы с нами ни произошло, мир не ломается, – отозвался священник. – А мир – прекрасен, как всегда. Для меня это, кстати, одно из рациональных оснований веры – представляете, сколько всего должно быть предусмотрено, чтобы, что ни случись, мир бы не сломался? Знаете, как с программами, вечно зависают. А мир вот – не зависает.

Помолчал и вдруг произнес:

– Конечно, в Бога, которому нет до нас дела, никому верить не хочется.

Все меньше стесняясь, Сергей Ильич рассказал о своих недавних намерениях: ничьих проблем самоубийство не решит – ни его, ни тем более маминых, – но больно.

– Да, бредовая идея, как опухоль, сама размножается, – только и ответил отец Яков.

Они помолчали. К священнику подошла какая-то полная женщина, подставила ладони, поцеловала перекрестившую ее руку – дикость, конечно! – на Сергея Ильича даже не взглянула.

– Как звали маму? – спросил отец Яков. Он сказал. – Надо записать.

Священник поискал в карманах бумажку, не нашел. Сергей Ильич вытащил еще одну свою карточку, на обороте написал: «Любовь Константиновна». Потом зачем-то принялся объяснять, почему лечил маму так, а не иначе. Идея назначать лекарства исходя из статистики отцу Якову не понравилась: «Статистика имеет дело с фактами. А где факты, там вранье».

– Но лучше-то ничего нет. Опыт одного врача недостаточен, интуиция – вещь ненадежная. – В других обстоятельствах Сергей Ильич раздражился бы, а тут спокойно рассказал про то, что такое клинические испытания и что врачом человека делают знания, а не прекрасные душевные качества.

– Ай андерстэнд, ай андерстэнд, – приговаривал отец Яков с ужасным акцентом. Вдруг он мягко дотронулся до Сергея Ильича и сказал:

– Понимаете, прошлое неотменимо. Его нет, его больше нет, и оно неотменимо. В ваших обстоятельствах вы просто не можете быть хорошим. Пожалуйста, примите это и никого не судите, даже себя.

Всё, что ли? Ему очень хотелось расспросить про Наташу, но отец Яков сказал: есть вещи, о которых он говорить не может. У него очень дрожала правая рука, а левая – странно – не дрожала. Сергей Ильич внимательно посмотрел на руку, когда священник подавал ее для прощания.

– Доктор, что бы сделать с этим паркинсоном?

– Когда это началось? – автоматически спросил Сергей Ильич.

– Вас всегда интересует – когда началось, – улыбнулся отец Яков и тут же вспомнил: – И спросил отца его: как давно это сделалось с ним? Он жерече: из-детска. Казалось бы, Ему-то зачем спрашивать? – Сергей Ильич вдруг увидел в глазах отца Якова слезы и понял их неверно.

– Яков Мануилович, ну что вы расстраиваетесь?

Происхождение тремора выяснилось тут же: к старости у многих священников дрожит рука от напряжения, оттого что страшно Дары уронить. Значит, болезнь Паркинсона ни при чем, просто эссенциальный тремор. Обзидан, десять миллиграммов, перед службой.

Оказалось, перед службой внутрь ничего нельзя. Ладно, пусть что-нибудь придумает.

Сергей Ильич метался по дому: много, как много всего, какая интенсивная жизнь! Принялся переставлять вещи, без плана, вспомнил вдруг про компьютер. Отец Яков все же сказал немножко про Наташу, процитировал: И ласки требовать от них преступно… Он тогда кивнул, сделал вид, что узнал, а потом повторял дорогой.

В этот вечер он выпил много больше, чем намеревался. Есть женщины сырой земле родные… – образ Наташи, которую он встретил только сегодня и которой, наверное, не увидит, стал сливаться для него с образом матери. Как странно, он совсем не думал о маме эти дни, только о ее смерти. Остался ли у него к матери счет? Да, наверное. Он подливал и подливал себе.

Потом, все потом, он разберет то, что сохранилось, – не так уж много, посмотрит фотографии. Мама была педиатром – хорошим ли? – думать об этом не следовало, тогда и медицины толком не существовало, – его родила от пленного немца, от офицера (это казалось важным), Ильей звали давно к тому моменту умершего дедушку – Сергей Ильич никому, даже Эдику, не говорил, что он немец. Не в чем тут особенно разбираться. Могла ли мать вдруг предложить незнакомому человеку положить ей руку на живот? – а если бы он испугался, отдернул ее? – нет, не было в матери ни такой смелости, ни готовности поделиться. Как бы то ни было, счет к ней следовало аннулировать.

Сергей Ильич подумал о том, как редко мы живем в реальном времени – в том, в котором женщина берет твою руку в свою. Случалось ли ему действовать в этом самом реальном времени? – пожалуй, только в реанимации, да и то, пока не научился сводить каждый новый случай к тому, что уже встречалось, – не тебе, так другим, это и есть ремесло.

Для начала надо прекратить поддавать в одиночестве. Спортом, что ли, заняться, собаку завести? Эдик давно не звонит… Вскоре, а может быть, и не вскоре – он уже задремал, как был – перед телевизором, перед стишками, с рюмкой (бутылка жила на кухне, он каждый раз надеялся перехитрить свой алкоголизм), – раздался звонок, и был это вовсе не Эдик, а раба Божья Ирина, так она представилась.

Какая-то ерунда: батюшка Иаков благословил обратиться, у подруги температура сорок один, болит грудь – не мог ли бы он приехать? Ах, подруга сама медсестра? – вот и отлично, пусть примет аспирин, есть дежурная аптека. Денег нет? – Господи – ой, простите, Ирина – аспирин стоит копейки. Как найти аптеку, он объяснит. Адрес, давайте адрес. Нет, он не приедет, адрес – сказать, где аптека. И вообще, какого рожна? Сергей Ильич представил себе этих худых верующих девок: папиросы, ободранная кухня, иконы. Алкашки, ясное дело. А боли, боли эти ее, они связаны с дыханием? Ничего тут нет. Простуда, вирусная инфекция. Да, да, это одно и то же. Идите в жопу, я устал – так не сказал, конечно.

Утром разыскал телефон церкви, позвал отца Якова. Чувствовал себя скверно, следил за голосом: Яков Мануилович, вы простите, тут вчера от вас какие-то пациентки звонили, там ничего серьезного, но я бы хотел убедиться, не дадите ли их номер, как-то совесть неспокойна.

– А… совесть. Когтистый зверь, понимаю, – удовлетворенно проговорил священник. – Подождите, сейчас найду.

Сергею Ильичу очень захотелось его видеть. Может, позовет? Нет, в этот раз не вышло.

В этот раз не вышло, потом стало выходить. На службах Сергей Ильич не бывал, про Бога не думал. Бог – существо вседовольное, что он Гекубе, что ему Гекуба? Вылечил какую-то их тетку (старосту, кажется) – гипотиреоз, все подтвердилось, диагноз несложный, тетка была вся в отеках, без ресниц и бровей, – так что скоро приобрел репутацию среди прихожан, и уже молчал про расстригу, и кое-кого посылал к Эдику. Тот удивлялся новой практике друга – эти вбогаверующие довольно противный народец, – но все принимал: «Ну и работенку ты нашел себе, старый!» Радовался: Сергей Ильич как-то подобрался, время лечит.

– Тут тепло, – признался ему Сергей Ильич, – не всегда, конечно, но я вот помог этой бабе, а она не полезла за кошельком – благодарить.