Саша Виленский - Тридцать шестой
— Ты наглец, раввин! Но я на тебя не сержусь. Да, я готов услышать ответ. Вот только прежде, — малодушно заторопился Тугай, боясь, как бы старик не открыл рот раньше времени, — расскажи мне, как ты можешь знать то, чего не может знать никто?
Тугай дал знак толстому воину отпустить кафтан старика отчего тот сразу обмяк и, как-то сложившись, рухнул на землю. Долго и тяжело дышал, потом полусел-полулег. Стража переглянулась. Толстяк попробовал поставить старика на колени, как и положено, но ноги раввина уже не держали, и он опять сполз набок. Тугай махнул рукой: оставь. Так было даже забавней: возвышающийся на коне военачальник и поверженный в прах побежденный.
— Видишь ли, мурза, — с видимым трудом начал старик. — Нас многие ненавидят, потому что боятся. Ты улыбаешься, и ты прав: как можно нас бояться, ведь мы самый гонимый, самый забитый и самый несчастный народ? Мы рассеяны по всей земле, у нас нет своей страны, а та, что была когда-то нашей, — теперь самое проклятое место в мире, все приходят туда как завоеватели, а остаются жить как нищие, проклиная тот час, когда забрали себе эту землю. Мы богатеем самым низким ремеслом — давая деньги в рост и собирая арендную плату, а если занимаемся ремеслами, то с трудом можем прокормить свои семьи. Наши жены сварливы от непосильного домашнего труда, а наши дети вечно напуганы возможными бедами. Нас презирают за нашу веру, которая больше запрещает, чем разрешает. Нас убивают за то, что мы не будем есть нечистую пищу, и мы на самом деле скорей готовы умереть, чем оскверниться, но это не вызывает уважения, а лишь добавляет отвращения к нам. Мы отличные воины, но никогда не воюем. Мы прекрасные земледельцы, но не сеем и не пашем. И все наше существование в этом чудовищном мире подчинено одному: выжить.
Но нас всё же боятся. Боятся смертельно, потому что нам ведомо то, чего не знает никто. И поэтому нас убивают и будут убивать, ибо человеку свойственно убивать то, чего он боится. Человек думает, что таким образом он уничтожает страх. Но убивает он свой страх только в этом мире, а этот мир — лишь малая часть мира большого. И не самая существенная часть, мурза.
Старик перевел дух. Длинная речь утомила его, но он продолжал:
— Поэтому мы умирать не боимся. И предпочтем смерть осквернению. Потому что смерть — только миг, а осквернение может грозить вечностью, и это намного серьезней, чем ваши глупые стремления вкусно поесть, крепко поспать и сладко совокупиться. И поэтому вы боитесь нас, боитесь и презираете, потому что мы знаем то, чего не знаете вы. И никогда не узнаете.
— Ты слишком нагл для старика, жизнь которого я могу оборвать в любой момент, — высокомерно произнес Тугай-бей. На самом деле ему было страшновато и нестерпимо хотелось узнать то, чего все нутро так же нестерпимо знать не хотело. — Но я дам тебе договорить до конца, потому что ты забавляешь меня. Мне тоже хочется увидеть то, что скрыто, но берегись, если ты меня обманываешь!
— Ну, сам подумай, перекопский мурза из древнего и знатного рода Аргын, зачем мне тебя обманывать? Какой смысл? Жизни моей не спасет уже ничто.
Бей удовлетворенно кивнул. Действительно, еврейский мулла говорил правильно, в живых Тугай его не оставит ни при каком раскладе.
— Вы не узнаете всего того, что знаем мы, потому что вы не читаете наших священных книг. Впрочем, вы вообще никаких книг не читаете. Как и ваши сегодняшние друзья казаки. Вы только слушаете своих мулл и попов, а они и сами толком ничего не знают. В наших святых книгах важна каждая буква, важна каждая черточка, написанная остро отточенным пером специально обученного человека, хорошо знающего, где нажать на пергамент посильней, а где и послабей. Но вы ленивы и нелюбопытны, вы привыкли свято верить тому, что вам говорят, а не тому, что вам дал Всевышний. Вы не знаете нашего языка, поэтому вы не можете понять смысла букв и их соединений. Вы ищете простые значения, а не проникновение в суть. Но, впрочем, так было и так будет, тут ни ты, мурза, ни я, старый раввин Шимшон, ничего изменить не сможем.
Я с трех лет, с того момента, как мне показали и заставили выучить буквы нашего алфавита, древнейшего на земле, изучал святые книги. Знаешь, Тугай, почему евреи так рано женятся? — неожиданно спросил раввин.
— Почему? — заинтересованно прошептал Тугай, наклоняясь к луке седла.
— Чтобы ничто не отвлекало от учебы. Вы гонитесь за наслаждениями, меняя женщин, пока не убеждаетесь, что все это — суета и все женщины по большому счету похожи друг на друга, так что, познав одну, ты познаешь их всех. Мы это знаем с самого начала, поэтому женимся, как только наше тело способно принять наслаждение женщиной. И тогда ты можешь весь отдаться поиску главного наслаждения — наслаждения откровением истины.
— Мне не нравится такая жизнь, — хмыкнул Тугай-бей. — Женщины такие разные, но тебе, старик, уже не узнать, чем славянка отличается от турчанки, спорить не буду, продолжай.
— Я ж говорю, вам не понять… Но это не важно, я тоже не буду с тобой спорить, мурза. Так вот, когда самые усердные из нас постигают значительную часть святых книг, когда они уже могут цитировать священную Тору наизусть и знают, чем комментарии Раши[9] отличаются от комментариев Роша[10], и почему Рамбан[11] критиковал Рамбама[12], тогда им открывают следующую часть учения. Тайную, скрытую ото всех. Даже от менее ученых соплеменников. Впрочем, в первую очередь — от менее ученых соплеменников…
Мне в числе других избранных было открыто еще большее, ибо обучал меня тайному учению сам ангел Господень. И нет сегодня на земле человека, которому было бы открыто больше, чем мне. Вот откуда, кстати, я знаю и все языки земные, и ты не представляешь, мурза, какие горизонты открываются тому, для кого все языки — родные.
— Ты или великий лжец, или великий праведник, а, Шимшон? — засмеялся Тугай-бей. Он смеялся, но ему становилось все страшней и страшней, и он сам не понимал, почему так боится этого старика. Даже не старика, а того огромного, непонятного и жуткого, что поднималось и вырастало с каждым словом старого раввина. Но перекопский мурза был воином, он родился воином и рос воином, поэтому страха не показывал никогда и ни при каких обстоятельствах. Так его учили. И чем больше он боялся, тем шире становилась его улыбка и тем уже становились глаза. Говорят, в бою он вообще хохотал в голос.
— Я ни то и ни другое, Тугай-бей, — отвечал реб Шимшон. — Я всего-навсего умирающий старый еврей, то есть тот самый человек, над которым больше всего смеются: почему-то смерть старого еврея — всегда повод для смеха. Но ко мне действительно приходил ангел, и мы ночи напролет изучали тайны всего сущего, стремясь как можно ближе подойти к Творцу и принять его благословенный свет, спрятанный в этом мире. Поэтому я знаю то, что будет. Когда понимаешь смысл, то узнать грядущее совсем несложно.
— Так зачем же ты уговаривал своих людей не сопротивляться и дал их убить?
— Во-первых, это не мои люди. Во-вторых, я же объяснил: какая разница — умирать в бою или быть просто убитым врагом, если ты все равно попадаешь туда, где свет? Или ты хочешь сказать, что эти евреи могли спастись?
Тугай задумался.
— Нет, пожалуй, у них не было выбора, они погибли бы все равно.
— Вот видишь! Потом, через столетия, может, что-то и изменится, и евреи начнут дорого продавать свою жизнь, но сейчас я не вижу в этом смысла. Смысл, скорее, в том, что убитых будут чтить как праведников и хранить о них память. Кто сегодня помнит о тысячах воинов Иегуды Галилейского[13] или о храбрецах Бар Кохбы[14]? А о невинно погибших в Массаде[15] всегда будут слагать песни и рассказывать легенды. Знаешь, как написано в наших мудрых книгах?
Старик прикрыл глаза и по памяти прочитал:
Если нет чаш, не пей вина,и если нет еды, не ищи лакомств…Не простирай свою руку на чужую судьбу,дабы ты не был сожжени в огне не сгорело твое тело…Но будет для тебя радость,если ты очистишься от греха.
Также не бери ничего от человека,которого ты не знаешь,ибо это лишь увеличит твою бедность.И если Он уготовил тебе умереть в бедности,то Он предопределил это;а духу своему ты не вреди из-за этого.
Посему ляг в гроб с этой истиной,и по смерти твоей будет отчетливопровозглашено Им о твоей чистоте,и как свой конечный жребийты унаследуешь вечную Радость.
«Странный народ, — в который раз подумал Тугай. — Работники никудышные, потому что слишком много думают, их проще убить, чем оставить жить, приспособив к работе. Странно. Хотя я с ним не согласен. Мужчина должен умирать в бою, а не отдавать себя на заклание, как баран».
