Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика
— Мой девиз, — ответила Мэрилин, — скорее звучит так: «Я возвращаюсь». Мои путешествия всегда одни и те же. Неважно, куда я еду и почему, в конце концов оказывается, что я так ничего и не увидела. Быть киноактрисой все равно что жить на цирковом манеже. Ты путешествуешь, но бежишь по кругу. Где бы ты ни оказалась, ты не встречаешь местных жителей, не знакомишься с ними. Ты не видишь дальше декораций. Только одни и те же агенты, одни и те же интервьюеры, одни и те же кадры, на которых ты сама. Дни, слова, лица, сменяют друг друга, чтобы повториться снова. Как иногда бывает во сне, когда понимаешь: это мне уже снилось. Наверное, для того я и захотела стать актрисой, чтобы, снимаясь, не сниматься с места, а все время двигаться по кругу. Кино — это детский манеж.
Мэрилин очень хотелось сыграть Холли Голайтли. Она сама подготовила целых две сцены и исполнила их для Трумана — тот счел, что она играет фантастически. Они репетировали целыми ночами, с перерывами на «белых ангелов» и споры насчет «Diamonds are а girl’s best friend» («Бриллианты — лучшие друзья девушки»), ее песенки из фильма «Джентльмены предпочитают блондинок». Но у Голливуда было другое представление о героине романа — была выбрана брюнетка, здравомыслящая Одри Хепберн, которую никак нельзя было назвать чувственной. «Мэрилин была бы совершенно чудесна в этой роли, но студия «Парамаунт» меня облапошила», — заключил Капоте, крайне разочарованный кинопостановкой. В конце фильма не было воспоминаний рассказчика о потерянной девушке. Он убедил ее остаться в Нью-Йорке, «потому что она навсегда принадлежит этому городу и город принадлежит ей». Однако Холли говорила в романе: «Нью-Йорк мне нравится, потому что он вечно от меня ускользает». Эту фразу Капоте услышал от своего двойника, своего «белого ангела».
Лос-Анджелес, Сансет Стрип
конец сентября 1960 года
Когда Мэрилин проходила психоанализ у Гринсона, уже прошло восемь месяцев, как с ней порвал Ив Монтан. Она хотела любить, но не знала кого. Она в расстроенных чувствах позвонила Андре де Динсу. Поддразнивая ее, он предложил приехать к нему, ведь у него есть «лекарство от всех болезней». «Приезжай — как только ты узнаешь о моем чудесном средстве, ты забудешь все свои горести». В тот день она не приехала. Но через несколько недель странно одетая дама вышла из такси на аллею, ведущую к дому на холмах. Мэрилин вырядилась так, что Андре узнал ее, только когда она подошла к гаражу, рядом с которым он садовничал. На ней были платок, черные очки, джинсы, сандалии и пальто. В трех метрах от него она сняла очки, и он наконец понял, кто стоит перед ним. Что случилось с прелестной Нормой Джин, которая все время смеялась? Как она могла выглядеть такой угасшей, такой несчастной? Она торжественно сказала, что хочет посмотреть на его «средство от всех горестей».
— Что случилось?
— Я всю ночь не сомкнула глаз.
— Ты вчера выпила слишком много кофе?
— Нет.
— У тебя проблемы с деньгами?
— Нет.
— У тебя неприятности?
— Целая куча. Меня все обманывают!
— Это первая причина бессонницы. Ты сердишься, потому что чувствуешь, что тебя эксплуатируют. Тебе одиноко? Говори правду, Мэрилин, и только правду!
Она ничего не ответила.
— Когда ты в последний раз занималась любовью? Сколько времени у тебя не было оргазма?
— Много недель. Но мне наплевать!
Когда Андре пересадил куст, он предложил Мэрилин выпить коктейль. Как только она согласилась, их прервала другая гостья. Модельное агентство, для которого работал фотограф, прислало хорошенькую молодую фотомодель. В отличие от неузнаваемой Мэрилин, она носила высокие каблуки и облегающее платье из розового шелка. Длинные волосы элегантными локонами рассыпались по плечам. Девушка приветствовала фотографа самой обворожительной улыбкой и вошла в длинный коридор дома, подражая знаменитой походке Мэрилин Монро. «Модель, готовая позировать обнаженной за пятьдесят долларов, сексуальнее Мэрилин. А Монро, усталая, нервная и подавленная, выглядит просто уродиной», — подумал Андре. Мэрилин отвернулась, чтобы девушка ее не узнала. Пока натурщица болтала с фотографом, Монро отошла, чтобы вызвать по телефону такси. Потом она заперлась в туалете до приезда такси и попросила Андре сделать так, чтобы девушка не видела, как она уходит. Садясь в такси, она вспомнила о «лекарстве от всех болезней». Слишком смущенный, чтобы отвечать при шофере, Андре попросил ее подождать, побежал в свой кабинет и нацарапал несколько слов на бумажке. Он передал ей листок, когда такси отъезжало. Мэрилин прочла; «Секс со мной».
«Вот придурок! — воскликнула она. — Настоящее лекарство — это смерть». Она выбросила из окна смятую бумажку, которая пролетела еще несколько метров по вечерней пыли пологой дороги к Сансет Стрип.
Лос-Анджелес, Вествуд Виллидж
ноябрь 1960 года
Последний вечер в Рено был полон патетики. Напившись бурбона, Мэрилин разглагольствовала: «Я стараюсь найти себя как личность. Миллионы людей живут своей жизнью, но не находят себя. Единственный способ для этого, который наконец я нашла, — это испытать себя в качестве актрисы».
4 ноября Хьюстон переделал в голливудских студиях последние сцены счастливого конца «Неприкаянных», в котором Мэрилин и Гейбл вместе уходят в жизнь. С опозданием на сорок дней этот фильм наконец был окончен. На следующие выходные Мэрилин и Артур Миллер улетели в Нью-Йорк двумя отдельными рейсами. Ей досталась квартира на Пятьдесят седьмой Восточной улице, он поселился в отеле «Адамс», на Восемьдесят шестой Восточной улице.
Она возобновила ежедневные сеансы с Марианной Крис, а в остальное время рассматривала обзорные листы черно-белых кадров, снятых Анри Картье-Брессоном, Инге Морант и Евой Арнольд во время съемок «Неприкаянных», и крест-накрест вычеркивала красным фотографии, на которых появлялся Артур. Через двенадцать дней, узнав о смерти Кларка Гейбла, Мэрилин не упомянула о ней в разговоре с Крис. Только несколько недель спустя, вернувшись в Лос-Анджелес, она поспешила к Гринсону, в его кабинет на Беверли Хиллз.
— Вы не представляете, как меня потрясло известие о смерти Кларка. В любовных сценах в «Неприкаянных» я целовала его страстно. Мне нравились его губы; его усы медленно ласкали меня, когда он поворачивался к камере спиной. Я не хотела с ним переспать; я просто хотела, чтобы он знал, как я его люблю. Хотела чувствовать голой кожей его одежду. Как-то я пропустила день съемок. Он положил мне руку ниже спины, как гладят кошку, и сказал; «Если не совладаешь с собой, я тебя отшлепаю». Потом посмотрел мне прямо в глаза; «Только не искушай меня» — и рассмеялся, он смеялся до слез. Эти стервятники из Академии киноискусства и кинотехники, — она иронично подчеркнула эти слова, — даже не наградили его «Оскаром» за «Унесенных ветром». В первый раз я смотрела этот фильм, когда мне было лет тринадцать. Это был самый романтичный фильм, который я видела в своей жизни. Но когда я познакомилась с Гейблом, все было иначе; мне хотелось, чтобы он был моим отцом, — пусть шлепает меня, сколько захочет, только бы он обнимал меня и говорил, что я дорогая папина девочка и что он меня любит. Конечно, вы скажете; «Классическая эдипова фантазия».
Гринсон молча поглаживал усы.
— Самое странное, — продолжала Мэрилин, — что на днях я видела его во сне. Я сидела у него на коленях, он прижимал меня к себе и говорил «Меня приглашают играть в продолжении «Унесенных ветром». Может быть, станешь моей новой Скарлет?» Я проснулась в слезах. На съемках «Неприкаянных» его прозвали Королем, и все — актеры, технический персонал и даже сам Хьюстон — смотрели на него с уважением. Мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь так относились ко мне. Для всех он был мистером Гейблом, но меня он попросил называть его Кларк. Однажды он сказал мне, что между нами есть что-то общее, что-то очень важное. Общая тайна. Его мать умерла, когда ему было шесть месяцев.
Вскоре после этого, на одном очень напряженном сеансе, Мэрилин, с расширенными зрачками, словно взгляд ее был устремлен на что-то невидимое или в темноту, сказала легким, почти радостным голосом, как будто рассказывая ребенку сказку:
— Когда я была маленькая, я играла в Алису в Стране Чудес: заглядывала в зеркала и задумывалась, кто я такая. Это действительно я? Кто смотрит на меня из зеркала? Может быть, там кто-то мной притворяется? Я танцевала, строила гримасы, чтобы увидеть, сделает ли девочка за стеклом то же самое. Наверное, все дети увлекаются играми воображения. В зеркале есть волшебство, так же, как в кино. Особенно, когда играешь кого-то, кто сильно отличается от тебя самой. Я, бывало, наряжалась в мамины платья и красилась так же, как мама: подводила глаза, красила губы и щеки. Конечно, я больше похожа была на клоуна, чем на сексуальную женщину. Надо мной смеялась. Я плакала. Когда меня брали в кино, я никак не хотела уходить, меня приходилось буквально стаскивать с места. Я спрашивала: все это правда или один обман? Эти громадные картины там, наверху, на широком экране темного зала — это было счастье, транс. Но экран оставался зеркалом. Зеркалом, которое смотрело на меня? Это правда я — девочка в темноте? Я — гигантская женщина, нарисованная серебряным лучом? Я — отражение?
