Александр Новиков - Записки уголовного барда
Впереди шагал длинный петух Чуча, единственное ухо которого, неестественно огромное и синее, торчало и поддерживало насаженную на голову пидорку.
— Бля буду, если второе ухо ему оторвать — хуй столовую найдет, ха-ха!.. — поддакивал Захару шедший рядом с ним старший дневной смены по фамилии Мешенюк.
— Вот эта одноухая крыса, Санек, — объяснял мне с ухмылкой Захар, — зимой в одиночку спорола целую флотку перловки. Представляешь? Десять литров! Сидит, бля, гадит уже под себя, а все равно ест!.. Во кишкоглот, га-га! А рыжий, кент евоный... Эй, рыжий!
Бредущий рядом с Чучей рослый конопатый парень довольно крепкого телосложения неохотно повернулся.
— Эй, Рыжий! Ну-ка расскажи, как вы всем курятником на бирже кошку заколбасили? Ага-га!..
— Да это не мы, Захар... Это из другой бригады, — тихо промычал Рыжий.
— Да ладно, блядь, с другой бригады! Мне тут цинка- нули, что Чуча себе уже пидорку меховую шьет! И эту, как ее?., ну, как ее?..
— Жоржетку! — подсказал кто-то из середины строя.
— А-га-га-га!..
Остроты Захара были грубыми, ядовитыми, даже оскорбительными. Но благодаря его особенной декламации и манере очень смешными. А самое главное — ни на чьи не похожими. Ему подражали, но превзойти его было невозможно.
— Что молчишь, крыса одноухая? Вдвоем с Рыжим кошака сожрали, а с подругами не поделились?.. А-га- га!.. — не унимался Захар. — Кошак-то рыжий был? А?.. Э, Рыжий, смотри, Чуча одноухий и тебя заколбасит! По мнению! У него от рыжего цвета — аппетит! А-га-га!..
Подошли к столовой. У дверей все расступились, пропуская вперед Захара и тех, кто шел рядом с ним.
— Пойдем, Санек... Эти еще успеют, — кивнул он на окружающих.
Пошли направо, в самый конец, к первому столу.
— Садись со мной... А вы там смотрите, где кому нравится. За второй стол садитесь. Ваше место будет, — бросил он в сторону Славки и Толи.
Рядом с Захаром занял место Мешенюк и еще кто-то. Я присел прямо напротив. Заготовщики забегали. Захар зачерпнул кашу, съел половину ложки, будто ее дегустируя. Бросил в миску кусок маргарина, высыпал пайку сахара и, размешивая, произнес:
— Ты ешь, Санек, хуля ее пробовать. Она здесь с 1937 года одного и того же вкуса. Чем быстрее ешь, тем меньше воротит... Да, Мишаня?
— Правильно. Ты всегда все правильно говоришь, — поддакнул Мешенюк, поедая свою порцию.
Не доев, Захар встал и пошел к выходу. Мешенюк вскочил и бросился следом. У дверей остановился и крикнул в нашу сторону:
— Новиков и Керин после завтрака собирайтесь на работу. А Собинов... Может спать пока.
— Ну вот, новый номер. Опять какую-то муть затеяли, — отреагировал Толя, вставая из-за стола.
На обратном пути обсудили захаровское решение. Пришли к выводу, что на погрузку гонять нас будут теперь по одному. То есть, нужно готовиться к худшему.
Тем временем во дворе начинала собираться основная часть бригады. По численности это было человек пятьдесят — в основном все незнакомые. Около нас, сидя на корточках, курил довольно неплохо — по зоновским меркам — одетый парень. По лицу и по манерам было видно, что он или из беспризорников, или уже не один год отсидевший. Судя по его друзьям и всем, кто общался с ним, — пользующийся определенным авторитетом. Глядел он всегда прямо в глаза. Сам же взгляд его был цепким и жестким.
— Здорово, Медведь! — поприветствовал его Славка. — Познакомься вот с Александром.
Медведь встал, приветливо улыбнулся и, протягивая руку, очень просто и по-доброму представился:
— Колян Медведев. Из Тамбова я. Короче, просто Медведь. Тамбовский медведь, хе-хе...
По всему было видно, что Славка знает его хорошо и давно. И оба относятся друг к другу очень уважительно.
— Сколько сроку еще тебе, Александр, осталось? — спросил Медведь.
— Почти восемь.
— Многовато. До звонка сидеть — ну бы его на хуй.
— Да мы не собираемся до звонка.
Послышался голос Захара:
— Дневное звено, стройся по двое
Все встали парами. Мы со Славкой — как обычно в конце. Впереди нас — Медведь со своим приятелем.
Мешенюк прошел вдоль строя, педантично пересчитал пары вслух:
— Сорок шесть... Новиков здесь... Собинова оставляем...
— Пошли!.. Давай шевели копытами!.. — рявкнул передним рядам Захар, и бригада двинулась на работу.
По дороге курить запрещалось в связи с высокой пожароопасностью — кругом опилки, кора, доски, обрывки рубероида среди высохшей травы. Медведь иногда оборачивался, и они со Славкой перекидывались репликами и шутками по поводу проплывающего мимо дикого пейзажа или по поводу встречающихся мелких лагерных начальников. В основном в познавательных для меня целях.
— Вон видишь, там вдалеке вышка с часовым? — обернулся ко мне Медведь. — Там раньше не чурка стоял, а хохол. Если кто к вышке подбегал втихаря — он сверху шнурок кидал. К шнурку червонец привязывали, говорили, чего купить. Он червонец затягивал и шипел оттуда, когда прийти забрать. Честный был — с червонца два рубля брал. Потом его, видно, сдали свои же. Хохла убрали, поставили чурку. А этот чурка собрал денег — и пропал. Оказалось — дембельнулся, падла!
— Да здесь это сплошь и рядом. Понятий никаких не осталось — кто кого быстрей наебет, тот и прав! — поддержал Медведя шедший рядом приятель.
Интересно, куда Захар Александра работать поставит? — не в тему вдруг заговорил Славка. — Как ты думаешь, Медведь?
— Да кто знает, что у него на уме? Может и в инструменталку... А может — на дрова.
— На дрова — не дай бог, — снова подал голос шедший рядом.
— Главное — приглядеться. Тихо, спокойно — приглядеться. А там кривая выведет. Жизнь она сама дорогу подскажет. Здесь, в лагере, не надо делать резких движений — смотри, кивай, а делай свое. И главное — молча. Оно не нами так заведено. С поколениями передалось от тех, кто срок добил. И просто выжил, — тихо через плечо напутствовал Медведь.
Постепенно я понял, что человек он очень осторожный, рассудительный. Осторожность его, скорее всего, произрастала из богатого жизненного опыта. Он был беспризорник, скитался по детским домам и интернатам. При всей его неброскости и разумной скромности фигурой в отряде он был влиятельной.
— Медведь — нормальный мужик. Можно многое доверять, — отрекомендовал еще раз Славка.
Наконец пришли на место. Тепляк 101-й бригады располагался рядом с двухэтажным зданием конторы. На верхнем этаже сидело биржевое начальство— начальник биржи сырья, сменный мастер, главный механик. Все вольнонаемные, за исключением учетчиков. Эти были — зэки. Работенка их была непыльной, а потому новичков среди учетчиков не было.
Тепляк состоял из трех частей. Войдя с крыльца, попадаешь в раздевалку, где на гвоздях по стенам развешаны рабочие телаги, а под лавками битком валяются сапоги с воткнутыми в них портянками. Каждая пара помечена — где краской по голенищу, где прикручена проволочка. У некоторых сапог — надрезы по кромке. У каждого — свои метки. Путать нельзя. За Славкой было закреплено место, ближе к углу, удобнее, чем у других. В этом же углу переодевались и держали одежду еще несколько человек, положение которых позволяло такую привилегию. Слева была дверь в кабинет Захара. В правом крыле с отдельного входа — инструменталка. Хозяином ее был неразговорчивый здоровенный детина с неандертальской внешностью и таким же интеллектом по имени Федька Бутаков. При всей своей умственной недоразвитости — на удивление очень хозяйственный и работящий. Захару он заглядывал в рот, выполнял беспрекословно его команды и просто так в инструменталку никого не пускал. А если и требовалось наточить крючок или заклепать цепь электропилы — принимал инструмент на пороге и тут же захлопывал перед носом дверь. Целый день он сидел внутри, почти не показываясь на улицу. Что-то точил, пилил и клепал. Варил Захару еду и чай. Потом по-халдейски носил прямо в кабинет. Это была здоровенная, особо приближенная к Захару «шестерка». Мужики его тихо ненавидели.
Все начали быстро переодеваться. Старший смены, уже знакомый мне Мешенюк, запрыгнул в кабинет Захара и плотно прихлопнул за собой толстую дверь. У меня рабочей одежды не было, а потому я сидел и думал о том, как буду работать в «парадной».
— Выдадут, не торопись, — переодеваясь, сказал Славка. — Это не на погрузке. Здесь в таком рванье работают только черти.
Он кивнул на угол возле дверей, где, как обычно, галдя и ругаясь, переодевалась петушино-чертовская братия. Гардероб этого угла очень напоминал «спецодежду» погрузочной бригады.
Открылась дверь, высунулась физиономия Мешенюка:
— Новик, зайди к Захару. Насчет одежды надо решить. И еще кое-что...
Я вошел. Справа стоял письменный стол. За ним сидел Захар, откинувшись, как обычно, в вольной позе на спинку стула. Позади него было небольшое зарешеченное окно. В углу — аквариум с рыбками. Прямо передо мной лежак, обитый дерматином. Слева во всю стену шкаф. Если не знать, что ты находишься в тюрьме, — обычный кабинет заводского или фабричного сменного мастера.
