Дарья Асламова - Записки сумасшедшей журналистки
– Я не хочу обижать женщин, но интеллектуально они слабее мужчин. Их легко можно прогнозировать.
– И ты ни разу не ошибался?
– Не сильно.
– Но женщина умна умом чувств.
– Да, это так. Но в жизни эмоции, чувства – лишь случайный, хаотический фактор.
Вот, например, я веду машину неровно, дергаю руль из стороны в сторону, но в конечном итоге, тем или иным путем, я прихожу в нужную мне точку. Так и с эмоциями. Они не более чем дерганья руля, не мешающие достичь цели.
– Вот как? А если, дергая руль, ты врежешься куда-нибудь и просто не доедешь?
Вот тебе случайный фактор, повлиявший на ситуацию.
– Ты упрощаешь.
– Напротив. Если цитировать твою любимую Библию, то вот тебе слова Екклесиаста:
"И видел я под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, но время и случай для всех их". Случай! А ты его недооцениваешь.
– Это примитивное толкование.
– Это правда, что по твоему телефонному звонку вычислили и убили генерала
Дудаева?
~~ Нет, не по моему звонку, а по его звонку Мне- У него был спутниковый телефон, по которому я не мог звонить. Он его редко включал. когда пользовался им, то уносил антенну очень
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДРЯННОЙ ДЕВЧОНКИ
шивающийся на поцелуи, глаза ведьмы с выражением хищного вожделения, пухлые руки, обремененные кольцами, лоб, похожий на выбеленную стену со спекшимися от жары хлопьями пудры. Перед ним была стареющая самка, беспощадная во всяческом насыщении похоти, но самка королевской крови, в чьих волосах невидимо светится корона. Он с трудом заставил себя поцеловать ее напудренную руку, и сквозь мускусную муть духов учуял кислый запах разлагающейся старости. Женщина зашевелилась во влажной неразберихе простыней и с царственным бесстыдством призывно раздвинула ноги. С отрешенностью евнуха он глазел на это изобилие плоти и жира, страшно конфузясь тем, что не может выполнить свой мужской долг. Екатерина медленно приподнялась и в этот миг стала похожей на кобру, готовую к броску. Его верный дружок между ног онемел в жутком предвкушении соития. Он попятился к двери и вдруг сорвался с места и бросился вон из ужасной комнаты. Он бежал по бесконечным коридорам дворца, поскальзываясь на гладком паркете, падая и снова поднимаясь, кружил в лабиринте комнат, натыкаясь на острые углы драгоценной мебели, пока заверещавший будильник не врезался в его сон, как входит нож в масло.
Несколько секунд ему понадобилось, чтобы вспомнить, кто он такой. Он – Николай Караченцов, актер, муж, отец. Все встало на свои места. Бр-р-р, ну и приснится же такое! Уже за завтраком, перебирая обрывки сна, он удивлялся тому, как по-разному стареют женщины. Он знал многих женщин на последнем круге беговой дорожки. Есть женщины, умеющие наслаждаться достойной, уважаемой старостью как вершиной своей жизни, итогом своих дел. Их сердца становятся мягче и чувствительней, они приобретают обаяние мудрости и прелесть снисходительности к людям. А есть покрытые коркой времени старухи. Их старость кажется прилипчивой, как заразная болезнь. Уязвленные утратой привлекательности, они пускаются во все тяжкие, пытаясь взять от жизни все. Он вспомнил старую французскую принцессу урожая 1920 года, владелицу прекрасных виноградников и старинного поместья, где в конюшне она устроила студию звукозаписи (там оказалась великолепная акустика). Он записывал в студии свои песни и жил в замке, с интересом наблюдая за его экстравагантной, страшной, как смертный грех, 70-летней хозяйкой. Она жила с сорокалетним мужчиной в соку и, разогретая на медленном огне старческого желания, занималась с ним любовью во всякое время суток. Память услужливо нарисовала перед ним Другой женский образ. Пожилая красавица польско-французского розлива, в которую он был почти влюблен. Она была совсем девочкой, когда вместе с родителями попала в фашистский концентрационный лагерь во время войны. Родители ее умерли, и она осталась круглой сиротой. ° 15 лет ее изнасиловали лагерные охранники. После победы русских она как военнопленная попала в концентрационный лагерь в Казахстане" где ее снова изнасиловали вояки, на этот раз Русские. Какие-то далекие польские родственники сумели ее вытащить из этого ада, но она не хотела больше жить, пыталась наложить на себя руки. Волею судьбы она встретилась с богатым французским евреем средних лет, который влюбился в нее и увез к себе во Францию. Она стала его женой скорее из чувства благодарности, чем по страстной любви, – благодарности за то, что он отмыл ее от жизненной грязи, дал новые силы и новые крылья. После его смерти она оказалась богатой владелицей роскошных русских ресторанов "Шехерезада" и "Распутин" и нескольких злачных мест на улице Сен-Дени. Ей платили дань проститутки и сутенеры, с ней дружили самые знаменитые люди Парижа. Она жила как бы на грани двух миров – респектабельного, светского и криминально-делового. Когда Николай познакомился с ней, солнце ее жизни уже склонилось к 70 годам. Его поразила ее породистая, не поддающаяся времени красота и напряженная жизнь, сверкавшая в глазах этой видавшей виды женщины. Она состарилась красиво, как старится благородная слоновая кость, и, несмотря на все, что ей пришлось пережить, осталась настоящей дамой. Именно благодаря ей он понял, что особы женского пола после 50 лет делятся на женщин и старух.
Сон второй
Ему снилось, что он безмятежно дремлет на вокзале, лежа прямо на полу на газетах. Мимо ходят ноги, множество ног всех размеров, в чистых ботинках и не очень, в туфельках на шпильках и со сбитыми каблуками, в тапочках и кроссовках. Ноги весьма бесцеремонно переступают через него. Он зевает, поднимается и садится на газетах в позе восточного божка. Ни дать ни взять индийский факир – только вместо чалмы потрепанная кепка, а вместо набедренной повязки – штаны и куртка из мусорного ящика (типичная униформа бомжа). Страшно хочется курить, он подбирает упавший мимо урны жирный бычок "Мальборо". Одна глубокая затяжка, и мир вполне сносен. Что наша жизнь? Папироса – выкуришь ее и бросишь. Он медленно обдумывает эту нехитрую мысль, снова и снова ворочая ее в уме.
Куда спешат все эти люди? И зачем? Все равно не успеют. То ли дело мирная, неспешная жизнь бомжа, который ютится и питается по обстоятельствам. Он так и не узнает, кто победит на президентских выборах или чья партия наберет большее количество голосов, его волнует только одно – жизнь. Он абонирует себе лучшую ложу в ее театре – пятачок на вокзале, где картинки постоянно меняются. Для полного счастья не хватает только глотка портвейна и, может быть, женщины. Вон бредет его старая подружка, вокзальная проститутка Нюра с изношенным лицом, богиня сточных канав. По ее усталым глазам в трещинках морщин видно, что ночь была бурной.
Он любит свое состояние после женщины и вина. Тогда он философствует и сочиняет горькие, как хина, стихи. Он научился писать без бума и петь без звука. Он – поэт… Жизнь проходящих мимо кажется ему дракой мартышек из-за ореха. А орех-то этот пустой! Он довольно хихикает. Откуда-то тянет запахом хорошего кофе, он блаженно потягивает носом и… просыпается. Аромат крепкого кофе, приплывший с кухни, щекочет ему ноздри. Как и во сне, наяву ему стращно хочется курить. Затягиваясь своей первой "Примой", он усмехается. Кем был сегодня ночью Коля Караченцов? Бомжем. И ему это нравилось? Признаться, да. Его всегда интересовало, почему люди так охотно, даже с радостью освобождаются от социальных уз, возвращаются к первобытной простоте и неустроенности, к дикому образу существования – только позволь обстоятельства. Почему ребенок не пройдет мимо грязной лужи? Почему люди с азартом наблюдают, как две женщины дерутся в грязи? Может ли быть радость от сидения в болоте? Может. Это радость независимости от чужого мнения. Не надо спрашивать себя: а что подумают обо мне люди? А как они к этому отнесутся? А никак.
Кайф, когда вещи не имеют над тобой власти, когда они ничего не решают. Он вспомнил, как в детстве мама возила его в дом отдыха актеров, в бывшее имение Островского. Там процветало чудесное наплевательское отношение к внешним формам и условностям. Особым шармом считалось ходить в тренировочных штанах с 33 дырками. Когда кто-то из актеров рискнул прийти на ужин в пиджаке, его заставили вывернуть пиджак наизнанку и лишь потом пустили в столовую. Чтобы стать бомжем, надо обладать немалым мужеством. Свобода на всех уровнях достается дорого. Бомж – это не вид человеческого падения. Бомж – это жизненная позиция.
Сон третий
Он взглядывался в сон, точно медиум, подстерегающий появление картинки в хрустальном шаре. И она появилась. Перо, чернильница, свеча. Он сидит за столом и пишет прощальное письмо перед дуэлью. Лицо его бледнеет и дергается, во рту противная сухость, сердце бьется где-то в пищеводе. Буквы прыгают на бумаге, никак не желая складываться в полноценные слова. Ему приходит на ум солдатская поговорка: "Лучше пять минут быть трусом, чем весь век мертвецом". Он никак не может сделать выбор, кем же ему быть – трусом или мертвецом? Его душа сейчас, как площадь для боя быков, где идет генеральное сражение между мужеством и страхом. Вдруг его осеняет: надо просто первым выстрелить в воздух! За этим достойным решением кроется недостойный расчет. Если обязать противника благородством, можно предотвратить его роковой выстрел.
