Эрик-Эмманюэль Шмитт - Другая судьба
Моя бедная сестра мне их доверила. Сделай над собой усилие, Иоганна.
– Насколько я понимаю, ты приехал нас навестить. Когда тебе нужно вернуться в Вену?
– Уже завтра.
– О, как жаль!
Иоганна и Гитлер посмотрели друг на друга. Оба знали, что лгут. Гитлер не хотел оставаться в семье, где чувствовал себя изгнанником; Иоганне же не улыбалось мучиться совестью несколько дней.
– Да, работа… экзамены…
– Конечно…
Если она разорится на несколько крон, то, пожалуй, спровадит его еще быстрее.
– Тебя, наверно, выручит, если я дам тебе немного денег?
– О, ты была бы так добра…
Иоганна не была скупой; она любила проявлять щедрость, но тут, она знала, дело было в другом: она не давала, а покупала себе покой.
Тетка скрылась в своей комнате. Было слышно, как открываются шкафы, выдвигаются ящики. Вскоре она вернулась, улыбающаяся, с банкнотами в руке. Гитлер не скрывал своей радости. Они крепко поцеловались; оба были счастливы, что так быстро избавились друг от друга.
Вернувшись в Вену, Гитлер нашел Рейнольда Ханиша в кустах, которые они называли своей «квартирой». Ханиш встретил его с недоверием; ему не понравилось, что Гитлер исчез; он беспокоился за свою торговлю – кто будет поставлять ему картинки? – и подозревал, что Гитлеру удалось заставить родню раскошелиться, хотя тот утверждал обратное.
Ночью Гитлера разбудил шорох: Ханиш, отойдя метров на двадцать, рылся в его сумке. К счастью, кроны были при нем, так что он снова уснул. Но опять проснулся: на сей раз Ханиш навалился на него и бесцеремонно общупывал.
– Зуб даю, ты выклянчил денег.
– Нет, я же сказал.
Нисколько не стесняясь, Ханиш исследовал все его карманы.
– Пополам, это правило. Я уверен, ты припрятал золотишко.
– Сам видишь, что нет, – сказал Гитлер и встал, потому что Ханиш подбирался к заветному карману.
Он отошел.
– Куда ты? – прошипел Ханиш.
– Отлить.
Спрятавшись за подстриженным кустом, Гитлер переложил банкноты в ботинок, между подошвой и ногой.
Он вернулся и лег. Ханиш покосился на него с подозрением, размышляя о возможных тайниках. Гитлер свернулся калачиком и удрученно подумал, что ищейка Ханиш своего добьется. Он будет шпионить за каждым его шагом и, если не найдет деньги раньше, воспользуется первым же походом в общественный душ, чтобы его обчистить.
Назавтра он проснулся с ощущением, что необходимо спрятать деньги. Не так-то это легко, когда у тебя нет крова. Под кору, под камень, в землю? Опасно. В банк? Банковский счет не открыть, не имея адреса. Снять на эти деньги комнату? Их хватит на пять недель, потом он снова окажется на улице, и ему понадобятся все знания профессионального бродяги Ханиша. Что же делать?
Когда Ханиш скрепя сердце ушел торговать на Пратер, Гитлер отправился в магазин одежды. Решено: нужно все потратить. Первым делом он купил пальто и брюки, а львиная доля денег ушла на вечерний костюм – черный фрак, накидку, рубашку без пуговиц, шелковый галстук, перламутровые запонки, лаковые штиблеты. Сбережения тети Иоганны растаяли. Осталось только на билет в театр.
В Венской опере давали «Риенци», единственное произведение Вагнера, которое Гитлер не знал; судьба ему улыбалась; он бы, конечно, предпочел в тысячный раз послушать «Парсифаля», «Лоэнгрина» или «Тангейзера», потому что узнавать знакомое любил больше, чем открывать новое, но все же это был дорогой его сердцу Вагнер.
В первом же акте он переполнился восторгом. Как вышло, что «Риенци» никогда не играют, ведь это лучшая опера маэстро? Какая история! Он совершенно проникся образом героического тенора, Риенци, восставшего против установленного порядка. Риенци, выходец из народа, избранный народом, любимый народом, становится вождем народа, низвергнув прогнившую верхушку меркантильной аристократии. Риенци чист, идеален, он превыше всего. У него есть братья по оружию и по идеям, но нет ни друга, ни жены; единственная женщина рядом с ним – его сестра; он не отвлекается ни на какие вульгарности, омрачающие жизнь других. Хоры были великолепны, они выражали единый голос народа; наконец-то толпа, это скопище колючих и разномастных булавок, обрела единство, гармонию, смысл. Гитлер, ненавидевший массу, нашел решение – превратить ее в народ вокруг харизматичного лидера, объединить сердца вокруг вождя, внушить им свой идеал, чтобы они вместе присягнули вождю, молились с вождем, восхваляли вождя, славили его. Гитлер не просто слушал оперу – он переживал религиозный опыт. В первых трех актах рассказывалось о восхождении Риенци, в двух последних – о его падении. Это не убавило Гитлеру энтузиазма. Скорее наоборот. Риенци предали, оклеветали – это утвердило Гитлера в мысли, что великим людям всегда приходится трудно, что гений обречен страдать. Наконец, когда Риенци – побежденный, но благородный, поверженный, но героический – погиб, один, в охваченном пламенем Капитолии, Гитлер затрепетал всем своим существом: Вот как надо умирать – один во главе всех, один над всеми, коснувшись облаков.
Когда артисты вышли на поклон, он аплодировал как одержимый. Он благодарил их за пение, благодарил за сотворение этой оперы, благодарил за то, что они открыли его самому себе. Как прекрасна политика, когда она тоже становится искусством…
Он покинул зал, паря над землей, счастливый. В сущности, у него еще был выбор: архитектура или политика. Да? Почему бы нет? Архитектура или политика… Он еще ничего не упустил, просто ошибся дорогой, выбрал путь живописца, надо думать, не его путь. Теперь он видел яснее. Все начиналось заново. Архитектура или политика? А может, и то и другое?
На улице, на ступеньках оперного театра, его поджидал Рейнольд Ханиш, чтобы разобраться с ним по-свойски.
* * *– Ты влюблен в меня?
– Конечно! Что за вопрос!..
Стелла улыбнулась: Адольф Г. не сказал, а выкрикнул ответ. Она никогда бы не подумала, что такой душераздирающий крик может сорваться с губ мужчины и быть адресован женщине. Вот так. Она гордилась. В жизни ей досталось это. Абсолютная страсть Адольфа, в которой крепкая привязанность соперничала с бесконечным и безудержным желанием.
– А ты меня любишь?
– О да, – произнесла она нежно, смакуя признание.
Такова была пугающая очевидность: она любила. Любила его тем сильнее, что уже им пожертвовала: подготовка к свадьбе с банкиром шла полным ходом.
Они гуляли вокруг озера, как все влюбленные Вены. Стелла замечала, что люди теперь иначе смотрят на Адольфа: намагниченный их любовью, он стал красивее и сильнее. Он притягивал женщин.
«Я дала ему власть над женщинами. Ему теперь не будет от них проходу».
Она покинет его, он будет страдать, но она подарила ему возможность продолжать прекрасную жизнь без нее.
Они освежались мороженым у музыкального киоска. Фанфары играли вальсы из «Веселой вдовы».
– Какой твой тип женщины?
– Ты. Только ты.
– Я серьезно. Оглянись вокруг и скажи, какие женщины тебя привлекают.
Адольф подчинился – без особого энтузиазма, и его взгляд выхватил из толпы двух молодых женщин. Стелла смотрела на них с жадностью. Так вот с кем ей изменят… До чего они все же банальны.
– Не пройдет и полугода, как ты окажешься в объятиях другой. Я не строю иллюзий. Ты молод, а я стара.
– Ты не стара.
– Не важно, скоро буду.
– Я тоже.
– Я раньше.
«Как он красив, как нежен, как возмущен».
– Ни один мужчина не может удовольствоваться одной женщиной. Ты такой же, как все.
– Ты говоришь о мужчинах как о животных. Я не животное. Я умею владеть собой.
– Вот видишь, ты уже говоришь о жертве. Владеть собой… Отрезать себе хозяйство и стать ущербным, чтобы остаться с твоей старушкой Стеллой. Нет, спасибо, жалости я не хочу.
Чем больше она на него нападает, тем сильней он ее обожает. Она убеждается, что причинит ему много зла.
– Стелла, ты зря горячишься. Если наша история закончится, могу тебя заверить, что это будет по твоему желанию, не по моему.
Стелла внезапно успокоилась.
«Нельзя быть настолько правым, не ведая того. Бедняга, если бы он знал, что я ему готовлю».
Она посмотрела на него и вдруг подпрыгнула и укусила за мочку уха, словно хотела сорвать вишенку с дерева.
– Я люблю тебя, – сказала она.
– Конечно ты меня любишь. Я тоже тебя люблю.
«И как мне трудно выносить эту любовь», – добавила она про себя со вздохом.
* * *Зима пришла, как объявление войны. Внезапная. Жуткая. Жаждущая смерти.
Гитлер и Ханиш нашли приют в ночлежке для мужчин. Там можно было только ночевать, днем приходилось убираться на все четыре стороны. В соседнем монастыре монахини кормили густым, темным, горячим супом. Днем они пытались отогреваться в кафе, но их быстро выгоняли, и то сказать: если заказываешь только чай раз в четыре часа, таскаешь с собой тяжелые вонючие мешки, если сальные волосы падают на воротник, борода скрывает лицо, а бесформенная одежда изношена до основы и рвется по швам, ты не ко двору. Гитлер так упорно не желал мириться со своим падением, что нашел выход: стал слеп и глух. Он не видел, как дерутся за постель в ночлежке его товарищи по несчастью, пьянчуги и бродяги, – шумная, вонючая братия, к которой принадлежал теперь и он. Он не слышал брани, частенько достававшейся ему за то, что держался особняком, жалостливых слов монахинь, возмущения буржуа, когда они с Ханишем рылись в помойках. Опустившись на дно общества, он не хотел этого знать. Он отрешился от мира и от самого себя.
