Сергей Довлатов - Зона. Записки надзирателя
— Ничего, — говорю. — А что я могу сказать? Серьезная пьеса.
— Вы человек культурный, образованный. Мы решили привлечь вас к этому делу.
— Я же не имею отношения к театру.
— А я, думаете, имею? И ничего, справляюсь. Но без помощника трудно. Артисты наши — сами знаете… Ленина играет вор с ропчинской пересылки. Потомственный щипач в законе. Есть мнение, что он активно готовится к побегу…
Я промолчал. Не рассказывать же было замполиту о происшествии в лесу.
Хуриев продолжал:
— В роли Дзержинского — Цуриков, по кличке Мотыль, из четвертой бригады. По делу у него совращение малолетних. Срок — шесть лет. Есть данные, что он — плановой… В роли Тимофея — Геша, придурок из санчасти. Пассивный гомосек… В роли Полины — Томка Лебедева из АХЧ. Такая бикса, хуже зечки… Короче, публика еще та. Возможно употребление наркотиков. А также недозволенные контакты с Лебедевой. Этой шкуре лишь бы возле зеков повертеться… Вы меня понимаете?
— Чего же тут не понять? Наши люди…
— Ну, так приступайте. Очередная репетиция сегодня в шесть. Будете ассистентом режиссера. Дежурства на лесоповале отменяются. Капитана Токаря я предупрежу.
— Не возражаю, — сказал я.
— Приходите без десяти шесть.
До шести я бродил по казарме. Раза два меня хотели куда-то послать в составе оперативных групп. Я отвечал, что нахожусь в распоряжении старшего лейтенанта Хуриева. И меня оставляли в покое. Только старшина поинтересовался:
— Что там у вас за дела? Поганку к юбилею заворачиваете?
— Ставим, — говорю, — революционную пьесу о Ленине. Силами местных артистов.
— Знаю я ваших артистов. Им лишь бы на троих сообразить…
Около шести я сидел в ленинской комнате. Через минуту явился Хуриев с портфелем.
— А где личный состав?
— Придут, — говорю. — Наверное, в столовой задержались.
Тут зашли Геша и Цуриков.
Цурикова я знал по работе на отдельной точке. Это был мрачный, исхудавший зек с отвратительной привычкой чесаться.
Геша работал в санчасти — шнырем. Убирал помещение, ходил за больными. Крал для паханов таблетки, витамины и лекарства на спирту.
Ходил он, чуть заметно приплясывая. Повинуясь какому-то неуловимому ритму. Паханы в жилой зоне гоняли его от костра…
— Ровно шесть, — выговорил Цуриков и, не сгибаясь, почесал колено.
Геша сооружал козью ножку.
Появился Турин, без робы, в застиранной нижней сорочке.
— Жара, — сказал он, — чистый Ташкент… И вообще не зона, а Дом культуры. Солдаты на «вы» обращаются. И пайка клевая… Неужели здесь бывают побеги?
— Бегут, — ответил Хуриев.
— Сюда или отсюда?
— Отсюда, — без улыбки реагировал замполит.
— А я думал, с воли — на кичу. Или прямо с капиталистических джунглей…
— Пошутили, и хватит, — сказал Хуриев.
Тут появилась Лебедева в облаке дешевой косметики и с шестимесячной завивкой.
Она была вольная, но с лагерными манерами и приблатненной речью. Вообще административно-хозяйственные работники через месяц становились похожими на заключенных. Даже наемные инженеры тянули по фене. Не говоря о солдатах..
— Приступим, — сказал замполит.
Артисты достали из карманов мятые листки.
— Роли должны быть выучены к среде.
Затем Хуриев поднял руку:
— Довожу основную мысль. Центральная линия пьесы — борьба между чувством и долгом. Товарищ Дзержинский, пренебрегая недугом, отдает всего себя революции. Товарищ Ленин настоятельно рекомендует ему поехать в отпуск. Дзержинский категорически отказывается. Параллельно развивается линия Тимофея. Животное чувство к Полине временно заслоняет от него мировую революцию. Полина — типичная выразительница мелкобуржуазных настроений..
— Типа фарцовщицы? — громко спросила Лебедева.
— Не перебивайте… Ее идеал — мещанское благополучие. Тимофей переживает конфликт между чувством и долгом. Личный пример Дзержинского оказывает на юношу сильное моральное воздействие. В результате чувство долга побеждает… Надеюсь, все ясно? Приступим. Итак, Дзержинский за работой… Цуриков, садитесь по левую руку… Заходит Владимир Ильич. В руках у него чемодан… Чемодана пока нет, используем футляр от гармошки. Держите… Итак, заходит Ленин. Начали!
Гурин ухмыльнулся и бодро произнес:
— Здрасьте, Феликс Эдмундович!
(Он выговорил по-ленински — «здгасьте».)
Цуриков почесал шею и хмуро ответил:
— Здравствуйте.
— Больше уважения, — подсказал замполит.
— Здравствуйте, — чуть громче произнес Цуриков.
— Знаете, Феликс Эдмундович, что у меня в руках?
— Чемодан, Владимир Ильич.
— А для чего он, вы знаете?
— Отставить! — крикнул замполит. — Тут говорится: «Ленин с хитринкой». Где же хитринка? Не вижу…
— Будет, — заверил Гурин.
Он вытянул руку с футляром и нагло подмигнул Дзержинскому.
— Отлично, — сказал Хуриев, — продолжайте. «А для чего он, вы знаете?»
— А для чего он, вы знаете?
— Понятия не имею, — сказал Цуриков.
— Без хамства, — снова вмешался замполит, — помягче. Перед вами — сам Ленин. Вождь мирового пролетариата…
— Понятия не имею, — все так же хмуро сказал Цуриков.
— Уже лучше. Продолжайте.
Гурин снова подмигнул, еще развязнее.
— Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно поехали отдыхать.
Цуриков без усилий почесал лопатку.
— Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, буржуазные лазунчики…
— Лазутчики, — поправил Хуриев, — дальше.
— Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с товарищами посовещались и решили — вы должны отдохнуть. Говорю вам это как предсовнаркома…
Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову на скатерть.
— В чем дело? — нервно спросил замполит.
— Феликса жалко, — пояснила Тамара, — худой он, как глист.
— Дистрофики как раз живучие, — неприязненно высказался Геша.
— Перерыв, — объявил Хуриев.
Затем он повернулся ко мне:
— Ну как? По-моему, главное схвачено?
— Ой, — воскликнула Лебедева, — до чего жизненно! Как в сказке…
Цуриков истово почесал живот. При этом взгляд его затуманился.
Геша изучал карту побегов. Это считалось подозрительным, хотя карта висела открыто.
Гурин разглядывал спортивные кубки.
— Продолжим, — сказал Хуриев.
Артисты потушили сигареты.
— На очереди Тимофей и Полина. Сцена в приемной ЧК. Тимофей дежурит у коммутатора. Входит Полина. Начали!
Геша сел на табуретку и задумался. Лебедева шагнула к нему, обмахиваясь розовым платочком:
— Тимоша! А Тимоша!
Тимофей:
— Зачем пришла? Или дома что неладно?
— Не могу я без тебя, голубь сизокрылый…
Тимофей:
— Иди домой, Поля. Тут ведь не изба-читальня.
Лебедева сжала виски кулаками, издав тяжелый пронзительный рев:
— Чужая я тебе, немилая… Загубил ты мои лучшие годы… Бросил ты меня одну, как во поле рябину…
Лебедева с трудом подавляла рыдания. Глаза ее покраснели. Тушь стекала по мокрым щекам…
Тимофей, наоборот, держался почти глумливо.
— Такая уж работа, — цедил он.
— Уехать бы на край земли! — выла Полина.
— К Врангелю, что ли? — настораживался Геша.
— Отлично, — повторял Хуриев. — Лебедева, не выпячивайте зад. Чмыхалов, не заслоняйте героиню. (Так я узнал Гешину фамилию — Чмыхалов.) Поехали… Входит Дзержинский… А, молодое поколение?!.
Цуриков откашлялся и хмуро произнес:
— А, блядь, молодое поколение?!.
— Что это за слова-паразиты? — вмешался Хуриев.
— А, молодое поколение?!
— Здравия желаю, Феликс Эдмундович, — приподнялся Геша.
— Ты должен смутиться, — подсказал Хуриев.
— Я думаю, ему надо вскочить, — посоветовал Гурин.
Геша вскочил, опрокинув табуретку. Затем отдал честь, прикоснувшись ладонью к бритому лбу.
— Здравия желаю! — крикнул он.
Дзержинский брезгливо пожал ему руку. Педерастов в зоне не любили. Особенно пассивных.
— Динамичнее! — попросил Хуриев.
Геша заговорил быстрее. Потом еще быстрее.
Он торопился, проглатывая слова:
— Не знаю, как быть, Феликс Эдмундович… Полинка моя совсем одичала. Ревнует меня к службе, понял? (У Геши выходило — поэл.) …Скучаю, говорит… а ведь люблю я ее, Полинку-то… Невеста она мне, поэл? Сердцем моим завладела, поэл?..
— Опять слова-паразиты, — закричал Хуриев, — будьте внимательнее!
Лебедева, отвернувшись, подкрашивала губы.
— Перерыв! — объявил замполит. — На сегодня достаточно.
— Жаль, — сказал Гурин, — у меня как раз появилось вдохновение.
— Давайте подведем итоги.
Хуриев вынул блокнот и продолжал:
