Максим Кантор - Учебник рисования

— У меня нет времени разговаривать со слесарем. Существует определенный расклад сил, где мнение слесаря не считается.

— Верите этим рассказам? — спросил Луговой. — План «Анаконда»? Заговор западных держав? Атланты сжимают кольцо вокруг России, так что ли? Или вот еще: план «Кольца Сатурна»? Мне рассказывали: изменение русской нации вплоть до биологических мутаций. Я не верю. Зачем русских менять — они и так мутанты. Атлантическая цивилизация против Евразии, масоны, и прочая чепуха — по мне, так мнение слесаря интереснее.

— Однако без планов истории не бывает, — сказал Дупель. — Нравится или нет — но план истории существует.

— Вряд ли, — сказал Луговой, — нет никакого плана. Посмотрите на мой дом, Михаил Зиновьевич. Вот живая история. Стоял дом — и будет стоять. Потому что жить в нем приятно. Были коммуналки, их расселили — теперь стало как раньше. И никакой план не требуется — просто время и сила вещей. Я считаю, пусть Кротов свой миллиард сопрет. Димочка для России его отработает. История делается без бюджета, на глазок. Только пенсионерам бюджет интересен.

— Ошибаетесь, — сказал Дупель, — у истории строгий счет. Она копейки считает. Как пенсионер из коммунальной квартиры.

Жильцы дома на Бронной любили рассказывать истории о расселении пенсионеров из коммунальных квартир; красочнее других исполнял этот номер Тофик Левкоев. Водя гостей вдоль бесконечных комнат, Тофик в лицах описывал прежних жильцов, изображал их радость от встречи с новым владельцем. Я этой дуре, говорил Тофик, отдельную однокомнатную купил. Руки целовала, понимаешь? Ноги целовала, веришь? На коленях за мной по всей квартире ползала. Не надо, говорю, не ползай, знаю, что благодарна. А она ползет, остановиться не может. Всем комнаты купил, а один дед уперся — не хочу, говорит, уезжать. Тут, говорит, липы растут на пруду. Ах, ты, — в этом месте рассказа Тофик обыкновенно вставлял резкое словцо, — липы ему подавай! Я так сказал: ты, отец, поезжай отсюда в Жулебино, пока предлагаю по-хорошему, а не поедешь в Жулебино, я тебя на Ваганьково устрою. Мамой клянусь, сам поеду на кладбище — лучшее место выберу. Под липой тебя закопают, в тени, как просил. Хочешь, да? Так рассказывал Тофик Мухаммедович, и гости смеялись. И где же он теперь, рассыпалась смехом Лаванда Балабос, где этот дедушка: на Ваганьково или в Жулебино? А черт его знает, говорил Тофик, не помню я! И все смеялись. Смеялся вместе со всеми и Дима Кротов, которого Левкоев зазывал по-соседски на коньячок

Соседи подобрались исключительные. Белла Левкоева, Лаванда Балабос, где еще встретишь таких дам? Ниже этажом Алина Багратион и Луговой — Дима привык, что, не выходя из дома, можно пообщаться с лучшими людьми страны. Дом такой, что государственные дела можно решать в лифте, а за завтраком договориться о демократических реформах. Да, с домом повезло. И мебель соответственная — Плещеев удружил, из Лондона прислал гарнитур карельской березы. Где найдешь хорошую русскую мебель — только в Лондоне и сыщешь. Дима остановился перед старинным зеркалом. Костюм определенно хорош, и галстук отменный. Вот только волосы! Дима Кротов нагнул голову, исподлобья осмотрел раннюю плешь. Молодой, в сущности, человек — а уже плешь. Остальное неплохо складывается. А плешь подвела.

— Официальная версия говорит, что моя компания дает России пять процентов бюджета, — сказал Дупель, — вы знаете, что это неправда. Пять процентов — это много. Но на самом деле не пять — двенадцать процентов. Мои рабочие качают нефть на севере и на востоке, в компании работает четыреста тысяч человек Моя компания сегодня третья по размерам добычи в мире. Через пять лет — будет первая.

— Горжусь знакомством, — сказал Луговой.

— Заметьте, компания признана всем миром. Деньги, которые я приношу в Россию, — легальны. Это не торговля ракетами на Востоке, не продажа паралитических газов террористам. Я представляю ценности, принятые везде.

— У вас, Михаил Зиновьевич, есть стойкая уверенность в том, что существуют общие мировые законы, которым подчиняются все. А мы в России все-таки думаем, что есть российские интересы — и общие интересы. Иногда они совпадают. Чаще нет. Мне любопытно: в день, когда они не совпадут, — вы на чьей стороне будете?

— Ошибается тот, кто строит расчеты по старым схемам. В новой модели мира отдельных интересов нет, локальные тираны не нужны. Возникла новая мировая империя, построенная по законам информатики, маркетинга, цивилизации.

— Простите старика за прямой вопрос. Ваша нефтяная компания — она России принадлежит или мировому порядку?

— Она мне принадлежит, — сказал Дупель. Странно прозвучали эти слова. Говорили о больших снежных пространствах, об огромных лесах и длинных реках, о сотнях карьеров и нефтяных скважин — и вот маленький человек сказал: это мое.

— А вы сами?

— Оставьте демагогию. Советский Союз развалился не потому, что коммунизм проиграл капитализму, а потому, что малая система нежизнеспособна в присутствии системы большой. Наполеон говорил, что правда на стороне больших батальонов. Мир строит глобальную систему управления, единую для всех. Нельзя играть против истории. Нет, и не может быть в принципе той точки, с которой осуществляется критика современности: эта внешняя точка с неизбежностью окажется внутри системы.

— И что же, — спросил Луговой, — исключений нет?

— Нет, — сказал Дупель, — и не было никогда. Диссиденты критиковали вас, то есть советскую власть, не извне, они критиковали вас изнутри большой системы — большей, нежели система стран Варшавского Договора.

— Вы, менеджер большой системы, — чего вы хотите от меня, от маленькой гайки в маленькой системе?

— Хочу немного. Не распускайте свою шпану. Остановите их.

— А для чего вы органы госбезопасности призвали на трон? Какого эффекта ждали?

— Чтобы строить систему, нужен системообразующий фермент. Государство разрушили, партию ликвидировали, идеологию упразднили. Что осталось? Лучше госбезопасности ничего не придумать. Я понимал, трудности будут. Госбезопасность регулирует себя сама. Кому-то, — Дупель внимательно посмотрел на Лугового, — может прийти в голову фантазия, что такой формы регулирования для русского общества достаточно. Но малая система встроена в мир, а в мире действует система большая, у большой системы другие законы. Я понятно говорю?

— Вполне, — сказал Луговой, — понятно. Малая система — как рука (или две руки, если у кого есть пара), а рука подчиняется телу. Правильно? Вопрос в том, кто берет с тарелки пирожок — тело или рука?

— Не рука и не тело — а тот, кто велел официанту принести пирожок.

— А если официант взял пирожок — и сам съел?

— В эту комнату как войти? — спросил грузчик. — Двери на стене нарисованы, а не открываются.

— В эту комнату попадают с балкона. Как будто нельзя догадаться! Что, совсем тупой? Двери на стене декоративные. Они нарисованы для симметрии. Эти двери и не должны открываться, — объяснял Кротов грузчику. Народ в России дикий, к искусству глухой: разницу между картинкой и реальностью не осилит. — На стене нарисовали двери, понимаешь? Для красоты, понимаешь? А войти нельзя, понял? Потому что это не дверь — а стена. Чего проще? Надо выйти на балкон, т. е. не на балкон, а в оранжерею (мы из балкона сделали закрытую оранжерею), пройти по оранжерее кругом — и окажетесь в дальней комнате. Там будет японский сад камней.

— Мебель как заносить? — спросил грузчик. — Через балкон таскать?

— Мебель носить через оранжерею. Вот это кресло, диванчик с грифонами, столик малахитовый. Осторожнее с орхидеями. Орхидеи — это цветы, — добавил Кротов на всякий случай. Неизвестно, что они тут, в России, понимают, а что — нет. Надо каждую мелочь разжевать.

— Не по-людски придумали, — сказал грузчик. — Зачем рисовать дверь на стенке, а в комнату через балкон ходить?

— Проект сделали, тебя, дурака, не спросили.

— Чего сделали?

Не хватало еще объяснять грузчику, что такое «проект» и почему важнее проекта ничего в современном мире быть не может. Не хватало еще выслушивать мнение плебея по поводу современного архитектурного решения. Знаменитые архитекторы создавали квартиру Кротова, лучшие профессионалы, рекомендованные Голенищевым и Ситным, — и, создавая интерьер, опирались профессионалы на стиль модерн, оригинальный стиль дома на Бронной.

Современное искусство архитектуры опиралось именно на стиль модерн, специально придуманный в девятнадцатом веке для комфорта богатых. Особенностью стиля модерн, столь притягательной для обеспеченного человека, являлось отсутствие строгих обязательств. Собственно говоря, модерн — это даже не стиль, но гибкая, готовая к услугам потребителя структура, которая может вместить в себя решительно все — по желанию заказчика. В соответствии с обещаниями современных реклам потребитель мог выразить любое желание, и стиль растягивался до нужных пределов, вмещая любую прихоть. Стиль модерн, как эластичный носок, налезал и на ногу торговца нижним бельем, и на ногу государственного мужа — и всякому было в модерне удобно. Фантазии ординарных обывателей, удержанные в узде советской жизнью, вырвались на волю. Прежде чем начать переустройство страны, занялись они перепланировкой квартир: въезжали в старое жилье и кроили его на новый лад. В кухне — делали гардеробную, в ванной комнате — кабинет, на балконе — оранжерею. Если хотел иной собственник павлинов из мрамора, то вырезали для него из мрамора павлинов, если мечтал он о дорических колоннах, увитых лианами, то лепили колонны и обвивали их лианами — ничто не невозможно. Именно этот, в высшей степени гуманный подход и был востребован русскими просвещенными богачами. Приговоренные эпохой социализма к жизни в скучной казарме, пожелали они вместить в свои апартаменты весь мир и всю историю. В одночасье возникли в Москве квартиры с равеннскими мозаиками в бильярдных, с плафонами в спальнях, расписанными в стиле Тьеполо, и бронзовыми тритонами, на которых вешали зонты и шляпы в прихожих. Архитекторы и художники принялись создавать интерьеры один изысканнее другого: у Балабоса — римский стиль поставгустовской эпохи, у Щукина — китайские павильоны с фонариками. Лаванда Балабос предпочитала фонтаны каскадами, как во дворцах Петергофа, и супруги Кайло установили искрящиеся каскады в ее гардеробной. Русские пьяницы и неудачники (вроде носильщика Кузнецова) кривились на эти нововведения, но даже и они не могли бы отрицать, что стало красиво. И, ходя по квартире Кротова, Кузнецов думал: вот ведь как бывает! Вообще говоря, фантазии русских предпринимателей не превосходили (а порой даже и уступали) фантазий их заокеанских коллег. Нередко можно было слышать, как супруга бизнесмена выговаривала художнику по интерьерам: что же ты, голубчик, халтуришь, не можешь бассейн в гостиной спроектировать, а вот у наших друзей в Лос-Анджелесе прямо посередине гостиной бассейн с морской водой и внутри бронзовые русалки играют. И художник, перекрестясь, делал. И еще спасибо говорил — времени и заказчикам. И впрямь, что лучше: ваять бронзовых русалок — или проектировать типовые бараки, как при социализме? Когда вульгарную утопию сменили на удобную реальность, любовь к модерну пробудилась как-то сама собой. Отремонтировали старые дома, принялись возводить новые, но и новые дома выходили словно из-под руки мастеров стиля модерн. Теперь стиль этот появился вновь — пророс из-под глыб. Стиль этот, возникший одновременно с «Капиталом» Карла Маркса и привитый России в то же самое время, что и марксизм, воплощал мысль марксизму противную. Если Маркс сулил обывателю рай в будущем, то стиль модерн предъявлял рай немедленно, причем с учетом индивидуальных пожеланий. В коммунистическом раю неприятно то, что его формы скорректированы убеждениями. А практический рай стиля модерн хорош тем, что легко меняет форму под постояльца. Конечно, есть опасность, что придут новые варвары и порушат новый модерн — вон их сколько ходит, алкоголиков и обиженных пенсионеров. Но современный модерн не отдаст им на поругание свою красу так легко, как модерн прежний. Теперь собственники уже ученые — у них вооруженная охрана по периметру и видеонаблюдение круглосуточное. Сунется варвар в подъезд — и раскается в необдуманном нахальстве. Дом на Бронной возносился над прудом, точно символ исторического комфорта, точно памятник уюту, победившему бесчеловечные идеалы.