Нефть, метель и другие веселые боги (сборник) - Шипнигов Иван
Я разбивал ей голову молотком. Я наносил ей много-много ударов ножом, и из нее лилась вполне настоящая теплая кровь с ржавым железным запахом – тогда мне пришла безумная мысль, что все мы стальные неубиваемые андроиды. Каждый раз после этих коротких схваток, напоминающих соитие, утром она оказывалась рядом со мной на кровати. Как бы ни старался я не засыпать, все равно каждый раз меня вырубало – и это было похоже на еженощную смерть и последующее ужасное воскресение в аду для плохих мужей. Однажды я заранее вызвал бригаду грузчиков, вечером утопил Натали в ванне. Бригада разобрала и вынесла проклятую итальянскую спальню. Утром все повторилось. Наконец, я заранее снял другую квартиру и вечером тихо ушел туда без вещей. На следующий день Натали лежала рядом со мной на той же кровати. Обстановка была привычная. Я понял, что даже если я уеду в другую страну, моя вечная, бессмертная, итальянская Натали не покинет меня.
Да и я уже сам понимал, что больше не смогу без нее. Мы слились окончательно. Я понял, что это и есть великий вселенский проект: и да прилепится жена к мужу, в горе и в радости, одна плоть, по образу и подобию своему, из ребра, из осенней хлюпающей кирпичной глины – из глины же или из чего там? Слишком много людей были бы одинокими, если всю жизнь капризно выбирали бы кого-то подходящего им окончательно, и Великая OS дала мне ту, с кем я гарантированно проживу всю жизнь.
Мы жили эту жизнь. Натали быстро старела. Секса у нас не было, по вечерам мы тихо пили водку и закусывали жареной картошкой с грибами (в Италии, наверное, запивают красным вином макароны, в которых плавает слегка поджаренное яйцо). Натали писала что-то в Фейсбуке на самом тонком, изящном, белом «Макбуке». Из прихожей доносился авиационный вой стиральной машины, прокручивающей атласные простыни нашей итальянской спальни. Сейчас Натали напьется и начнет бить посуду, а я привычно сбегу по лестнице вниз, наружу, за самый МКАД, мрак, ад, за край возможной человеческой бесприютности: замерзающий бомж в картонных латах из-под холодильника, совсем задубелый морг – отопление у нас барахлит, так потому и сдаем задаром – и в самый конец, в могилу, хлюпающую осенней кирпичной глиной, в которую все вернемся, потому что оттуда и вышли. Много ли человеку земли нужно. Метр на два, зато свое.
…Натали стала совсем старенькая и все больше болеет. Иногда мне приходится делать ей укол из большого стеклянного шприца, набирающего жидкость словно из бассейна в самом низу моей души, где еще осталось немного целительных жизненных сил. Я все чаще даю ей валокордин и снотворное и сижу рядом с ней, гладя ее сухую, морщинистую, цвета вялого разбавленного остывшего кофе руку, пока она не заснет в нашей Итальянской Спальне. Ей ведь совсем нельзя пить. Ее капучинное пенное сердечко разрушилось. Надо идти спать на кухню, на старом матрасе. Натали нельзя тревожить, иначе у нее опять зайдется ее электронное, тугое, мутно-розовое, мясное, человеческое и безжалостное сердце. Похороните меня в Италии, желательно заживо. Я сжег второй том, и души наши мертвы.
***Умирая, Натали завещала мне спальню. Это было поздней весной. К тому времени спальни здорово подорожали. Говорят, что скоро их можно будет сдавать в аренду. Теперь я сохраняю полную неподвижность. Недвижимость.
2013 г.
Башня
(повесть)
Он7 июня 2013 года, в пятницу, около девяти часов утра штатный корректор литературного журнала «Монпарнас» Алексей Бенедиктов вышел из северного вестибюля станции метро «ВДНХ». Нежный дизельный вздох автобуса был тут же прихлопнут отбойным молотком и рассеян в гуле автомобильной эстакады. Бенедиктов прошел на знакомую остановку, сел в маршрутку и направился по Ярославскому шоссе в сторону области. Маршрутка быстро неслась по пустой правой стороне дороги, зато слева, куда Алексей старался не смотреть, намертво приклеились к асфальту бесконечные ряды блестящих, еще не успевших запылиться машин. Бенедиктов думал о том, что совсем скоро ему придется возвращаться к метро, проделывать тот же немыслимый фокус, что репетирует дважды в день каждый московский автовладелец: вовсе не двигаясь с места, все-таки преодолевать пространство, и это, в отличие от мелкого жульничества вроде гигантских прыжков на Луне, настоящее волшебство, хоть и мучительное для его исполнителя.
Было слева еще нечто отталкивающее: пиксельная мозаика нового постамента «Рабочего и колхозницы», выглядящая так, словно у реставраторов не хватило технических сил проявить основание скульптуры до простого стильного склепа наподобие Мавзолея. Еще слева, уже оставаясь позади, на бледном фоне Останкинской башни едва чернела колючая от окружавших ее лесов решетчато-сетчатая конструкция, вокруг которой шла строительная суета. Бенедиктов заинтересовался было, что это такое, – он был здесь вчера и, кажется, видел что-то похожее, но пока он здесь жил, этой конструкции точно не было. Но по мере приближения к нужному адресу его все больше захватывали другие, интимные мысли, и он, отвернувшись вправо, рассеянно спотыкался взглядом о дома, деревья и остановки.
В этой съемной квартире на улице Проходчиков они с Анной прожили ровно год. Все это время их совместную жизнь отравляла мрачная атмосфера этой убогой однушки, стены которой словно впитали страхи своих прошлых обитателей. Вместе заканчивая филологический факультет университета и думая, куда переезжать из общежития (Анна поступила в аспирантуру, но в ее комнате-гробике в Главном здании МГУ нельзя было жить вдвоем), они обрадовались, когда нашли объявление о сдаче этой весьма дешевой, но зато отдельной квартиры, – после общежития любое жилье, в которое никто, кроме тебя, без твоего разрешения не войдет, кажется маленьким загородным дворцом с камином и бассейном.
Впрочем, почти за городом квартира и находилась: с балкона видна была кольцевая автодорога, подавившимся уроборосом день и ночь шипевшая за окном. Анна и Алексей, впервые увидев это жилище, даже в своем восторженном настроении смогли удивиться, узнав, что в смысле ухоженности, оказывается, может быть что-то хуже общаги. Хозяйка была полная, словно засыпающая на ходу, абсолютно равнодушная ко всему женщина; она сдавала за копейки разбитую конуру, попросту поленившись привести ее в порядок, сдать подороже и зажить потом скромным рантье. Пошептавшись в ванной, молодые люди все-таки решили вселяться немедленно, тем более что залога хозяйка не требовала (нечего было портить и красть) и согласилась на проведение жильцами ремонта в счет ежемесячной платы. Потом несколько раз складывалось так, что владелица хаты за месяц не получала вообще ничего, сумма целиком шла на ремонт, детали которого она неизменно и торопливо одобряла; вскоре она потеряла свои ключи, но сделать ей копию не просила и назначала встречи возле метро, становясь все прозрачней и незаметнее, несмотря на свою полноту.
Зря они думали, что смогут ремонтом согреть и очеловечить это странное помещение. Несмотря на приволье пятого, лучшего этажа, квартира походила на заброшенный бункер. Чувствовалось, что здесь когда-то убили человека. Обои были оторваны тонкими лоскутами, словно кто-то недобитый, с разрезанным горлом, пытался встать и ползти по стенам, звать на помощь. Они сдирали обои, целые выходные грунтовали серые стены, весело катали широкими валиками, капризно малюя комнату и кухню в нежные салатовые и голубые цвета.
Закончив, с облегчением вздыхали, и тут же начинал стонать и скрипеть пропотевший старый диван, на котором, видимо, когда-то кричал и трясся в делирии сухонький алкоголик, которого отсюда увезли навсегда с нехорошим, последним диагнозом. Бенедиктов знакомился в подъезде с подростками, давал им деньги на пиво, и они вместе вытаскивали вонючую дыбу на помойку. Вместо него поселялся чистенький новый диван из «ИКЕА», но тут разом лопались все лампочки, забрызгивая стеклянной крошкой одежду, посуду, мебель, и нужно было чинить проводку; вода была отвратительной, и не помогал поставленный на кухонный кран фильтр – и так далее, и так далее. Через три месяца Алексей и Анна захотели съехать оттуда, но жалко было потраченных сил, и к тому же в октябре, даже имея приличные деньги, они все равно не смогли бы снять ничего другого.
