Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса
Я не узнаю здешний сентябрь.
Если меня не будет на послеобеденном сеансе, Легконожка поднимет тревогу. Можно спрятаться в лесу, но родители Люси точно знают, куда отправится дочка.
В Академию танцев Сан-Франциско к 16:00. Ее поймают, прежде чем она доберется на пробы.
Я делаю шаг назад, потом еще один. Я снова внутри.
Еще один жадный глоток свежего воздуха, и я с величайшей осторожностью закрываю дверь. Коридор позади меня пуст, лестница тоже. Все остальные ровно там, где им полагается быть.
Мне достаточно того, что Люси вырвалась. Достаточно того, солнце греет ей лицо. Хотя я по-прежнему взаперти, я не могу сдержать улыбку. Ни разу так не радовалась с тех пор, как меня сюда привезли.
Видела бы меня сейчас Легконожка: я отказываюсь от побега, чтобы дать Люси возможность выбраться.
* * *Этап шестой. Я совсем забыла продумать шестой этап.
Дверь в нашу палату заперта.
двадцать три
Я сижу на полу спиной к двери и перебираю в голове возможные отговорки, чтобы подготовиться к приходу доктора Легконожки и Стивена.
«Я заблудилась после обеда».
«Не обратила внимания. Витала в облаках».
«Когда я пришла, санитара уже не было, и меня не впустили».
«Я решила, что кто-нибудь за мной вернется, и села ждать».
Я закрываю глаза и представляю себе, как Люси садится в машину Хоакина и они с радостным воплем мчатся прочь отсюда. В моем воображении машина у него с открытым верхом и волосы Люси развеваются на ветру. Хоакин газует изо всех сил, и колеса оставляют на асфальте следы.
У Джоны не было кабриолета. Джона вообще не водил машину. Считал, что ходить пешком или ездить на велосипеде гораздо лучше. Его беспокоила окружающая среда. Тут мы с ним похожи. Я не про окружающую среду — я забочусь о ней не меньше остальных, но не зацикливаюсь на этом в такой степени, как Джона. Я про машину. У меня ее тоже нет. На Манхэттене она и не нужна.
Так что Джона в любом случае не приехал бы за мной, как Хоакин за Люси. Не потому, что Джоне плевать. Не потому, что он не хочет меня спасти. И не потому, что я, строго говоря, не его официальная девушка. У него попросту нет возможности.
Я тереблю браслет на запястье. Он такой тугой, что его даже не сдвинешь вверх или вниз по руке. Наверное, врачи не хотят рисковать: вдруг пациенты его потеряют или снимут. Кожа под браслетом чешется.
В отличие от нас с Джоной, у Агнес была своя машина. И нынешним летом, если я собиралась туда, куда пешком не дойдешь, Агнес меня подвозила. Она вместе с родителями доставила свой маленький гибрид из Северной Дакоты в Калифорнию. Папа с мамой подарили Агнес машину на семнадцатилетие. Такая экономная модель, что даже Джона ее одобрил.
В июне Агнес возила нас — только нас вдвоем — в Сан-Франциско, через мост Золотые Ворота и в Мьюирский лес, на девичник. Из-за пробок на поездку ушло часа два, но мы включили радио погромче и опустили стекла на окнах, подпевая во все горло. Когда мы переезжали мост, температура упала чуть ли не на пятнадцать градусов, но в лесу снова потеплело. На земле между деревьями мелькали пятна солнечного света. Агнес намазалась кремом от загара с запахом кокоса, но к концу дня плечи у нее все равно обгорели. Я все гадала, будет ли Джона вечером протирать настойкой алоэ ее ожоги. Мы гуляли по лесу около часа, периодически останавливаясь, чтобы сфотографировать вид. Лес почти не отличался от того, который растет здесь. Во всяком случае, судя по тому, что я успела увидеть.
Топ-топ-топ.
Подняв взгляд, я вижу, как Легоножка идет ко мне по коридору. Я вскакиваю и выпаливаю одно из заготовленных объяснений.
Доктор открывает своей карточкой магнитный замок на двери и пропускает меня в палату. Я делаю глубокий вдох, будто собираюсь нырять.
И снова помещение словно съежилось. И опустело. Я впервые понимаю, что Люси может и не вернуться после проб. Следующий этап мы не обсуждали.
Стивен занимает привычное место в дверях, однако Легконожка оставляет пластмассовый стул в коридоре. Плохой знак.
Может, Люси и не рассчитывает, что я жду ее возвращения. Посудите сами, кому захочется сюда возвращаться без крайней необходимости? С другой стороны, если Люси не вернется, ей не миновать неприятностей. И даже не важно, как пройдут пробы. Легконожка запросто отследит ее и заставит приехать обратно. В наказание она может продержать Люси здесь не один месяц — когда та уже поступит в Академию танца, когда ей надо будет явиться к началу занятий или заселиться в общежитие.
Легконожка может продержать Люси здесь не один год.
Значит, Люси должна вернуться, так?
Легконожка стоит посреди палаты и выжидающе смотрит на меня. Моего объяснения — «витала в облаках» — ей явно недостаточно. Я трясу головой. Какой смысл волноваться о Люси, о ее возможном возвращении и о том, как она попадет внутрь, если все-таки вернется. Сейчас мне нужно волноваться о себе. Я не хочу неприятностей. И не дам Легконожке повода держать меня здесь дольше, чем необходимо.
Я сажусь на кровать, закидывая ногу на ногу. (Куда сложнее называть кровать моей, когда непонятно, вернется Люси или нет.) Я пытаюсь выглядеть обычной девушкой.
— А почему ты витала в облаках, Ханна? — Легконожка переносит вес с ноги на ногу. — Почему ты настолько отвлеклась, что заблудилась?
Что отвлекает обычных девушек?
Обычная девушка во время сеанса сидит не на кровати, а на кушетке. А может, обычной девушке вообще не нужен доктор. Впрочем, у некоторых моих одноклассниц есть психотерапевт. Иногда родители собираются развестись и беспокоятся насчет того, как «ребенок переживет развод». Кое-кто, стремясь к лучшим оценкам, перестал нормально спать и налегает на риталин (или аддерол, или декседрин, или фокалин). Кое-кто страдает от депрессии. Или расстройства пищевого поведения — не в такой степени, как здешние РПП-шницы (насколько я знаю, в школе не было случаев стационарного лечения), и все же многих девочек настолько беспокоит собственное тело, что родители вполне могут деликатно предложить им курс лечения.
Такие девушки считаются обычными? Нормальными?
— Ханна? — окликает Легконожка. — Ты по-прежнему витаешь в облаках?
Если она что-нибудь заподозрит, то сообразит, что Люси ушла в самоволку.
Стоп. Мне нужно беспокоиться о себе, а не о Люси.
двадцать четыре
Я поскорее отвечаю:
— Задумалась о своих одноклассницах. В смысле, из обычной школы, не летней. Дома. В городе.
Доктор Легконожка кивает. Лицо у нее слегка смягчается.
— И что у тебя за школа? — Легконожка кивает Стивену, и тот приносит ее складной стул. Доктор Легконожка садится и скрещивает ноги. Я вне подозрений. Или, если нет, Легконожке важнее услышать мои объяснения, чем наказать меня.
Надо рассказывать дальше. Удержать ее внимание.
В толстой папке истории болезни под заголовком «Ханна Голд» у Легконожки наверняка есть заметки о моей школе. Дома на Манхэттене я хожу в частную школу для девочек в Верхнем Ист-Сайде. Она знаменита (говорят, что школа из сериала «Сплетницы» вдохновлена именно нашей), но невелика. В каждом классе не больше двадцати учениц, и не больше пятидесяти в параллели. Почти половина учится там с детского сада, как я. (При школе, естественно, есть подготовительные классы.) В прошлом году 70 процентов выпускниц поступили в университеты Лиги плюща, а остальные 30 — в не менее престижные заведения вроде Стэнфорда, Дьюка, Вандербильта или Чикагского университета.
Школьная газета напечатала список поступивших как самую важную новость. Копии списка отправились к родителям всех учащихся, от детсадовцев до выпускников, чтобы они знали, к чему стремиться. Список отослали даже выпускникам прошлых лет, чтобы продемонстрировать им: с момента их выпуска школа продолжает держать марку.
— Я с детского сада хожу в одну и ту же школу, — говорю я наконец.
