Музей современной любви - Роуз Хизер
Левин вот уже четыре дня обходился без кофе, но ничего не изменилось. Даже головная боль не прошла. И он по-прежнему просыпался по ночам. Он сказал Джейн:
— Вчера вечером я следил за новостной строкой, бегущей по экрану. Прочитал: «Мужчина, отправившийся купаться ночью, был найден туристами». Я не сразу понял, что пропустил последнее слово. На самом деле там было написано: «Мужчина, отправившийся купаться ночью, был найден туристами мертвым». Одно слово — и какая разница!
— Особенно для мужчины, — заметила Джейн.
Особенно для мужчины. Левин всю жизнь гадал, что его убьет. Роковая случайность? Или затяжная мучительная болезнь? Его тревожило, что он начинает все забывать. Заходит за чем-нибудь в спальню и не помнит, за чем именно. Отправляется на рынок, твердо зная, что ему нужно, и ловит себя на том, что бессмысленно пялится на прилавки. У него стало уходить больше времени на то, чтобы вспомнить названия фильмов, актеров и даже композиторов. Иногда нужное имя всплывало в памяти лишь назавтра и даже несколько дней спустя. К тому времени Левин уже успевал забыть, почему его мозг так настойчиво доискивался этого.
— По-моему, мы бы стали терпимее, — сказала Джейн. — Если бы чаще это делали. Вообразите, если бы в арабских странах, в Африке и даже у нас, в Америке, мужья и жены ежедневно смотрели друг другу в глаза. Или солдаты. Дети и учителя. Главы правительств. Возможно, было бы неплохо попрактиковаться на посторонних, прежде чем пробовать с кем-то очень близким… — Она рассмеялась. — В самом деле, вы только вообразите!
Левин думал о своем саундтреке к «Каве». Первую тему он назвал «Пробуждение». Зимний король встретил молодую женщину, живущую в лесу. Заколдованную женщину. Она прожила в чаще лет сто, а то и больше (в конце концов, это ведь сказка). Они полюбили друг друга, и у них родился ребенок. Но его появление на свет сделало женщину невероятно одинокой. Левин не знал, как подступиться к этому куску. Все, что он пробовал, казалось банальным.
В часы бодрствования между полуночью и рассветом ему казалось, что он нащупывает речной брод, идеально ровную дорожку из гладких камней, которая благополучно выведет его на другой берег. Река не проявляла ни доброты, ни благожелательности. А иногда вокруг был лед, и Левин замерзал. Лес был смертью, которая заросла жизнью. В те отчаянные часы, когда Левин понимал, что одинок как никогда в жизни, он был уверен, что потеряет из виду тропку, с которой сбился, и уже не сумеет отыскать среди деревьев обратную дорогу. Ни в пять минут второго, ни в семнадцать минут четвертого, ни в двадцать четыре минуты пятого он не бывал уверен в почве под ногами. И в каждой тени ему мерещилась Лидия.
— Если вы все-таки решитесь сесть перед ней, пожалуйста, напишите и расскажите мне об этом, — попросила Джейн. — Вот, я дам вам свой электронный адрес. — Она нацарапала контакты на клочке бумаги. — Когда я вернусь домой, все это будет казаться таким далеким и нереальным.
— Вы сможете смотреть прямые трансляции, — предложил Левин, указав на камеру на стене атриума.
— Я запишу и номер мобильного. Если соберетесь сесть, кинете мне эсэмэску? Я с удовольствием посмотрю.
— Конечно, — заверил Левин.
— Не думаю, что перед Мариной сидело много композиторов.
— Скорее всего.
Левин не мог дождаться, когда Джейн уйдет. Он ненавидел долгие прощания. И никогда не станет ей писать.
Джейн немного помялась и наконец сказала:
— Арки, мои родители были женаты шестьдесят лет. Мама никогда не бывала в Нью-Йорке. Она считала, что непременно заблудится. Отец несколько раз приезжал на гонки.
Левин кивнул, не понимая, зачем она это говорит, уже собравшись уходить.
— Ваша жена вернулась? — спросила Джейн.
— Нет.
— Это неизлечимо?
Левин взглянул на нее и удивился, увидев в ее глазах доброту.
— Да.
— Но вы все еще любите ее…
Левин кивнул:
— Люблю.
— Но вы пытались?
— Она оставила предельно ясные указания.
— Знаете, Арки, мы не очень хорошо знаем друг друга. Возможно, и не узнаем. Поэтому я просто выскажусь и уйду. Мы с Карлом прожили вместе двадцать восемь лет. Теперь я потеряла его, и у меня уже не будет возможности сказать ему все, чего я никогда не говорила. Осмелюсь дать вам совет, хоть и знаю, что мужчины этого терпеть не могут: вы должны испробовать все средства. Просто я ненавижу смотреть, как пропадает впустую любовь.
Одиночество — штука тихая, почти звуконепроницаемая, подумал Левин.
— Мне пора домой, — сказал он.
— Ладно, — проговорила Джейн и вздрогнула, когда Левин резко вскочил на ноги.
— Просто я что-то нащупал в музыке к фильму.
— Чудесно, — сказала женщина, тоже вставая. — Идите! Идите! Скорее!
Левин поцеловал ее в щеку.
— Что ж. Было…
Джейн улыбнулась:
— Спасибо. Было очень приятно с вами познакомиться, Арки. Сообщите мне, если решите сесть перед Мариной.
— Непременно, — ответил Левин и похлопал себя по карману, в который положил бумажку с ее адресом.
Дома Левин устроился в студии и занялся тем, чем занимался почти всю свою жизнь. Пробежался по клавиатуре арпеджио, модуляциями аккордов в миноре и мажоре, позволяя настроению овладеть им. Он увидел перед собой профиль Абрамович, ее бледное, молчаливое лицо. Увидел одинокую женщину посреди леса лиц. А потом услышал. Это была песня сердца, промежуток между одиночеством и близостью. Музыка леса и воды. Здесь, в нотах, таилась мелодия времени, одиночества и тоски по любви.
Пальцы летали по клавиатуре, по звонким, холодным черно-белым клавишам «стейнвея». По рукам пробежала волна энергии. Левин услышал тему, которая будет появляться и исчезать, соединяя между собой эпизоды фильма. Падающие на листья капли дождя, луна в небе и эта мелодия. Он уже понимал, как она будет переходить в другие темы. Уже прозревал, что станет с ней до и после. Он проигрывал ее раз за разом и видел женщину, которая днем была человеком, а ночью рыбой, соскальзывающей в воду на закате и выходящей из реки на рассвете; лес, начинавший искриться и мерцать, как только на деревья и папоротники, камни и птиц, лишайники и грибы вновь падал свет. Женщина стояла в бесконечной волне и держала в своих руках все истории мира.
Ему вспомнилась дворжаковская Девятая симфония ми минор, опус девяносто пять, печальные звуки рожков, пронзительные паузы. Но фортепиано увлекало, манило к солнцу. Это была история о том, как родился мир, как он изменится и как ничто уже не будет прежним.
20
Теперь, когда Левин наконец разобрался с собой и впустил музыку, я отправился посмотреть, как Джейн покидает Нью-Йорк. Есть художники, а есть популяризаторы. Я благословляю последних. В художественном процессе они исполняют роль смазки. Моторного масла для творчества. Остерегайтесь художника, который считает, что потерпел неудачу и его гений не получил того признания или награды, какое ему требовалось, а потому берется за преподавание. То же самое можно сказать о родителе или друге, который, ссылаясь на свою мудрость и опыт, говорит молодому художнику, что тот никогда не добьется успеха, что мир слишком велик, а он слишком мал, что его мечта не сбудется по самым обыденным причинам. Или о человеке, который, взирая со своей далекой от искусства колокольни, убежден, что мог бы стать великим, если бы писал, рисовал или снимал фильмы. В конце концов, так ли уж это трудно? Я заметил, что вариантов обсасывания несостоятельности не меньше, чем существующих моделей вилок. В каждой таится маленькая смерть, и первая реакция на такую смерть, как правило, гнев. Но Джейн не испытывала гнева. Джейн размышляла о шофере.
Она ощущала исходящий от него аромат. Вероятно, сандаловое дерево и нотка корицы. Она отметила ровную линию роста волос и слегка отяжелевшую шею над воротником белой рубашки. Ей хотелось расспросить его обо всем. Как он оказался в Нью-Йорке? Был ли он счастлив? Что он думает про Бога или про Аллаха? А про Обаму? Какое у него любимое блюдо? Что бы он сделал со своей жизнью, если бы ему снова было семнадцать? Но вместо этого Джейн сидела и наблюдала за тем, как горизонт с приближением предместий становится все ниже и широкая лента автострады под влажным бесцветным небом покидает город. Она подумала, что будет чудесно оказаться дома, среди внуков, которые забросают ее вопросами и ее собственные вопросы ненадолго отступят на второй план.
