Виолетта - Альенде Исабель

Ритуал с бубном длился часами. В середине Яима сделала короткий перерыв, зажгла свежую веточку шалфея, снова очистила комнату ароматным дымом и влила в рот пациентке еще одну порцию настоя. Сначала тетушки Пия и Пилар читали христианские молитвы; Лусинда наблюдала, пытаясь запомнить детали, чтобы потом записать в блокнот; Факунда подпевала Яиме на их языке, а я, съежившись от спазмов в животе, гладила маму, но вскоре замкнутое пространство, дым, удары в бубен и присутствие смерти всех погрузили в транс. Никто не двигался. Каждый удар бубна отдавался эхом в моем теле, пока я не перестала защищаться от боли и не поддалась странному оцепенению.

Я пребывала в состоянии полусна — не нахожу другого объяснения пережитому мной исчезновению времени и пространства. Невозможно описать словами растворение в черной пустоте вселенной, где исчезли тело, чувства и память, исчезла сама пуповина, связывающая нас с жизнью. Не осталось ничего — ни настоящего, ни прошлого, и в то же время я стала частью всего сущего. Не уверена, что это было духовное путешествие, потому что среди прочего исчезла и способность предвидеть, которая позволяет нам верить в душу. Думаю, это было похоже на смерть и я снова переживу нечто подобное, когда настанет мой последний час. Я пришла в сознание, когда гипнотические удары в бубен смолкли.

По окончании церемонии Яима, такая же измученная, как и другие женщины, выпила мате, который поднесла ей Факунда, а затем повалилась в углу, чтобы восстановить силы. Дым рассеялся, и я увидела, что мама крепко спит и дышит легко и свободно. За остаток ночи приступы удушья не повторялись; пару раз я подносила к ее рту зеркальце, чтобы проверить, жива ли она. В четыре часа утра Яима трижды ударила в бубен и объявила, что Мария Грасия отошла к Отцу. Я лежала в постели рядом с мамой, держа ее за руку, но ее уход был таким безмятежным, что я и не заметила, как она умерла.

Мы, шестеро детей дель Валье, доставили мамин гроб на поезде в столицу, чтобы похоронить рядом с мужем в фамильной усыпальнице. В течение нескольких месяцев я не могла оплакивать ее смерть. Я часто думала о маме с тяжестью в сердце, вспоминая годы, прожитые бок о бок, упрекая ее за постоянную печаль, за недостаток любви ко мне, за то, что она так мало делала для того, чтобы мы стали ближе как мать и дочь. Я злилась на то, что у нас был шанс, но мы его упустили.

Однажды вечером, оставшись в конторе одна, занятая какими-то заказами, я почувствовала, как внезапно воздух сделался ледяным, и, подняв глаза, чтобы проверить, не открыто ли окно, увидела маму: она стояла возле двери в дорожном пальто и с портфелем в руке, будто ждала поезда. Я не двигалась и перестала дышать, чтобы ее не спугнуть.

— Мама, мама, не уходи, — беззвучно попросила я, но через мгновение она исчезла.

И тут я наконец разрыдалась. Поток безудержных слез очистил меня, так что ничего не осталось от обиды, вины и дурных воспоминаний. С тех пор дух моей мамы следует за мной неотступно.

9

Траур после маминой смерти, который по тогдашнему обычаю длился год, а также Вторая мировая война отсрочили мой брак с Фабианом. Ветеринары в ту пору не особенно ценились — все сельское хозяйство, включая животноводство, как будто застряло в предыдущем веке. Если выходцы из Европы у себя на фермах уже переходили на позаимствованные в Соединенных Штатах более эффективные способы обработки земли, то мелкие фермеры, такие как Ривасы, пахали на мулах или одалживали у соседей волов. Крупный рогатый скот походил на Клотильду и Леонор, терпеливых и добродушных коров без претензий на большее. Скот был непритязателен.

В нашей провинции ветеринары ходили по домам подобно странствующим торговцам; они делали прививки и ухаживали за больной или раненой скотиной; разбогатеть на этом было сложно, но к богатству мы и не стремились. Фабиан любил животных; он занимался своим делом не ради денег, а по призванию, я тоже привыкла жить очень скромно и не представляла себе другого существования. Нас бы вполне устроил некоторый комфорт, поскольку в любом случае нас бы поддержали Шмидт-Энглеры, смирившиеся с неизбежностью моего появления в качестве нового члена клана. Отец подарил Фабиану несколько гектаров земли, как и другим своим детям, а Хосе Антонио предложил построить на этой земле один из наших домов, который я спроектировала сама с учетом будущих детей.

Новости из охваченной Второй мировой войной Европы были тревожными, но далекими. Несмотря на давление американцев, добивавшихся, чтобы мы объявили войну странам оси, наша страна оставалась нейтральной как из экономических соображений, так и безопасности ради: береговая линия у нас была защищена слабо, мы бы не сумели отразить нападение грозных немецких подлодок. Не следовало забывать и о наших многочисленных немецких и итальянских колониях, в стране появилась даже нацистская партия, она вела себя шумно, ее члены маршировали по улицам с флагами и свастикой на рукавах. Японцев, насколько я помню, у нас не было.

Шмидт-Энглеры, как и прочие немцы, симпатизировали странам оси, но боялись рассориться с соседями, которые поддерживали союзников. Фабиан помалкивал — ему не было дела до военного конфликта. Я не знала ни подробностей, ни причин этой войны, мне было безразлично, кто ее выиграет, несмотря на то что брат и Ривасы старались внушить мне отвращение к Гитлеру и фашизму. В ту пору еще не было известно о зверствах в лагерях смерти и геноциде, об этом узнали лишь в конце войны, когда были опубликованы фотографии и сняты фильмы.

Хосе Антонио и Ривасы следили за передвижением войск и отмечали его булавками на карте Европы. Было очевидно, что немцы все дальше вгрызаются в континент. В 1941 году Япония разбомбила американскую эскадру в Перл-Харборе и президент Рузвельт объявил странам оси войну. Только вмешательство Соединенных Штатов могло остановить продвижение немцев.

Пока в Европе люди кромсали друг друга, превращая древние города в руины и пепелища, по которым скитались миллионы вдов, сирот и беженцев, Фабиан занимался искусственным осеменением. Разумеется, животных, а не людей. Идея принадлежала не ему, все это годами практиковали с овцами и свиньями, однако именно Фабиан придумал искусственно оплодотворять крупный рогатый скот. Не буду вдаваться в прозаические подробности, достаточно сказать, что эта процедура казалась мне тогда и кажется до сих пор вопиющим неуважением к коровам. И мне даже думать не хочется, что делали с быками, чтобы получить необходимый материал. До того как Фабиан добился успеха в своих экспериментах, размножение подчинялось законам природы как результат удачного сочетания инстинкта и везения. Бык взгромождался на свою избранницу, после чего на свет рождался теленок. Лучших производителей сдавали в аренду, их нужно было доставить к корове, разместить в загоне и обеспечить постоянный присмотр, потому что характер у них был так себе. Это объясняет, почему коровы зачастую были против интимных отношений.

Фабиан изучал, как сохранять сперму породистых животных в течение нескольких дней, что позволяло бы с помощью одного быка осеменить сотни коров в хозяйствах, разбросанных на многие километры вокруг; главное условие — все делать быстро. Сейчас сперма хранится годами и путешествует по всему миру, молодая парагвайская корова может иметь потомство от уже покойного техасского быка, но в то время это казалось научной фантастикой.

С помощью своего отца, единственного человека, который сразу оценил перспективность исследований, поскольку на его молочной ферме томилась целая армия ждущих оплодотворения коров, Фабиан устроил в сарае лабораторию, где разрабатывал методы, необходимые приспособления и способы их использования. В последующие месяцы и годы он был буквально одержим делом, которое мне казалось какой-то порнографией, он мечтал о невероятном будущем, когда станет можно размножать таким образом скаковых лошадей, породистых собак и кошек, экзотических зверей в зоопарке и исчезающих животных. Признаюсь, я долго подшучивала над Фабианом, но он упорно продолжал заниматься своими исследованиями, не обращая внимания на мои подковырки. Единственное, о чем он просил, — не выставлять его на посмешище в присутствии посторонних.