Тибор Фишер - Философы с большой дороги
Запои – способ обрастать друзьями. Однажды в Килбурне, сидя на скамейке в парке, я познакомился с человеком, получившим Нобелевскую премию. То была Нобелевская премия тысяча девятьсот двадцать какого-то года за достижения – не помню уж в области химии или физики, присужденная Зигмонди [Зигмонди, Рихард (1865-1929) – австрийский химик. Лауреат Нобелевской премии 1925 г.]; мой сосед по скамейке выиграл ее в карты. «Если после моего развода еще кто-нибудь сунется во Францию... – бормотал он, – убью!» Губы его при этом пытались поймать и зафиксировать горлышко бутылки с денатуратом, зажатой в руке.
Что-нибудь гаже трудно себе представить. Ощущение было такое, будто меня сбросили без парашюта с высоты полутора километров: сделав глоток, я выплюнул раньше, чем последние капли этой мерзости достигли моего языка. Я был сам себе отвратителен, причем отвратителен дважды: во-первых, потому что приложился к этой дряни, во-вторых, потому что не смог ее проглотить. Жизнь в академической среде, когда, если тебе необходимо выяснить, чем известен какой-нибудь Зигабен, ты ищешь сведения о нем в энциклопедии, в томе, где собраны слова на «З», сделала меня слишком изнеженным для того, чтобы пить алкоголь в чистом виде. Обладатель Нобелевки угостил меня таблеткой витамина C: «Вам надо следить за своим здоровьем».
Наручники versus философия
Несомненно, если мы внимательно рассмотрим ситуацию философа-прикованного-к-батарее, то заложенное в ней противоречие разрешится в пользу наручников; наручники являются крайне эффективным риторическим приемом, демонстрирующим нашу непосредственную приобщенность к материи.
Опыт человека, прошедшего через похищение
Если вам суждено быть похищенным, я бы настаивал на том, чтобы в роли похитительницы выступала привлекательная молодая женщина, при этом предпочтительно, чтобы она не требовала от вас написать книгу.
Капканы словесности
Итак, я был разлучен с выпивкой; узник жалкой лачуги, я был лишен доступа к жидкости, способной перенести меня в гиперпространство, обеспечив свободу передвижения.
«Доктор Гроббс, вы ленивы... глупы... совершенно не способны совладать со своей порочной натурой... вас нельзя не презирать». Я ждал, когда же она скажет нечто такое, что позволит мне уличить ее в предвзятости, однако в ее надменной тираде не прозвучало ничего, способного вызвать мои возражения.
– Вы – на острове Барра. За много километров от ближайшего винного магазина – на тот случай, если вам удастся отсюда выбраться. У вас проблема: я. У меня тоже проблема: вы. Мы можем избавиться от этих проблем. Мне нравится работать в издательстве, однако вы угрожаете моей карьере. У нас еще не было автора, который бы так тянул с написанием книги, ухитряясь при этом тянуть с нас деньги. Мне поручили выбить из вас эту чертову книгу. Я вовсе не просила о такой чести, однако вышло так, что удастся мне сохранить место или нет, зависит только от вас. Я пыталась быть с вами мягкой, пыталась быть суровой, пыталась оставить вас в покое, я пыталась приставать к вам...
– Простите... Вы говорите, пытались оставить меня в покое... Что ж, может быть... Но я, убей бог, не помню, чтобы вы ко мне приставали!
– Ваша память на редкость избирательна.
– Поверьте, любая память избирательна, – попытался я увести разговор в сторону. – В противном случае жизнь превратилась бы в кошмар. Телефонные номера, чистка зубов, облегчение желудка, кашель по утрам, потолки в чужих комнатах, мебель, хождение по магазинам, ожидание автобуса, работа – прикажете помнить все это в подробностях?! Память и нужна, чтобы все это забыть... – Я выдохся, чувствуя во всем теле слабость и поймав себя на мысли, что всякое риторическое наступление заранее обречено на провал, если ведется из положения лежа на полу.
– Я, видимо, рискую перегрузить вашу память, но позволю себе напомнить вам несколько фактов. Весьма ярких, заметим. В вашем распоряжении было семь лет – и при этом вы получили самый крупный аванс за всю историю издательства. И что мы получили? Тридцать страничек слепой машинописи, напечатанных с гигантскими интервалами – и, главное, абсолютно бессмысленных!
– Господи, наймите кого-нибудь, пусть подберет иллюстрации – вот вам и объем!
– Доктор Гроббс, нам – особенно мне – нужна от вас книга. Понимаете: кни-га. Нечто раза в четыре больше вашей, с позволения сказать, писульки.
– Позволю себе с вами не согласиться.
– Нет, доктор Гроббс. Вам придется согласиться: взять и написать книгу. Десять страниц – и я даю вам поесть. Когда вы закончите двухсотую страницу, вы сможете распрощаться с батареей.
У меня есть свои недостатки (легче сказать, каких недостатков у меня нет), но, как бы там ни было, я человек спокойный и рассудительный. Лежа на холодном полу, прикованный к батарее – да просто-напросто похищенный и увезенный бог весть куда, – я ухитрялся вежливо и благожелательно поддерживать беседу. Возможно, дело в том, что все происходящее я воспринимал как бы со стороны; но неожиданно мое «я» вылезло из своей конуры и зарычало. Я озверел – и разве я был не прав?!
Да знаете ли вы, кто я?!
Хитрость эта довольно рискованного свойства. Прыгая с парашютом, вы должны быть уверены, что тот раскроется, иначе вы обречены с чувством стремительно нарастающей досады следить за дальнейшим развитием ситуации. Это был тот единственный раз, когда я сказал себе, что цель оправдывает средства. Порой достоинство приходится отстаивать ценой падения.
Если вы готовы потерять остатки самоуважения, выглядеть до отвращения нелепо, поступиться всем, что вам присуще как личности, и жалко хныкать – лучшего места, чем хижина на острове Барра, где всем на вас наплевать, представить трудно.
У всех бывают в жизни мгновения, которые хочется, замуровав в бочку с цементом, утопить в море забвения – в самом глубоком его месте. Если после смерти мне предстоит повторно смотреть свою жизнь в замедленной съемке, эпизод на Барре будет единственным фрагментом, который заставит меня сгорать со стыда (ну разве что еще один эпизод времен моей юности, тот самый, где в кадре присутствует арбуз, подаривший мне опыт, который заставил меня уверовать в богатые возможности романтических связей).
Узы слова, капканы словесности
Около четырех минут я бился в конвульсиях и исходил пеной. После этого у меня уже не было сил проповедовать. Я просто хмуро молчал – этого молчания хватило бы, чтобы вогнать в тоску небольшой городишко. Мое молчание продолжалось пять минут. Однако я не мог обманывать себя и дальше, я понимал, что необходимость выпить хоть что-нибудь подступает стремительно и неотвратимо – в чем, в чем, а уж в этом я был профессионалом. Я сделал попытку пойти на переговоры. Это не сработало.
– Я вовсе не похищала вас, доктор Гроббс. Ну кто, скажите мне, способен поверить, будто такая хрупкая девушка, как я, могла похитить старого пирата вроде вас, знакомого с насилием отнюдь не понаслышке. У меня есть множество свидетелей, которые подтвердят, как вы рвались поехать сюда, размахивая бутылкой виски. Я не могу заставить вас писать, но предупреждаю: у меня две недели отпуска, а для человека в вашем положении это слишком долгий срок...
Я взвесил все «за» и «против». Какое же из двух решений дастся мне болезненней: кипятиться, отвечать гордым отказом, стиснув зубы терпеть – или капитулировать и написать все, от и до? В конце концов, сколько великих произведений было создано под давлением обстоятельств?
– Ладно, черт с ней, с едой. Лучше дайте мне выпить, – сказал я героическим голосом стоика.
Мы заключили новую сделку. Я остался лежать на холодном полу. В качестве письменного стола мне был предоставлен том «Сокращенного Оксфордского словаря английского языка» (Marl – Z), а напротив, в другом углу комнаты, была поставлена бутылка виски, желанная мне, как глоток воздуха, когда вы оказались под водой на глубине десяти метров.
Если писать крупным почерком, используя слова подлинней и повторы... Когда она вошла вновь, я заканчивал десятую страницу.
– Это – эпоха Возрождения, – объявил я, показывая на стопку бумаги. – Бутылку, пожалуйста.
Покуда я корчился от мук, она изучала исписанные мной листки.
– Я не могу это прочесть, – наконец произнесла она. – Я не могу прочесть ни слова. Нет, вот одно, похоже на «герань», но при чем здесь это?!
Я напомнил ей, все так же валяясь на полу и давясь очередным унижением, что она, кажется, не говорила о десяти листах большого формата. Она принесла журнальный столик и пишущую машинку.
Гримаса досады перекосила мое лицо: мысль о том, что придется все перепечатывать, меня не радовала, однако настоящее раздражение я испытал, когда обнаружил, что тоже не могу прочесть ни строчки. Зарядив бумагу в машинку, я стремительно застучал по клавишам: когда что-то делаешь, не так хочется выпить.
