Марта Кетро - Книга обманов
Начиналась их третья осень, а сентябрь всё не желал остывать, был сух и горяч, как сено, вызолоченное солнцем. Они уходили в поля, где пчёлы давно выбрали весь мёд из красных и белых цветов, но кое-где оставались ещё редкие островки зелёной травы, и можно было валяться, рассматривая выбеленное небо. Высокие стебли закрывали остальной мир, казалось, будто вокруг никого, они невидимы, неуязвимы и бессмертны, и порой Оленька находила в зарослях нетронутый летний клевер и высасывала из соцветий сладкий молочный нектар.
Потом они возвращались домой, пили виски в библиотеке, говорили о вещах внешних и странных, вроде конца миров, экологической катастрофы и магии. К вечеру он уезжал, не дожидаясь Паши, хотя тот здоровался с неизменной приветливостью и всякий раз предлагал шофёра, который гораздо надёжнее, чем разбитые пригородные автобусы. Но «надо иметь совесть», туманно произносил Клевер и уходил в прохладные сумерки.
Оленька была уверена, что Паша не знает. Гордость не позволяла ему допустить мысли о неверности, к тому же он слишком сильный и опасный и вряд ли стал бы терпеть даже тень подозрений. Пропал бы однажды Клевер, да и всё; но пока он здесь и цветёт в её руках, смешит и волнует — всё хорошо. Для мужа он всего лишь «её мальчик», разделяющий с молодой женой сладкое безделье, её разговорчивое полудомашнее животное — вместо кошек и собак, которых Оленька не любила. В иные дни она одевалась попроще и ехала в город, на окраине отпускала машину и шла в метро, долго плыла в текучей толпе на другой конец Москвы, потом выбиралась на поверхность, брела по липовой аллее и неторопливо входила в красный пятиэтажный дом. Это было нескучно и непротивно, хотя от подушки часто исходил запах другой женщины, покинувшей постель пару часов назад. Оленьке делалось немного смешно, когда она вдруг улавливала игристый цитрусовый аромат, пробивающийся сквозь её, — яблочный, будто любовник по ошибке прошептал чужое имя. Сексу это не мешало — ему вообще ничто не могло помешать, потому что происходящее между ними они не назвали бы ни одним из простых слов, используемых обычно. Можно сказать, что они сплетают хвосты — будь у них хвосты, или взлетают — будь у них крылья, или разговаривают с Богом — будь у них Бог. Но ничего такого не было, поэтому они совершали свои долгие молчаливые соприкосновения тем, что имели. И, в общем, любой внезапно заглянувший в комнату наблюдатель диагностировал бы их занятия однозначно.
И, конечно, ошибся бы. От призрачных этих развлечений не случалось даже оргазма, по крайней мере, у неё. Настоящий секс возможен был для Оленьки только с тем, кто при случае мог свернуть ей шею, — так она думала. Никакого садо и мазо, но в принципе! в принципе, ей важно чувствовать в мужчине сдержанную ярость, которая однажды грозила вырваться. Именно за нею она неизменно возвращалась к мужу.
А какая ярость в цветах — только спрятать лицо в душистые белые лепестки, лишиться рассудка, забыть себя, а потом опомниться, надеть платье, туфельки, выйти из дома, как ни в чём не бывало, и лишь в метро, случайно прикоснувшись к лицу, ощутить на подбородке следы пыльцы.
Глава 3
Ато ещё был крестьянин, и в него тоже влюбилась лиска. Извела каким-то ужасным образом его жену (в кипятке сварила, что ли, не вспомню), обернулась похожей женщиной и пришла к нему жить. И год, и другой проходит, она такая хорошая, ласковая и хозяйственная, что мужик не нарадуется. И тут приходит к ним даос, переночевать чисто. Смотрит на это дело, а утром отзывает крестьянина и спрашивает: «Ты, между прочим, в курсе, с кем живёшь?» А тот ему говорит прекрасную вещь:
«А станет мне лучше, если узнаю?» И даос такой молча отвалил.
— Правильно сделал. А муж, стало быть, всё понимал?
— Догадывался, но думать об этом не хотел.
— Разумно. Но только ведь обмануть его не получилось.
Интересно, она знала, что он знает?
— Н-ну... наверное...
— Сомневаюсь. Лжецы — самые доверчивые существа на свете. И самоуверенные — думают, что только они здесь умные, а вокруг слепые. На том и погорают.
На обманщицу капканы расставлены — не в один попадёт, так в другой. Первая ловушка в том, что лисица беды не замечает: плетёт свою хитрость, поёт свою песню, колдует и варит зелье — внимательно следит, как бы не напутать, — а по сторонам не смотрит. Кто хочешь подкрадётся, если не за хвост ухватит, то издалека прицелится и неспешно подстрелит.
А другая ловушка в привычке. Обманываешь, обманываешь, а они всё верят и верят, кажется — быть не может, уж давно поняли, просто мирятся с тем, что лиса, ну лиса и лиса, такая уродилась. И однажды она возьмёт да и не спрячет вовремя хвост, ушки платком не подвяжет, не перекинется на опушке, а вбежит в дом как есть. То ли забудется, то ли лапой махнёт на конспирацию — раз в глубине-то души все всё знают, так чего уж там. Пройдёт к огню, как ни в чём не бывало, усядется аккуратно, лапка к лапке.
И только взглянув на побелевшие лица, на дикие глаза и перекошенные мукой рты — поймёт, что пропала.
Правда, только в течение двух недель, но те, кто жаждали постоянства, должны были просто пойти другими дорогами, Оленька-то искала лишь сиюминутного совершенства, поэтому её всё устраивало. И она шла к нему в очередной раз, понятия не имея, кто откроет дверь сегодня — барабанщик, диджей, учитель танцев или «телесно ориентированный психотерапевт». Одно знала точно: открывший эту дверь будет безупречен.
Как-то раз он уселся в полулотос и сообщил:
— Я — ЭмСи! Мастер Церемоний.
Оленька понимающе кивнула:
— Ещё бы, да кто ж, как не ты.
Он объяснил, что это чаще всего просто распорядитель мероприятий, выкрикивающий в микрофон всякую ерунду, чтобы завести публику. Но вот он, Клевер, может создать атмосферу с нуля, начиная с подбора музыки и света, заканчивая дозировкой веществ, необходимых для правильного состояния. Умение управлять сознанием, чтобы в итоге никто не пострадал, дорого стоит. Поэтому теперь он будет ЭмСи, начнёт с квартирников, потом новогодние корпоративы пойдут, а летом опен эйры и прочие пикники.
— Чудесно, — ответила Оленька, — сходим в парк?
Она очень любила гулять, и не то чтобы у неё был темперамент таксы, просто нравилось ходить, а всякие такие штуки действительно лучше обсуждать в парке, иногда посреди разговора отбегая в сторону, чтобы посмотреть, кто это там интересный шуршит в кустах, мышка или птичка, ведь бывает и белочка.
— А Кате мы скажем, что заедем к Паше на работу.
И он ушел в другую комнату, чтобы ей позвонить, Оленька тоже быстро что-то прощебетала в свой маленький красный мобильник, и они убежали на улицу.
А через пару дней он говорит:
— Ну, так я его попросила нас прикрыть.
— То есть?
— То есть я пожаловалась, что у Кати не все дома, подозревает нас постоянно, поэтому пусть он ей...
— Но мне всегда казалось, что твой Паша нас тоже... того... подозревает.
— Не без этого. И как же иначе, если мы шляемся где-то целыми днями и возвращаемся подозрительно довольными. У этих людей на уме только одно, ты же знаешь.
— Ну и?
Оленька ответила терпеливо:
— Но после того, что я сказала про Катю, он не захотел выглядеть таким же комическим ревнивцем, как она.
Теперь Катя дура, а он молодец и всё понимает.
— Слушай, я, кажется, понял, кто тут настоящий ЭмСи. Такой точный ход!
Чуть позже Клевер обронил, что Катя на него всерьёз обиделась.
— Понимаешь, я ей рассказал...
— Про нас?!
— Ну, не совсем. Сболтнул, какая ты умница и как ловко всё устроила в тот раз. В воспитательных целях, чтобы училась с мужчинами обращаться. А она надулась.
Оленька прикрыла глаза и немного про себя посчитала. Из него никогда не получится Мастер Церемоний. Но вслух произнесла другое:
— Давай немного погуляем.
С ним было хорошо ходить по полям, он носился рядом как жеребёнок. Мог безостановочно болтать, но никогда не мешал думать, если ей хотелось молчать. «Катя-Катя, ты ни за что не поверишь, что мы просто пьём что-нибудь и смеёмся, а потом засыпаем, держась за руки, а около одиннадцати он подбирает свой роскошный лисий хвост и уезжает. Нет, у него нет хвоста ни в прямом, ни в переносном смысле, но явно есть что-то роскошное, что он приносит и распушает по всему дому, а потом никогда не забывает забрать. Оставляет у меня серые шерстинки, уносит рыжие, а больше мы не делаем ничего плохого. Да, дорогая Катя и дорогой Паша, верьте нам, верьте, мы просты, как грех, и ясны, как белые луны и желтые фонари, о которые вы бесцельно и недоуменно бьётесь ночь за ночью.
«Где ты был?!»
«Что ты делала весь день?»
«С кем ты разговаривал по телефону?»
«Не ври!»
(Господи, но почему «не ври»... Да если мы перестанем врать, что у вас останется?)
