Маша Царева - Девушки, согласные на все
Филипп тотчас же представил себе Азию в чулках и перьях и огромным усилием воли подавил рвавшийся наружу смешок.
– И что тебе сказали?
– Управляющий, мерзкий, как сто свиней, сказал, что им нужны танцовщицы, похожие на женщин. А я похожа на школьную доску. А потом предложил мне трахнуть его – прямо при всех. Сказал, что может посодействовать, чтобы меня взяли официанткой. А я сказала ему, что он козел, и ушла.
…Она с серьезностью физика-теоретика, работающего в лаборатории, пристально изучала собственные снимки. Филипп исподтишка наблюдал за ней и думал – ну сколько же можно пялиться на одну фотографию? Что она там хочет разглядеть?
– А я талантливая, – наконец выдохнула Азия.
Филипп чаем поперхнулся. Может быть, он ослышался? Может быть, она сказала – ты талантливый? Но нет.
– Я талантливая, – задумчиво повторила она. – Великолепная модель. Можно мне забрать эти снимки?
– Забирай, мне-то они зачем? – Он думал этой фразой ее уколоть – какой женщине приятно безразличие? Но она не обратила на его реплику никакого внимания.
– Спасибо. Буду показывать их на кастингах.
– По-моему, не самая хорошая идея, – усмехнулся он, – показывать на кастингах свои ню-фотографии.
– Верно, – нахмурилась она.
– Хочешь, я тебя еще раз сфотографирую? Прямо сейчас?
Все как-то произошло само собой. Вроде бы они договорились, что на этот раз она будет позировать одетой, но Азия зачем-то начала расстегивать блузку. Пока он возился с пленкой, она и джинсы скинуть успела, и теперь молча ждала его, усевшись на табурет и скрестив руки на коленях. Он посмотрел на нее внимательно и понял все. Фотоаппарат, похоже, не понадобится, можно было отложить его в сторону. Подойти к ней. Присесть перед ее табуретом на корточки. Ладонью убрать жесткие волосы с ее лица.
«Что я делаю, – лениво подумал он, целуя ее. Но ему это нравилось – губы ее были горячими и твердыми. – Зачем я приперся к этой девице?.. Ладно, пускай это будет в последний раз… Еще один раз…»
Через несколько дней он без всякого сожаления и навсегда покинул свою коммуналку. Собрал вещи и переселился к Азии. Она сама его позвала, оговорив при этом:
– Только учти: я человек свободный. Если будешь мне мешать, я тебя выгоню.
Филипп пообещал не мешать. Он и не подумал вникать в смысл ее слов. Ему казалось, что он влюблен. Он и был влюблен. Только тогда Филипп и предположить не мог, что это случилось с ним в первый и последний раз.
С каждым днем он привязывался к ней все больше и больше. Приворожила его, что ли, эта странная Азия? Он познакомил ее со своими друзьями – они только плечами пожимали – мол, и что он в ней нашел? Им было не понять. Ведь для того, чтобы влюбиться в Азию, надо просто узнать ее поближе. Она могла получить любого мужчину, в этом Филипп не сомневался ни на минуту. Было в ней что-то такое, что ощущается на физиологическом уровне и привязывает крепко и навсегда.
Глава 4
Звали ее Эмма. Вернее, так она ему представилась. Эмма – имя горькое и терпкое, как каштановый мед, томное, как она сама. Эмма, Эмма – она с наслаждением гурмана смаковала этот набор звуков, она так сладко перекатывала собственное имя на языке, что Филипп даже усомнился в его подлинности.
На ее теле было четыре татуировки. Черная ящерица на левой лодыжке, веселенькая разноцветная бабочка на лопатке, ангелок на ягодице и кошачья морда на лобке. Больше других ему понравился ангелок.
– Повернись попой к объективу, душа моя, – потребовал Филипп. – Да, да, вот так. А теперь обернись через плечо и посмотри на меня чуть испуганно.
Так она и сделала. Эмма оказалась неплохой актрисой – кто бы ожидал. Филипп, конечно, заметил, что девчонка немного стесняется, но в данном случае это нисколько ему не мешало. Она изо всех сил пыталась казаться опытной, но он-то знал, что ей едва ли больше семнадцати лет. Мордашка у нее была свежая и юная, да и вообще Эмма выглядела еще более невинно, чем ангел, которым ей вздумалось украсить свою задницу.
Филипп несколько раз щелкнул своим профессиональным «Кэнноном». Вспышка – Эмма облизывается, вспышка – Эмма томно выгибается, вспышка – Эмма раздвигает ноги, при этом ее феноменально невинный взгляд упирается прямо в объектив.
– Супер… супер… – пробормотал Филипп. У него слегка вспотели ладони, и это был хороший знак. Филипп Меднов всегда чувствовал успех заранее.
– У меня ноги затекли, – пожаловалась Эмма. – Нельзя ли передохнуть?
– Нельзя, душа моя, – Филипп улыбнулся, словно только что он сказал что-то очень приятное. – Времени у нас не так много. Сегодня вечером я встречаюсь с клиентом, который посмотрит эти пробные снимки. Твои и еще нескольких девочек. А мне еще нужно успеть все напечатать.
– Пробные снимки? – нахмурилась Эмма. – Ты ничего не говорил о том, что снимки будут пробными. Ты обещал, что заплатишь мне пятьдесят долларов за фотосеанс.
– Не за фотосеанс, а за фотосессию, – мягко поправил он. – Это нужно для того, чтобы потом снимать тебя на видео.
– Видео? – тупо повторила девочка, и Филипп тоскливо прикинул, не может ли оказаться, что она «под таблеткой». Круглые голубые глаза Эммы были какими-то стеклянными, что могло означать равно как наличие в ее организме наркоты, так и отсутствие в ее голове каких-либо мыслей.
…Однажды он вляпался в неприятнейшую историю с одной из своих моделей, кажется, звали ее Банни – то есть таким был ее псевдоним для кино. Он всегда знал, что Банни эта – наркоманка, причем не просто наркоманка, а давно и прочно сидит на игле. Но все равно приглашал ее – Банни была одной из лучших порномоделей в Москве. Как и у любой наркоши, у Банни полностью отсутствовали тормоза, в постели она вела себя как цирковая гуттаперчевая девочка. К тому же она легко и беспроблемно соглашалась на групповой секс или лесбо-шоу, в то время как другие девчонки в подобных случаях либо закатывали истерику с пощечинами и слезами (как же Филипп ненавидел демонстрацию скромности в исполнении порноактрис!), либо требовали удвоить гонорар. Вдобавок она была сочной красавицей – тяжелая грудь, тонкая талия, венерины бедра и длинные льняные волосы. Клиенты были без ума от Банни, Филипп снял восемь фильмов с ее участием.
Иногда Банни, прервав съемку, убегала в туалет, прихватив свою объемистую джинсовую сумку. Возвращалась она через несколько минут в благостном настроении, с остановившимся взглядом, готовая «любить и быть любимой». И все сразу понимали: укололась. А однажды она из туалета не вернулась. Ее партнеру было все равно, он сидел на краю кровати и безостановочно курил. А Филипп только минут через двадцать спохватился.
Дверь в туалет оказалась запертой, и им пришлось ее ломать – Филиппу и встревоженному актеру, на котором из одежды был только ароматизированный презерватив. Банни лежала на полу и выглядела как надувная кукла из секс-шопа, сделанная из неестественно желтой резины, – с круглым разинутым ртом, с распухшими ногами. Филипп тупо смотрел на эту куклу, которая еще пятнадцать минут назад хрипло смеялась, курила дешевые ментоловые сигаретки и занималась любовью перед камерой. А актер засуетился, бросился к «кукле», с тошнотворным причмокиванием прилип к ее распахнутому рту. Филипп не понял даже сначала: то ли пытается сделать искусственное дыхание, то ли некрофил. Ему-то сразу было ясно, что Банни мертва.
Кое-как он заставил актера одеться, потом спешно спрятал в шкаф камеру и осветительные приборы, потом они вместе одели Банни и только после этого вызвали «Скорую». Все прошло гладко, ни у врачей, ни у милиции вопросов не возникло, когда они увидели ее руки в расползшихся фиолетовых синяках. Филипп тогда так перенервничал, что поклялся самому себе больше никогда не иметь дела с наркоманками…
– Ты не под кайфом? – на всякий случай спросил он, улыбнувшись при этом, чтобы, если Эмма вздумает обидеться, перевести все в милую шутку.
– Нет, – ответила она. – Я вообще не употребляю.
– Умница. Я сразу понял, душа моя, что из тебя вполне может получиться звезда жанра… Ладно, чаю хочешь?
– Хочу, – обрадовалась девчонка, подскакивая на кровати. Она и не подумала прикрыться простыней; пока он наливал в чашку горячий клубничный чай, ее полная грудь колыхалась где-то на уровне его ладоней. Видимо, Эмма рассчитывала стать его любовницей – он знал, что ей негде жить.
Филипп усмехнулся – едва ли он мог понравиться ей сам по себе. На фоне ее розового детского румянца, младенчески пухлых щек и рыжих влажных завитков у лба он, в своем маскараде, смотрелся почти стариком: темные небольшие глаза над широкими «монголоидными» скулами, узкие губы, длинные волосы, черные с проседью, – которые он обычно собирал в небрежный хвост. А еще – мягкий голос, тихий смех, вкрадчивые интонации и манеры, исполненные старомодных оборотов. На вид ему было сорок пять – пятьдесят лет.
