Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
Отчёт о встрече под берёзой Юлька приняла спокойно. Валечка давно в ней отболел, уже столько всего случилось после!
— А вот окрестить — это мысль. — признала Копипаста. — Я организую.
У неё было множество знакомых — неисчислимое. Юлька и не пыталась исчислять, но когда требовалось — перебирала, как чётки, и находила нужную бусину. Нашла и в этот раз — иеромонаха, который носил рясы с ручной вышивкой, зимой щеголял в собольем полушубке и пел ангельским тенором. В прошлом — ведущий солист оперного театра. Говорят, когда в театре собрались ставить «Отелло», то накатали бумагу епископу — так и так, дескать, отпустите вашего сотрудника принять участие в постановке, потому что достойных теноров днём с огнём! Епископ посмеялся, но не благословил. Душить людей даже на сцене не следует. Как и петь на сцене, если ты священник.
Иеромонах ничуть не огорчился. Он вообще редко огорчался — был весел, жизнелюбив, любил прихвастнуть. Один анекдот с его участием Юлька неоднократно рассказывала при Вере, но каждый раз было смешно, поэтому Вера её не останавливала. Как-то раз Юлька поехала с иеромонахом и телевизионщиками в монастырь на Ганину Яму — сопровождали важных гостей из Москвы. Гости были точно из одного помёта — серьезные дяди в длинных кашемировых пальто мутных оттенков.
Иеромонах гуськом прогнал их по главной дорожке, после чего выстроил — как на расстрел, утверждала Юлька, — откашлялся и сказал:
— Все началось с того, что я совершенно случайно обнаружил царские останки!
Вот таким он был — священник, крестивший Лару и Евгению. Ему ассистировал другой батюшка, куда более постный, похожий на всех персонажей Эль Греко разом: длинное лицо мученика, голубая кожа, нервные руки. Эль Греко — самый современный из старых мастеров, его работы выглядят так, будто написаны совсем недавно. Вере всегда казалось, что в те времена никто не мог даже не рисовать, а видеть так, как Эль Греко. Хотя иные толкователи считают, что художник страдал астигматизмом и это болезнь принуждала его видеть мир неестественно вытянутым, искажённым, словно бы снятым на широкоугольный объектив.
Лара восприняла процедуру крещения благосклонно, а вот Евгения расплакалась, и губы у неё дрожали, даже когда всё закончилось. Юлька стала крёстной Лары, а Вера — кокой Евгении. Когда все прощались, девочка робко протянула весёлому иеромонаху картинку, специально для него нарисованную.
— Как красиво! — восхищённо сказал добряк. — И дом, и цветы — как живые! Спасибо, миленькая.
Цветы были выше дома раза в два, но Вера была вынуждена признать: в рисунке и вправду что-то было. Дети — если не пропалывать способностей, данных им от природы, — почти всегда рисуют талантливо.
Ох уже эти рисунки Евгении… Хранить их было негде, выбросить — жалко, к тому же девочка ещё и проверяла каждый раз — любуется ли тётя Вера её картинками?
— А ты маме подари, — коварно советовала Стенина.
Евгения совсем по-взрослому разводила в стороны руками:
— Мама всегда говорит: «Прекрасно!» — а потом пишет на другой стороне свои статьи.
Ближе к школе Евгения увлеклась пластилином. Воспитательница её хвалила, требовала от Веры «приобрести испанский материал» и потом осуждающе поглядывала, так как материал никто не приобрёл, и малышка лепила из того, что было в садике, — а были там жёсткие бруски грязных оттенков. Евгения делала высокие и тонкие фигуры, напоминавшие Вере Джакометти[15], у которого, возможно, тоже был астигматизм — слава богу, что искусствоведы не изучают медицину, неизвестно, до чего бы они додумались ещё. Несколько таких фигур со множеством всяческих ухищрений было доставлено домой к Стениным — пыль они собирали не хуже мягких игрушек, да и вообще раздражали Веру хотя бы отпечатками пальцев, навеки оставшимися на поверхности. Но она всё равно не решалась их выбросить.
— Эня, — сказала однажды Лара, показав пухлым пальчиком на пластилиновую выставку.
Евгения взвизгнула:
— Она меня по имени назвала! Первое слово!
Лара обняла Евгению и повалила на пол со всей силы. Она была выше её ростом и крепче — богатырская девица. Сбитая, гордо признавала старшая Стенина.
Евгения рядом с ней — дитя подземелья. Лопатки под платьем, как накладные. Коричневые подглазья — сколько раз Вера говорила Юльке, что надо проверить печень, но мать-юла так и не собралась. В конце концов к врачу Евгению отвела Вера — девочку послали на зондирование, нашли холецистит. На обратном пути из поликлиники Евгения, позабыв, как только что плакала, глотая мерзкую трубку, рассказывала тёте Вере о своей мечте: когда она вырастет, то станет художницей.
— Мечтай осторожно, — посоветовала Вера. — И вообще, женщины хорошими художниками не становятся.
Евгения расстроилась, молча пинала камень до самого дома. А Вера вдруг вспомнила свой давний спор с Герой, когда она сама была на позиции Евгении.
— Ну вот назови хотя бы одну успешную художницу — такую, чтобы ценилась наравне со старыми мастерами! — требовал Гера.
— Артемизия Джентилески! — выпалила Вера. Она гордилась Артемизией и особенно любила ту её картину, где Юдифь вдохновенно отрезает голову Олоферну от имени и по поручению всех женщин.
Гера нахмурился:
— В первый раз слышу. Ладно, допустим. А ещё одну?
Вера начала перебирать в памяти одно имя за другим, но все они оказывались мужскими. С современными проще — Моризо[16], Серебрякова, Кассат, Марианна фон Верёвкин, но Гера ведь требовал старых мастеров. Тот спор привёл их, помнится, в постель — впрочем, туда их приводили все споры, разговоры, да и вообще — все дни и ночи.
Сейчас она знала, кого ещё назвать, жаль, Гера не услышит. Конечно, женщины-художницы прошлого чаще всего рисовали приторные портреты, кустарные цветы и котят — но были среди них и великолепные исключения. Например, Софонисба Ангиссола[17]. Вазари сказал о той картине, где три сестрички Софонисбы играют в шахматы: «Им нужны только голоса для того, чтобы ожить». Вера в отличие от Вазари слышала голоса всех трёх девушек Ангиссолы — и даже упрёки Софонисбы: Юные дамы, ведите себя пристойно, вы мешаете мне работать. Ещё были монахини Сиенской школы и, конечно, Розальба Каррьера[18], — её аллегории Великодушия и Справедливости, совершенно лесбийские, если глядеть на них испорченными глазами нашего века. Мир испортился — только поэтому Антоний Падуанский на полотне Элизабетты Сирани[19] видит несомненно педофильский сон.
— Тётя Вера, — сказала Евгения, — а если я вдруг стану мальчиком, из меня получится художник?
— Что за глупости? — возмутилась Стенина. — Лепи-рисуй, а там посмотрим.
Когда Ларе исполнилось три — в доказательство чему предъявлялся пухлый трезубец из пальцев, — Стенина решила восстановиться на факультете. Тетка из деканата встретила её как родную.
— Вы же работаете? — уточнила она, и Вера зачем-то кивнула. Давно пора найти работу! Весь вопрос в том какую? Кому он нынче нужен — недоученный в «искусственной» области специалист? Мама предлагала поспрашивать на заводе, но Вера придушила эту идею ещё в воздухе. Юлька обещала помощь одного своего друга — тот работал в коммерческом банке пресс-секретарём, писал годовые отчёты. К счастью, до цифр его не допускали, хохотала Копипаста, а то бы он там такого понаписал!
— А какое отношение я к банку… — начала было Вера, но Юлька, перебив, быстро объяснила ей, что, пока они тут рожали да кормили, в стране изменился состав населения. Раньше Россию населяли обычные люди и бандиты, а теперь — обычные люди и богатые. Хочешь — сиди на попе, жди, пока счастье свалится на тебя сверху, как яблоко на сэра. А хочешь — сама потряси яблоньку, сейчас это дозволено каждому. Например, Вера смогла бы работать с клиентами.
— Ни за что! — сказала Стенина. Есть люди, которые могут угождать и приносить, а есть те, которым угождают и приносят. Вера — во второй группе, и ни с подносом, ни с бэйджем Лара свою мать не увидит. Ещё чего!
Юлька дёрнула плечом — не хочешь, процитировала скомороха Букашкина, быть музой — не надо. А Вера купила в ларьке газету с объявлениями «Ярмарка» — увлекательное чтение! Чего здесь только не делали: и продавали, и колдовали, и просто болтали друг с другом — примеряли на себя будущие чаты. Вера с трудом пробиралась сквозь этот словесный лес, набранный чёрным и красным шрифтом, — отдельные слова цеплялись к ней накрепко, как ветки с колючками.
И нашла в конце концов — можно даже сказать, услышала крик:
«Средней школе № 268 срочно нужны учителя истории, английского языка, изо и химии». Вера вспомнила двести шестьдесят восьмую — она была в двух дворах от её дома, в девятом классе они с Бакулиной ходили туда на «дискачи». Потом можно будет девчонок пристроить, мелькнуло у Веры. И вообще — это лучше, чем работать с клиентами, пусть и за большую зарплату. Учительский хлеб показался ей вдруг вполне съедобным — такой аппетитный каравай.
