Джон Бойн - История одиночества

Я призадумался. Ну да, Кэтрин Саммерс. Она считается?

— Вроде как была, — сказал я. — Ничего серьезного.

— И вы приводили ее на чай?

— На роль гостьи она не очень годилась. — Я представил, как Кэтрин и мама сидят за столом и, угощаясь котлетами, пытаются завязать беседу: мама говорит о паломничестве в Лурд, а Кэтрин — о том, что она сотворила бы с Аль Пачино, попадись он ей в руки.

— Ну вот, — сказал Эван.

— Не понимаю, что ты имеешь против девушек? — спросила Анна.

— Я ничего не имею против них. У меня в друзьях полно девушек.

— Так выбери себе одну и гуляй с ней.

— Сама выбирай и гуляй, если хочешь. Я уже выбрал спутника. Сразу с двумя гулять не могу. На эту роль я не гожусь.

— Вот видите, отче? — обратилась ко мне Анна. — Понимаете, что мне приходится терпеть? У него на все готов ответ.

Я кивнул. Повисло молчание. Эван оглядывал комнату, взгляд его задержался на книжных полках.

— А как дела с учебой? — спросил я. — Ты уже решил, кем хочешь стать, когда вырастешь?

Эван презрительно скривил губы и вновь откинул прядь. Похоже, это был его любимый жест и он не упускал случая его использовать.

— Когда вырасту? — саркастически переспросил он.

— Слушай, кончай эту хрень. — Я сам удивился, услышав себя; Анна таращила глаза, и даже во взгляде Эвана читалось изумление. — Ты не знал, что ли? Ну и прекрасно. Да, ты еще юнец.

— Есть кое-какие мыслишки, — сказал Эван.

— Какого рода?

— Целая куча.

— Ну например? Мне интересно, правда.

— Я бы хотел стать театральным режиссером. Наверное, звучит дико, но мне нравится эта профессия.

— Когда последний раз ты был в театре? — спросил я.

— Вчера.

Я усмехнулся. Молодец. Уел меня.

— И что смотрел?

— «Бог резни» Ясмины Реза[22]. В театре «Гейти» решили сделать передышку от бесконечного повторения «Плуга и звезд», «Тени стрелка» и «Поля»[23].

— Мой отец играл в «Плуге и звездах», — сказал я. — В Театре Аббатства.

— Правда? — вылупился Эван. Он явно был впечатлен, что польстило моему тщеславию.

— Он исполнял роль юного Кови. В рецензиях его очень хвалили. Ну и как вчерашняя постановка?

— Вам стоит посмотреть самому, отче, — ухмыльнулся Эван. — Там один актер снимался в сериале «Скорая помощь», а другой играл Дугла в «Отце Теде»[24]. В спектакле две жуткие супружеские пары. Их жизни пустые. Они пекутся о всякой ерунде и друг перед другом выпендриваются, какие они свободные. В двух словах не расскажешь. Это же искусство, понимаете?

— Тут никакого подвоха, Эван. Я просто хотел узнать, тебе понравилось?

Эван пожал плечами:

— Ну да.

— Он ходил с этим Одраном, — вставила Анна.

— А ему понравилось?

— Он не понимает театр. — Эван нахмурился, словно пытаясь уразуметь, как такое возможно. — Говорит, в тишине ему не по себе. Предпочитает кино. Всякие там крутые боевики. Брюс Уиллис. Том Круз. И прочая мура.

— Так ему понравилось или нет?

— Наверное, понравилось.

Я решил, что пора перейти к сути дела:

— Анна, вас тревожит дружба Эвана с Одраном?

— Да, отче. Места себе не нахожу.

— Не называйте это дружбой, пожалуйста. — Теперь в тоне Эвана слышалась досада. — Это не дружба.

— Вы не друзья?

— Друзья, конечно. Но это не то. У нас отношения. Возможно, это ненадолго, мы очень молодые, но мы не просто… какие-то там приятели.

— Вы можете это прекратить, отче? — спросила Анна.

— Нет. И не стал бы, даже если б мог.

Анна опешила.

— Я не понимаю, Анна, чего вы от меня хотите, — улыбнулся я. — Эвану шестнадцать лет. Тебе ведь шестнадцать? — уточнил я.

— Да.

— Ну вот, и он дружит с парнем. Они вместе ходят в театр, а не грабить Ирландский банк.

— Я их застукала, отче! — воскликнула Анна, чуть не плача.

И тотчас возникла картинка: мама входит в комнату, Кэтрин Саммерс выбирается из-под меня, угощает маму леденцом. Вызывают отца Хотона.

Отец Хотон. От воспоминания свело живот. Я никогда о нем не вспоминал. Изо всех сил старался забыть.

— Хватит, Анна! — почти заорал я. — Сейчас же перестаньте!

— Отче!

— Эван, ты, я вижу, умный парень. Тебе не приходило в голову познакомить маму с этим Одраном? Втроем сходили бы в кафе или еще куда-нибудь.

— Боюсь, они не поладят, — хохотнул Эван.

— Конечно, нет, если толком их не познакомить. Слушай, хочешь начистоту? Совсем начистоту. Хочешь или нет?

Видимо удивленный моей горячностью, Эван помешкал, но все же кивнул.

— Я говорил честно, — добавил он.

— Тебе нравятся парни, да? Тебя к ним тянет?

Эван отвел взгляд и уставился на фотографию на стене, сделанную за день до смерти моего отца. На фоне домика миссис Харди мама и отец улыбаются в объектив, мы — Ханна, Катал и я — стоим перед ними, рты наши разъехались до ушей.

— Да, — наконец ответил Эван. — Наверное.

— Ну вот, Анна, вам нужно с этим примириться.

Наступило долгое молчание. Я разглядывал Анну. От роившихся мыслей лицо ее подергивалось. Она посмотрела на меня, затем на сына. Я представил, как они с мужем мучительно пытались завести собственного ребенка, потом долго искали приемыша, через какие мытарства прошли. Как любая женщина, она инстинктивно восставала против инакости и хотела, чтобы все было как у всех, потому что всякая инакость до смерти пугала, но вот слова сказаны, и куда уж яснее, и Анна, к ее чести, откликнулась по-доброму.

— Ну что ж поделаешь, сказала она, сдерживая подступавшие слезы. — Мир стал другим, да, отче?

— Да, Анна. — Я взял ее за руку. — Точнее не скажешь.

— Можно спросить, отче? — сказал Эван, когда они с Анной собрались уходить.

— Пожалуйста.

— Джонас Рамсфйелд ваш племянник, я верно понял?

— Верно. — Я тщеславно улыбнулся: да, я причастен к знаменитости.

— Ух ты! — Весьма впечатленный, Эван покачал головой. — А какой он?

— Умный. Спокойный.

— Он ваш единственный родственник?

— Еще есть племянник Эйдан.

— А тот какой?

— Злой.

Эван задумчиво покивал, а затем сказал, выделяя каждое слово:

— Джонас Рамсфйелд действительно хороший писатель. — Он как будто хотел подчеркнуть искренность своей оценки.

— Да, — согласился я.

— Вы передадите ему мои слова?

— Передам.

— «Шатер» — мой самый любимый роман.

— Немного развязный, но хороший.

— Это моя самая любимая книга, — повторил Эван. — Он к вам приезжает?

— Сюда? — Я покачал головой. — Очень редко. Боюсь, столь близкое соседство церкви его отталкивает. Но мы видимся. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Значит, вы ему скажете, что я считаю его очень хорошим писателем?

Я рассмеялся и обещал непременно передать. А что такого?

Настала пятница — день собрания служек. Все два года, что Том Кардл работал в приходе, они были в его ведении. Вообще-то Том приглядывал за служками во всех одиннадцати приходах, которые сменил за двадцать восемь лет священства. Одиннадцать приходов! С трудом укладывается в голове. Нечего и говорить, что сия обязанность легла на мои плечи, когда я принял должность.

— Я не управлюсь с этими треклятыми мальчишками, — сказал отец Бёртон. Служек он считал неизбежным злом, терпел их присутствие в алтаре, но почти никогда с ними не общался. — Вечно во все суют нос и забывают, на какую мессу их назначили.

И отец Каннейн от них отказался. Мол, ему и без этой своры нытиков-сопляков хватает забот. Оставался я. И потом, архиепископ Кордингтон лично просил меня принять сию обязанность.

Однако задача эта не тяготила. Каждую пятницу в четыре пополудни человек двадцать мальчиков в возрасте от семи до двенадцати собирались в приходском зале. У них строго соблюдалось старшинство. На собрании я вставал в конце зала, ребята рассаживались в два ряда по бокам от меня. Слева ближе всех ко мне сидел самый старший, Стивен, за ним его почти ровесник Кевин. Эти двое приглядывали за младшими и одергивали болтунов. И тому и другому недавно стукнуло двенадцать, и я ожидал, что со дня на день они уйдут; оба уже стеснялись своих ролей, но им было жалко расставаться с частью своего детства. Пусть еще совсем юнцы, они интуитивно чувствовали, что это станет началом множества перемен, уготованных в жизни. Старшинство служек определялось не возрастом, но стажем. Справа ближе всех ко мне сидели самые младшие и боязливые.

Надлежало распределить двадцать три мессы: три ежедневные будничные и пять субботних. Некоторые мессы — скажем, заутрени, которые служил я, — могли обойтись одним мальчиком; на десятичасовую службу отец Каннейн брал двоих, чтобы потом не прибирать в алтаре самому; на каждую из субботних месс назначались три служки. О праздничных пасхальных и рождественских мессах я умолчу. Ну вот, я шел вдоль рядов, каждый мальчик выбирал себе мессу, потом мы читали молитву и расходились по домам. Работа непыльная.