Алексей Иванов - Ненастье
Герман свалил Моторкина в квартире на пол.
— Спасибо, — улыбнулась Марина, испытующе глядя на Германа. — Если понадобится жена — обращайся.
— Я понял, — ответил Герман и пошёл обратно.
Обед закончился. Работа продолжалась.
В проезде между левой высоткой и бетонным забором гастронома стоял автокран. Он снимал с платформы тягача прямоугольные бетонные блоки и опускал на асфальт — строил заграждение, чтобы никакой транспорт, даже БТР, не смог бы здесь прорваться. Узенький проём между высотками уже перекрыли грудой из колец шипастой ленты «егоза»; такой же вал из колючей проволоки потом положат поверх бетонных блоков. Попасть во двор можно будет только одним способом: по дороге между торцом правой высотки и котлованом. Но этот путь будет охранять круглосуточный пост. «Коминтерн» решил превратить свои дома в укрепрайон.
Серёга ходил по двору, всё видел, был в курсе всех дел.
— Вы нахера на газонах разворачиваетесь? — заорал он на шоферюг, которые курили в ожидании разгрузки. — Устроили нам во дворе свинорой!..
Парни переносили вещи наперегонки, бегали к подъездам напрямик.
— Птуха, с дороги! Подрезаю тебя! На спидометре сотка! Соси трубу! — на скорости вопил Жорка Готынян с длинной плоской упаковкой в руках.
— Жорыч, гамсахурдия ты гадская, разобьёшь мне зеркало — я тебя своими руками убью! — отчаянно ругалась с лоджии хозяйка упаковки.
В открытых окнах «ясельной» квартиры стояли мамашки с детьми на руках, смотрели на суету во дворе, на работу парней, на манёвры грузовиков.
— Миша, Миша, скажи ему! — вдруг закричала одна из мамаш, указывая кому‑то во дворе на попятившийся фургон. — Он же нам берёзки задавит!..
Короб фургона и вправду угрожающе приблизился к тонким деревцам. Кто‑то из парней подскочил к машине и замолотил кулаком в дверь кабины.
Грузовики постепенно освобождали двор, исчезали груды мебели возле подъездов, прекращалась беготня с тюками, спокойнее гудели лифты. Солнце переместилось по небосводу, и половину двора укрыла вечерняя тень. Возле бетонного забора загорелись костры — там жгли брошенную упаковку, доски и картон. Парни, которые уже отработали, вылезали на козырьки подъездов и рассаживались передохнуть, покурить и выпить пива для разминки.
На газонах и тротуарах новосёлы оставили множество разных столов. Здесь были кухонные столы с ящиками, солидные письменные — с тумбами, широкие и полированные — для гостиных комнат, узкие складные «книжки» и вообще какие‑то колченогие уродцы. Так приказал Серёга. После большой общей работы надо устроить во дворе большое общее застолье. От каждой квартиры — по столу, если он есть. Девчонки приготовились к празднику и выходили из подъездов с кастрюлями и разной вместительной посудой.
Разномастные столы застелили клеёнками и газетами и выстроили в два ряда, к ним придвинули стулья или соорудили скамейки. А пировать было, в общем‑то, нечем: гречка, рис и рожки, картошка «в мундире», всё те же столовские котлеты «клятва Ахмад Шаха», колбаса, кетчуп, солёная селёдка, пирожки с ливером, рыбные консервы, ликёр «Амаретто» для женщин, много водки для мужчин, и на запивон — растворимые напитки «Юпи».
Лена Спасёнкина притащила огромную лохань с квашеной капустой.
— Угощать не стыдно и выбросить не жалко, — философски изрекла она.
Впрочем, радость заслуженного праздника заменяла угощенье.
— Сядем! — наконец скомандовал Серёга. — Бойцы, время приёма пищи!
Они долго, шумно и суетно разбирались по местам. Получилось человек пятьсот. Это без детишек, без мамаш, которые укладывали младенцев, без парней, которые сдуру уже надрались и рухнули. Два дома по одиннадцать этажей, шесть подъездов, почти четыреста квартир.
— Ну, с новосельем вас, бойцы! С новосельем, девчонки! — торжественно объявил Серёга, стоя со стаканом, и вдруг заорал: — Ура, блядь! Ура! Ура‑а!..
— Ура‑а! Ура‑а! — заорали все парни что было сил, и орали до хрипа, до вывиха челюсти, и девчонки засмеялись, а некоторые вдруг заплакали.
И потом началось застолье.
Ели, выпивали, произносили тосты, наливали друг другу, закусывали друг у друга из тарелок, смеялись даже не от шуток, а просто так, потому что хорошо, тихонько гладили чужих жён по задам, улыбались чужим мужьям, хвастались детьми, хвастались будущими заработками, уговаривались на рыбалку, делились рецептами, выбалтывали чужие тайны, жаловались друг на друга, знакомились, рассказывали анекдоты, просили прощения, учили жизни, врали для красного словца, обещали помочь, мирились, объясняли, как менять масло, как предохраняться, как развести пилу, как лечить зубную боль, как вычёсывать собаку, как выращивать рассаду и по какому телефону звонить, чтобы приехал мастер и починил холодильник.
— За ним как за каменной спиной! — говорила пьяненькая Оля Шахова.
— Смотри, салага, показываю, как пьют водку по‑македонски, с двух рук! — роняя стаканы на столе, размахивал длинными лапами Вован Расковалов.
— И он меня спрашивает, зацени: вы такая стройная, на диете сидите? Я, дура, говорю ему, не на диете, а на зарплате…
— Он мне предъявляет: сегодня — сорок, завтра — пятьдесят, послезавтра — шестьдесят. Я ему говорю — ты, сука, чего десятками‑то считаешь? Яйцами на рынке, что ли, торгуешь?
— На нём ваще лица нет, расстроился, а я его утешаю в том смысле, что чего ты, это неважно, лучше сорок раз по разу, чем за раз все сорок раз.
— Сколько можно базарить‑то как дети? Туда‑сюда, природа, я же не мальчик. Мы типа как ищем точки соприкосновения, дак два месяца уже ищем! Нашли уже, поди, я думаю! Пора этими точками соприкасаться!
Стемнело, но никто не расходился. Под бетонным забором догорали костры, и мягкая июньская темнота пахла дымом. На столах блестели стеклянные банки со свечами, и над ними порхали мотыльки. По кронам берёзок сверху вниз пробегал трепет, словно берёзки робко раздевались, как женщины. Луна ярко освещала гладкую белую стену высотки с одинаково‑абстрактными чёрными окнами. Над крышами домов в сложных разворотах зависли созвездия, будто какие‑то огромные летающие сооружения.
По ходу празднества Германа оттеснили от Серёги. Серёга пил мало, но чокался много, к нему то и дело подходили или подсаживались, товарищески стукали стаканом в стакан, обнимали за плечи. Парням хотелось с ним как‑то завязаться, обозначить отношения или напомнить о знакомстве.
Лихолетов был герой: ему всё удалось, он доказал свою силу и правоту, он победил всех врагов и осчастливил всех своих. Он испытывал огромное удовлетворение, ему приятно было представлять себя со стороны. И все ему казались друзьями, отличными мужиками, хотелось сделать ещё что‑то очень хорошее — раздать все деньги, жениться, пообещать невозможное.
Слева от Серёги сидела Алевтинка Голендухина — жена Лёлика, который забухал ещё днём у Гудыни, а сейчас уже ничего не соображал. Алевтинка спокойно ждала, когда Лихолетов насытится славой и поведёт её к себе. Она жевала жвачку, и лицо у неё было вызывающе самоуверенное. Она завладела лучшим жеребцом в табуне, и кто ей что скажет? Девки — те завидуют, парни сами её хотят, а муж — алкаш. Серёга, может, и не прихватил бы Алевтинку, но ему был нужен символ победы, а на такое дело Алевтинка — в самый раз.
— Сергей, если надо, я могу проконтролировать Голендухина, — негромко сказал Басунов, который прочно пристроился по правую руку от Серёги.
— Не надо, — поморщился Серёга. Он не любил помощи в личных делах.
— Понял. Не надо.
— Немец, ты куда свинтил? — крикнул Серёга Герману, который сидел уже поодаль. — Иди сюда! Виктор, будь ласков, пусти моего друга.
Басунов молча отодвинулся, и Герман пересел на его место.
— А ты чего один?
— Я не один, — возразил Герман. — Я вон с Лещёвым трепался.
— Да я про девушку, — пояснил Серёга. — Как говорится, через трение — к звёздам! — Серёге хотелось снизойти до Немца, щедро одарить неловкого друга. — Если надо, Алевтина для тебя договорится с подругой. Да ведь, Алевтина? Ты же у нас девушка полноприводная.
— Без проблем, — пожала плечами Алевтинка.
— Не надо, Серёга. Я или найду себе кого, или не найду, но сам.
Герману стало грустно. Ему и вправду некого было позвать, но подумал он почему‑то о Танюше. Серёга не взял её сюда. Германа ущемила какая‑то обида, что вокруг Серёги не Быченко или Лодягин из Штаба «Коминтерна», а Басунов и Алевтинка. А Серёга ведь хороший, настоящий. Герман помнил понтового прапора в лохматой каске и ледяную гряду Гиндукуша, помнил тот страшный мост и остовы взорванных бронемашин у кишлака Хиндж.
— Немец, у тебя всё нормально? — быстро спросил Серёга.
— Нормально, Серёга, — кивнул Герман. — Сегодня мы опять победили.
