Николай Переяслов - Он где-то рядом
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
То, что произошло затем в первые дни октября, захватило меня буквально с головой — это было увлекательнее, чем даже крутые американские боевики, которые я как-то целую ночь напролёт смотрел по видику у Громзона.
Подхваченный краснофлагим потоком, двигавшимся во всю ширину Ленинского проспекта мимо ворот моего института, я, как щепка, влекомая к водопаду, потащился в его волнах навстречу неведомой мне развязке, сереющей вдалеке цепочкой перекрывших проспект омоновцев. Отчасти из-за своей дурости, а отчасти и из-за тщеславного стремления попасть в объективы телекамер (один раз я чуть не на полсекунды появился на экране в программе «Время», дававшей репортаж об очередном митинге оппозиции, и с тех пор никак не мог забыть этого сладко-щемящего ощущения своей причастности к истории) я очень скоро оказался в первых рядах демонстрантов и увидел, что меня, словно лодку на рифы, выносит на прикрывшихся прозрачными щитами бойцов ОМОНа. Не могу охарактеризовать однозначно охватившее меня в этот момент чувство. Нечто подобное, помнится, я испытал однажды, попав в небольшую автомобильную аварию. Это было нынешней весной, я тогда заехал к Борьке Кузнецову в общежитие на Профсоюзной улице, чтобы переписать одну крайне необходимую для сдачи зачета задачу, но пока переписывал ее, отвлекаясь то на болтовню, то на чашку чая, мы чуть не проморгали время самого зачета. Ехать на автобусе, даже если бы 196-й подошел немедленно, чего никогда не случалось, было бессмысленно, так как мы все равно уже не успевали, поэтому, пересчитав остававшиеся после недавней стипендии деньги, мы решили проехаться разок на такси и, выскочив на улицу, остановили первую попавшуюся нам тачку.
Стояло начало апреля, московская весна никак не могла выбрать для себя что-то одно из двух — и то орошала всё вокруг брызгами капели и заливала лужами, то ударяла припоздавшими морозами, отчего дороги постоянно были похожими на каток. Именно такой участок проспекта и подвернулся под колёса нашему такси, когда перед ним вдруг кроваво вспыхнул красный глаз светофора. Водитель спешно нажал на тормоз, но было уже поздно…
О-о! Я до сих пор не могу забыть то удивительное чувство смешанного страха и восторга, когда понял, что ничего уже изменить нельзя, и столкновение с замершей впереди черной «Волгой» неизбежно. Свободный лёт машины длился какие-то считанные секунды, а душа за это время успела то взлететь в небеса, то упасть оттуда камнем, то замереть от какого-то гибельного экстаза…
Примерно то же самое я испытал и теперь, увидев, как в нескольких шагах от меня замелькали милицейские дубинки и обрезки арматуры, и по седым волосам высокого старика-ветерана побежала густая черно-красная кровь. Позже, просматривая хронику всего произошедшего по телевизору, я увижу, что такая же кровь побежала тогда и по волосам милиционеров, увижу, как демонстранты вырывают из рук омоновцев щиты, как погибает, раздавленный грузовиком, один из молодых милиционеров. Но тогда, находясь внутри остановленного ОМОНом потока, я видел только стоящего на моем пути врага и, будучи весь во власти обуявшей колонну жажды борьбы, ринулся на гряду белеющих впереди щитов, подхватил выпавшую из чьих-то рук арматурину и с размаху обрушил её несколько раз куда-то перед собой…
Как долго продолжался этот нечеловеческий шабаш, сказать трудно. Когда находишься в эпицентре событий, время ведет себя по совершенно иным законам, то растягиваясь до бесконечности, а то вдруг сжимаясь до точки. Вот я хрястнул несколько раз по вытянувшимся в длинный ряд и поблескивающим, как чешуя огромного дракона, щитам, затем отскочил в сторону и, на мгновение оглянувшись, увидел, как несколько человек разгоняют перед собой подожженный резиновый скат, взятый, по-видимому, с захваченного демонстрантами грузовика. Огненное колесо представляет собой очень эффектное зрелище, я вижу, как, пропуская его, расступаются в стороны ряды омоновцев и в образовавшуюся брешь тут же устремляются атакующие. «А куда мы, собственно говоря, рвемся? — мелькает вдруг у меня не самый своевременный, но отнюдь не второстепенный вопрос. — Что нам нужно — там, в конце Ленинского проспекта, где и помитинговать-то, кажется, не перед кем? И почему в таком случае нас туда так упорно не пропускают, превратив чисто бесцельное шествие в какое-то позорное и дикое побоище?..»
Где-то в глубине сознания мелькает догадка, что ни в прорыве демонстрантов через омоновский кордон, ни в самом выставлении этого кордона на пути колонны никакой реальной необходимости не существует; вслед за ней из-под завалов памяти выныривает обрывок слышанной где-то мысли о накапливаемом каждым из нас до критического уровня концентрированном зле, которое не может не возвратиться к нам же самим в виде катастроф или общественных катаклизмов. Я поворачиваюсь опять к извивающемуся, как лента, длинному туловищу ОМОНа, и в эту секунду на мое правое плечо опускается черная резиновая дубинка. Я вижу, как, вырастая из-за плеча омоновца, она описывает высокую дугу и, утолщаясь с каждым сокращающимся между нами сантиметром, с рушится на меня так, что я едва успеваю увести немного в сторону своё тело, и черная тень пролетает почти мимо, успев-таки скользом зацепить меня по правой руке, причинив острую боль в локте…
От удара я роняю кусок арматуры и с его стуком об асфальт включается уже совершенно иной отсчет времени. Омоновец еще только поднимает свою дубинку для второго удара, а я уже нырнул в сторону и ушел за спины рвущихся в схватку демонстрантов. Каждое столкновение с мечущимися во все стороны людьми отдается болью в моем локте, и я начинаю выбираться из этой толчеи к тротуару, а затем шмыгаю в какой-то двор, через него попадаю в незнакомый мне переулок и по нему выхожу на Шаболовку. И с удивлением обнаруживаю, что здесь идет абсолютно другая, будничная жизнь, и никто даже не подозревает о кипящем всего в нескольких сотнях метров отсюда кровопролитии. Правда, в некотором отдалении я вижу вереницу прижавшихся к обочине крытых брезентом армейских машин с солдатами, но разве в наши дни кого-нибудь можно удивить солдатами на московских улицах?
Кривясь от вспыхивающей в руке боли, я доехал на трамвае до метро «Добрынинская» и, перейдя на радиальную линию, заскочил в голубой вагон…
Сегодня, когда я оглядываюсь на те сумасшедшие октябрьские дни, я и сам не могу поручиться, что помню последовательность всего со мной произошедшего. Как-то так само собой случилось, что направленные на штурм Останкино отряды уехали без меня, но зато я присутствовал при захвате первых этажей мэрии и стоял на её балконе почти рядом с Макашовым, когда он, обращаясь к толпе внизу, говорил, что в России больше не будет ни мэрий, ни мэров…
В день, когда в центре Москвы появились танки, я прибежал к Вовке.
— Идем, — позвал я его. — Грех сидеть дома, когда совершаются такие события. Может быть, там, в Белом Доме, сегодня решается судьба всей России. Неужто ты хочешь остаться в стороне?
— Грех, — сказал Вовка, — как раз и заключается в том бездумном противоборстве гордынь, которое сейчас происходит между Кремлем и Белым Домом. Но это не больше, чем междуусобная распря. На баррикадах делят только власть и сферы экономического влияния, судьба же России решается всегда на небесах, так что…
— Извини, но сегодня некогда философствовать, — перебил я. — Нужно идти и противостоять силам, пытающимся ввести беспредел в норму жизни.
— Противостоять тоже можно по-разному, — возразил он, а сам тем временем все же принялся надевать кроссовки. — Вы вот зациклились на противостоянии физическом, а Россия всегда была сильна в противостоянии духовном. Так что лидерам оппозиции нужно было посылать отряды не на захват телебашни, а в храмы на молитву.
— Зачем же ты тогда идёшь? — спросил я, видя, что он уже собрался и берёт в руки ключи.
— Затем, чтобы объяснить вам, что побеждать надо не ненавистью, а любовью.
Мы вышли из дома и доехали до метро «Баррикадная». Но станция была открыта только на вход, и нам пришлось возвратиться назад на «Улицу 1905 года» и добираться к Белому Дому сначала наземным транспортом, а затем и пешком. Однако попасть к зданию Верховного Совета было не так-то просто, все подходы к нему были перекрыты милицией и ОМОНом, а в прилегающих дворах виднелись зеленые грузовики армейских подразделений. На одно из таких мы и напоролись, обойдя уже несколько постов и, думая, что путь к Белому Дому теперь свободен.
— Эй! А-ну, погодите! — остановил нас чей-то грозный окрик, и из-за трансформаторной будки появился усталый майор с автоматом Калашникова на груди. — Вы это куда разбежались? — настороженно подошел он к нам.
