Петер Розай - Отсюда - туда
Почему-то я всегда улыбаюсь, когда вижу людей, у которых, как говорится, все в порядке, но это не насмешка, а беспомощность, что-то вроде отчаяния.
В шесть встретились с Перкинсом. Он уже стоял под светящейся вывеской кафе, где мы договорились встретиться, и курил. Я разглядывал его, пока он не заметил моего приближения. На свету лицо его было еще бледнее, чем я его помнил. Бледность — единственная его примета. В остальном же он выглядел как банковский служащий: не будь он пропащий, он бы, наверное, и стал им. Что происходит с ним, думал я, не знаю.
Мы обнялись. Перкинс хлопнул меня по плечу.
— Как дела? — спросил я, когда мы вошли в кафе.
— Чудесно, сам видишь, — ответил он.
Рассказал ему о своем путешествии, обо всем, что видел. Перкинс не перебивал, не задавал вопросов, и я не был уверен, что он слушает, но это было неважно. Под конец я достал бумажник, вынул фотографию.
— Вот мой сын, — сказал я, — только я не знаю, где он теперь и что с ним.
Перкинс засмеялся.
— Мне это нравится, — сказал он.
— Ну а что ты поделывал все это время? — спросил я.
— Ничего, — ответил Перкинс.
— Мне это не нравится, — сказал я, и мы оба засмеялись.
Перкинс дремлет. Спит. Не просыпается. Вот черная косынка, которой он повязывает шею.
Когда я увидел, что тебе так худо, мне стало жаль тебя. Но я не знал, что делать. Не знаю и теперь. Мотоцикл стоит у дверей, конь мой, друг мой, он готов стартовать в любую минуту.
Страна была огромная, зеленая и огромная. Ручьи были в ней и озера. Они сверкали на солнце. И была там какая-то музыка, дивная музыка, и деревья, трава и скалы стояли как зачарованные.
— Хотя и со мной кое-что приключилось, — сказал Перкинс. — Ты не поверишь.
Он смотрел на меня, откинувшись. Он щурился от дыма, заполнявшего помещение.
— Невероятная история, — сказал он, — я должен тебе рассказать.
И под звуки музыки, которая стала совсем громкой, он рассказал.
Был я на Шоттерском озере, там никого не было, только собака. Поиграл с ней, и она стала ручная. Даже лизала мне руки. Я взял камень и бросил его далеко в поле, а собака нашла и принесла. Камень был горячий от солнца.
Спустился к воде, собака за мной. Вода неподвижно серела в четырехугольном ложе купальни, без малейшей волны. В одном углу росли камыши, всего четыре или пять штук, но и те стояли тихо, как нарисованные.
На берегу валялись всевозможные пластмассовые пузырьки от масла для загара. Я бросил их в воду и посмотрел, как они плавают. Потом наполнил их до половины водой. Теперь они неподвижно стояли под водой, как рыбы. Хотел заставить собаку принести их, но она не согласилась.
Потом я некоторое время плавал один в озере, собака стояла на берегу и смотрела на меня. Небо надо мной было совершенно пустым и чудовищно знойным.
Сколько я ни звал собаку, она не пошевелилась. А когда я спал отъезжать, собака отбежала и залаяла. Можно было подумать, что мы чужие и никогда не видели друг друга.
Я ничего не говорил, сидел и смотрел в темную глубь кафе.
Перкинс сказал:
— Завтра начинаем.
— Что ж, — сказал я.
Мы были рады, что в кафе так шумно и так темно. Это облегчало нам положение. Трудно ведь признать, что в разговорах давно уже нет никакого смысла.
— Надежд у нас никаких, — сказал Перкинс через некоторое время. Засмеялся и спокойно добавил: — Вот почему мы безнадежны.
Я не устал, а хотелось бы. Какое-то время колесил по городу вдоль и поперек. Перкинс не поехал со мной, я был один. Выспаться бы.
У газгольдера остановился, рассмотрел наверху черные рычаги. Побродил немного вокруг Шоттерского озера, по зарослям, в которых было полно птиц, потом вернулся к мотоциклу.
Луна-путешественница, возьми меня с собой.
Как луна плывет по полям, там, за городом, — точно это моря.
Несмотря на поздний час, поехал к Итальянцу. Представьте себе почти квадратный кусок земли, одна сторона которого равняется метрам тремстам. Столько места занимает свалка подержанных автомобилей, владение Итальянца. Он не рассердился, когда я его разбудил. Только постучал в окно, он сразу проснулся.
Мы сидели в бараке и курили. Итальянец поставил чай. Я рассказывал ему о себе. Сначала чтобы оправдать свой поздний визит, потом с воодушевлением.
— Пора спать, — перебил меня Итальянец. Он постелил на диван автомобильный чехол, положил сверху другой. — Это тебе накрыться!
— Зачем обязательно спать?
— Да у меня тут девушка, — сказал Итальянец и засмеялся.
Спал я долго. Утром девушка пришла ко мне и залезла под одеяло. Я знал ее. Было приятно открыть глаза с девушкой под боком и с солнцем на дворе. Итальянец разговаривал с клиентом, а мы его слушали.
— Да что вы говорите! — твердил Итальянец, а кто-то другой смеялся и говорил:
— Да вы и сами не верите, правда же?
Какое-то время беседа их текла таким порядком, и мы захихикали, когда заметили, что Итальянец его все-таки надул.
Итальянец опустил руку в железную бочку с водой и плескал там, а клиент откинулся на сиденье автомобиля и деланно стонал, а мы хихикали, а солнце лежало на покрывале, как теплая маленькая кошка.
Наконец мужчина отсчитал Итальянцу деньги, и тот стал позвякивать монетами в карманах своих штанов. Прогудел автомобиль. В дверной проем мы видели, как на веревке болтается свежевыстиранный комбинезон. Ветер доносил запах стирки. Я чуть было не заснул снова. Итальянец заглянул к нам, и я стал подниматься.
— Ну как? — спросил Итальянец.
— Да никак, — сказал я и пошел к колонке умываться. Железный насос в разгоравшейся духоте на ощупь был особенно прохладным и свежим. А вот машины уже изрядно накалились. Один рабочий что-то кричал другому. Анламийорум, анламийорум. Это по-турецки. Где-то там в садах, за забором. В высотных башнях на севере сверкали ряды окон. Летел вертолет. И пропал на севере.
Ну разве не красавица! Ну разве не милашка!
Девушка вышла из барака и трясла головой, чтобы спутанные за ночь густые волосы снова распутались. Итальянец, считавший на столе деньги, посмотрел на нее и улыбнулся. Любит он девочек. Они много значат для него. Вспомнилась любовная история, когда-то со мной приключившаяся. Как давно это было, думал я. Ни беспокойства, ни боли: что это — отчаяние или счастье?
Как приятно прогнать сон холодной водой. Таз для умывания был голубой, эмалированный. Холодной и чистой была вода в тазу, и я мог видеть свое лицо, как в зеркале: круглое и какое-то еще помятое от сна.
Девушка помыла мне спину, да так, что холодная вода залилась мне в штаны. Я прыгал и кричал. Хотя не так уж это было неприятно. Солнце высушило меня.
Итальянец сходил еще к прессу металлолома. Отдал команды рабочим. Кричал на них. Это были итальянцы, но у них не было разрешения на работу. Несправедливость всегда несправедливость, думал я, относится ли она к тебе самому или нет. Шум, производимый прессом, был монотонным — вдох, выдох, стон. Потом повизгивание жести и металла. Рабочие в кожаных рукавицах брали слиток, несли его на пирамиду. Итальянец покрикивал. Я молча и не шевелясь стоял и смотрел.
Пар медленно разлился по комнате и погасил зеркала. Все произошло и случилось как нечто вполне естественное.
Я вернулся к бараку, поплескал рукой в железной бочке с дождевой водой, как раньше Итальянец, когда вода еще была холодной, теперь же она нарастила сверху тонкий теплый слой. От моей одежды шел пар. На бузине, что росла рядом с домом, листья стали вялыми, мягкими; они сворачивались в трубочку. Часы мои остановились. Я выпил глоток воды.
— Поедешь со мной? — спросил я девушку, но она не захотела.
Какое-то время я бесцельно ехал по запущенному пригороду, потом свернул к реке. Бывают тихие рукава, которые нарочно отделены от основного русла. Вот туда я и поехал. Это тихие, мутные от водорослей пруды и длинные заводи, поросшие камышами. Там великое множество разных птиц, которые взлетают, когда к ним приближаешься. А отражения облаков на воде, если долго на них смотреть, невозможно отличить от самих облаков.
В солнечные дни на берегу полно народу, ставятся тенты от солнца, из сумок-холодильников извлекаются банки с пивом. Дети лижут мороженое и играют у воды, парочки шныряют по кустам. По воскресеньям я здесь не бываю. Но в будни приятно найти что-нибудь, что осталось после отдыха в выходные дни, хотя все это, скорее, печально.
Быть Наедине С Собой. Я никогда не бываю один. Всегда есть кто-то, кто на меня смотрит. Что бы я ни делал, он всегда тут, мой соглядатай. Я двигаюсь, становлюсь подвижной мишенью. Кругом тихо. Он ждет, он следует за мной. Зеленое стекло, бинокль с миллиметровой сеткой, зеленое стекло. Кругом тишина, звери на поляне, терять нечего.
