Евгения Доброва - Персоны нон грата и грата

— Может, ты что-то делала неправильно? — предположила она. — Давай в книжке посмотрим. Ну вот. Во-первых, пуансетию нужно поливать только теплой водой. Во-вторых, дважды в день переставлять из тени на свет. А в-третьих, тебе, надо сказать, повезло.

— Почему?

— Ты руки после нее мыла? На, почитай.

Я взяла книгу. В глаза бросились символические череп и кости, жирная заглавная надпись гласила: «Очень ядовитое растение».

А руки-то я и не мыла.

ТАМБОВСКИЙ ВОЛК

Рядом с нашим домом, в Протопоповском переулке, есть секонд-хенд, до потолка заваленный тряпичной дребеденью. Я часто туда захожу: люблю наряды и умудряюсь перешивать дерьмо на конфетки.

Утро, никого нет, я одна, набрала тряпок, кручусь в закутке-коридорчике перед зеркалом. В руках у меня скатанная в ком истошно-голубая бархатная кофта, которую я прикладываю… к правому бедру — и так, и сяк. Это потому, что хочу сшить из нее сумочку, которая как раз на уровне бедра, по моему преставлению, и будет болтаться. И тут я чувствую, что на меня кто-то смотрит. Оборачиваюсь. Из не замеченной мною подсобки вышел человек лет сорока в огромной ковбойской шляпе — и наблюдает за манипуляциями. Причем очевидно, что смысла их он не понимает.

— Очень хорошо!

Ну что мне ему ответить?

— У вас тоже, — говорю, — неплохая шляпа.

Человек оказался владельцем заведения, а заодно и хозяином соседнего ресторана. Звать Петр. Отвез домой (три минуты пешком) на джипе размером с карету «скорой помощи». Сунул визитку. На серебряном картоне — здоровая собачья голова. Сверху курсивом — «Ресторан „Тамбовское подворье“». Стало быть, это не собака, а волк изображен. Тамбовский. Тотем, то есть. Я убрала визитку в бумажник. Своей не дала. А назавтра и думать про него забыла.

Прошла неделя — я не звоню. Неугомонный ковбой провел разведку, узнал мой телефон у продавщиц и попросил внимания. Ладно уж, встречусь, а то если его сразу послать, то мне потом в тот секонд не зайти. Что я, в конце концов, бегать от него должна? У меня открытая жизненная позиция. Послушаю, что скажет. Если что, сдачи дам, в школе на рукопашный бой ходила.

Но сдачи давать не пришлось, ковбой вел себя вполне корректно. Встретились в ресторане — позвал отобедать.

Я болела гриппом, но тем не менее решила выползти из норы. Приезжаем в ресторацию, провел в номера, спрашивает:

— Ты пить что-нибудь будешь?

— Не, не могу, антибиотики принимаю.

Тамбовский Волк нажимает кнопочку под столом. Приходит тетенька. Волк что-то пишет на бумажке и отдает ей листочек. Тетенька уходит и через пять минут возвращается с коробочкой в руках.

— Вот, — говорит Тамбовский Волк, — новейшая фармацевтическая разработка от гриппа. Оциллококцинум. Экстракт печени и сердца барбарийской утки. Не бойся, это гомеопатическое, я ребенку семимесячному даю.

Мне терять нечего. Мне, черт побери, работать надо, а температура изматывает. Короче, выпила я одну капсулу этого бациллококцинума. И… выздоровела часа через два. А то я уж думала — а вдруг грипп куриный!

Прямо-таки чудеса в решете. Спасибо тебе, добрый человек в большой шляпе. Робин Гуд, а этой породы осталось совсем немного.

Увы, Тамбовского Волка я спугнула. Прошел месяц, и сидели мы снова в его «Тамбовском подворье».

— Пишешь сейчас что-нибудь? — спрашивает.

— Дневник.

— Вот если бы я вел дневник! Чего в моей жизни только не было. Начиная от отрезанных голов и кончая… самыми невероятными эротическими приключениями.

Работал я на бирже, ну, это лесопилка, значит. И вот однажды вижу: навстречу мне несется Славка Пончик, весь зеленый. «Что случилось?» — «Г-г-голова!» — и дальше помчался.

Я подхожу — человек попал под комбайн, голову колесом отрезало.

Я смотрю на нее — а она для меня как баранья.

Я свои нервы так воспитал. Лежу я, а на верхней шконке кого-то бьют. Чувствую, сверху кровь на меня полилась. Утерся, повернулся к стенке — и заснул.

С головой смешно получилось. Один там у нас нужду справлял у дороги, голову тоже увидал и драпанул со страху. С расстегнутой ширинкой. Прибегает на биржу, а ему так дружески: «Гражданин начальник, ты это… убрал бы…»

Слушать Тамбовского Волка тяжело. Когда он увлекается, начинает говорить без интонаций, сквозь зубы. С непривычки трудно разобрать, я переспрашиваю. Разумеется, только тогда, когда не могу утерпеть от любопытства.

Такую же узнаваемую неинтонированную речь можно услышать в фильме Учителя «Космос как предчувствие». Там виртуозно сыгран бывший зэк с твердыми моральными принципами. Только в кино все плохо кончилось, а у Тамбовского Волка — хорошо. Что интересно, он-то мне и подарил диск с этим фильмом.

Так как же я его спугнула? Я прицепилась то ли к бирже, то ли к шконке, то ли к гражданину начальнику — понятно, где мог быть такой сюжет.

— За что сидели? — спрашиваю. Вот какая умная девочка, в жизни разбираюсь.

И он стушевался, замялся, не ответил… Увел разговор в сторону… До эротических приключений мы так и не дошли.

И только когда он едва поздоровался со мной на углу Протопоповского и Каланчевки, я поняла, что произошло. Не хотел он быть бывшим зеком — он хотел Робин-Гудом.

ПРАВИЛЬНЫЙ ПАЦАН

Как? Христич? Это что, отчество? Нет, это фамилия. Почему у Христича нет заднего стекла в машине?

Его прострелили.

Но, Боже мой, что случилось?

Стреляли. Гнались. Не догнали. Я бы догнал. А что, у меня двести тридцать лошадей!

А если по правде?

Едем с Маринкой через Химки, а тут двое на «шахе». Впереди троллейбус. Я только хотел его объехать, а эти, блин, козлы меня притерли, еле затормозил. Ну, суки. Взял и перегородил им дорогу. Вдруг вижу: через салон пролетела пуля — и в форточку! Я даже сигарету выронил. А что ты думала, у меня такие нервы железные? Выхожу из машины, Маринка орет: «Идиот!» — а я ей: «Под сиденье!»

Короче, вышел. Стоит «шаха» и два отморозка, у одного волына. Ну я волыну отнял и выстрелил ему в ногу. Сначала порешить хотел, но в последний момент передумал.

Как — отнял?

А так. (Показывает.)

А дальше?

Остался милицию ждать.

И что им сказал?

А так и сказал: «Убить хотел. А ты бы на моем месте как поступил?»

Все правильно, в классической риторике этот прием называется концессио — защитник заставляет вас взглянуть на вещи глазами подсудимого.

Цицероново красноречие на обочине Химок — и Христич, ранивший при всем честном народе малолетнего придурка, отпущен восвояси.

Но только ли красноречие?

Никто не знает, где кончается психология и начинается гипноз.

У Христича есть друг поэт. Однажды поэта остановили на улице:

— Слышь, ты! Это кто написал, Пушкин или Лермонтов? — У подъезда стояли две темные личности и не могли завершить литературоведческий спор.

Поэт «слышь, ты!» не перенес и сцепился.

А это оказались люди криминального авторитета Узбека, и они сказали:

— Ну все, ты труп.

Христич поехал разбираться; уладил дело. Потом сказал, угроза была реальная.

— И как же ты, Христич, все разрулил?

— Сказал им, что работаю с Машкой — (еще один авторитет, Христич просто вспомнил, что есть такой и что пока не убит), — что с поэтом с первого класса вместе учился и он мне дорог как память.

Поэт:

— Ничего себе, дорог как память! Что я, вещь, что ли?!

А Христич говорит, что это на блатном жаргоне значит: тронешь — я лично порву на части.

Ну, мы уже не стали спрашивать, что значит «порву на части».

— Не любит этот, как его, поэт, таких как мы… — сказали Христичу на прощание.

— …И никогда, слышите, никогда не цедите сквозь зубы, когда разговариваете с зеками, — сказал потом Христич.

Я вышла замуж за друга Христича. Мы делали ремонт в новой квартире. А жили в старой. Чтобы съехать оттуда, нужно было заканчивать, и поскорей. В частности, на текущий момент срочно требовалось приклеить потолочные плинтуса.

Я позвонила Оксане Кораблевой:

— Ты художник — у тебя глазомер хороший. Приезжай, помоги.

Оксана приехала, поздно и будто пьяная; переоделись в рабочие тряпки, ей дала свои, а сама нацепила одежду супруга, причем, чтобы не особенно загадить клеем чужие штаны, вывернула их и надела наизнанку — получилось очень смешно, оттого что торчали карманы, как крылья у ангела, и не сходилась ширинка. Но работа не задалась: Оксана стала хихикать, дурить, меня, говорит, разморило после бассейна, и делать ничего не могу.

— Давай, что ли, выпьем тогда.

Достала из сумки тревожную фляжку, отыскала в ящике с инструментами мензурки и разлила грамм по пятьдесят. В это время раздался звонок: Христич привез мешок цемента. Открываю дверь, он заходит в квартиру, видит меня в незастегнутых штанах наизнанку, навеселе и с незнакомой ему барышней. Как друг моего мужа и почтенный отец семейства он решает этот беспорядок прекратить.