Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник)
— Вот, — Руфь подошла к Митчеллу и села рядом. В руке она держала маленький мешочек из мягкой верблюжьей кожи. Руфь передала мешочек лейтенанту и сказала: — Возьми это с собой.
Митчелл неторопливо открыл мешочек, из которого при каждом движении доносилось нежное позвякивание, и извлек содержимое. На его ладони оказалась большая медаль на цепочке. Серебро тускло поблескивало в свете лампы. Руфь встала на колени на кушетке рядом с Митчеллом и вопросительно заглянула ему в глаза. Ей не терпелось узнать, понравился ли Митчеллу подарок. Лейтенант взглянул на обратную сторону медали. Там оказался Святой Христофор — древний и немного кособокий. Медаль была отлита из тяжелого серебра, и Святой — неуклюжий и угловатый — вызывал глубокие религиозные чувства, столько души вложил в него давно умерший серебряных дел мастер.
— Это для путешественников, — торопливо произнесла Руфь. — Штурману, подумала я, медаль может очень — очень помочь… — Кончено, это не моя вера, — продолжила она с застенчивой улыбкой, — но думаю, что вреда не будет, если покровителя путешествующих ты получишь из моих рук. Вот почему я ездила в Иерусалим. Мне хотелось найти для тебя что-то вроде этого, что-то святое. Ты не считаешь, что святой предмет из самого Иерусалима может иметь больше силы по сравнению с другими?
— Конечно, — согласился Митчелл. — Просто обязан иметь.
— Ты будешь её носить? — робко спросила Руфь, искоса посмотрев на лейтенанта, который держал медаль на весу за цепочку.
— Постоянно, — ответил Митчелл. — Днем и ночью, в каждом боевом вылете, в каждой поездке на джипе.
— Можно я её на тебя надену?
Митчелл расстегнул ворот рубашки и протянул медаль девушке. Та встала с кушетки, лейтенант склонил голову, и когда медаль скользнула под одежду на грудь, Руфь наклонилась и поцеловала Митчелла в шею, в то место, где цепочка касалась тела.
— Ну, а теперь, — деловито сказала она, — не будем терять времени. Свет нам ни к чему, — добавила девушка и выключила лампу.
Затем она подошла к окну и откинула в стороны тяжелые занавеси. Митчелл сразу ощутил прохладу, которую принес с собой легкий, чуть пахнущий солью и пропитанный запахами близлежащих садов легкий ветерок. Руфь стояла у окна, и лейтенант подошел к ней. Холодок серебряного украшения на груди был для него пока непривычен. Он встал у неё за спиной и, легонько обняв, посмотрел на ночной город. Белые здания — очень современные и в то же время какие-то библейские — сияли в ярком свете луны, а с запада доносился тихий шепот моря. Митчеллу хотелось сказать, что он будет помнить её и все то, что с ней связано. Он хотел сказать, что не забудет её утонувшую мать и томящегося в лагере отца, её прежнего возлюбленного, который не боялся пить с ней шампанское в нацистских кафе. Митчеллу хотелось, чтобы девушка знала, что в его памяти останутся сделка с жуликом греком, трюм парохода постройки 1887 года и евреи, перед смертью вымаливающие у матросов единственный лимон в обмен на золотой подсвечник. Лейтенанту хотелось сказать, что, пролетая над Германией или любуясь, как падает первый снег в его родном городке, он будет вспоминать об уткнувшейся носом в песок пляжа лодчонке, о неделе в здании кинотеатра и об английских патрулях на улицах. Одним словом, Митчелл страстно желал сказать Руфи, что пережитый ею ужас и её отвага не будут забыты, но не знал, как это сделать. Но, кроме того, лейтенант хотел быть до конца честным — хотя бы с самим собой. В глубине души он понимал, что дома в Вермонте, если ему суждено туда вернуться, эти события и люди постепенно начнут стираться в памяти, и все больше станут походить на рассказы из детской книжки, прочитанной много-много лет тому назад. Он крепче прижал девушку к себе, но так ничего и не сказал.
— Вон он, — небрежно бросила Руфь. — Видишь, как он стоит у соседнего дома. Приглядись… Рядом с калиткой.
Митчелл вытянул шею и посмотрел через плечо девушки. Внизу на улице, метрах в тридцати от дома, в котором жила Руфь, виднелась, почти совсем утонувшая в тени фигура человека.
— Али Хазен, — пояснила Руфь. — Он постоянно является сюда и торчит под окнами. Думаю, что этот тип меня когда-нибудь убьет, — с вздохом закончила она.
Руфь отвернулась от окна и повела Митчелла через полосу лунного света, делившую комнату на две части. Дойдя до кушетки, девушка мрачно взглянула лейтенанту в глаза, потом неожиданно толкнула его на узкое ложе и легла рядом.
— Ну, а теперь, лейтенант… — она поцеловала его в щеку, — … расскажите мне о Вермонте.
Ходячий раненый
Интересно, что случилось с гардинами?
Он лежал в постели, напряженно прислушиваясь, к дикому, постоянно выводящему его из себя, гвалту под окном, которое выходило на одну из каирских улиц. Его нервная система уже не могла выдерживать безумные вопли мальчишек-газетчиков, цокот копыт, чем-то похожий на нескончаемую металлическую капель, рыдающие завывания уличных торговцев. Лучи солнца, яркого и обжигающего, как раскаленная до бела монета, врывались в комнату через раскрытое окно. Растрепанные гардины валялись на полу, часть шнуров от них тянулись к верхней части оконной рамы, и Питеру казалось, что они похожи на разорванную паутину.
— Что случилось с занавесями? — спросил он хрипло. Горло у него пересохло, а голова с правой стороны словно раскалывалась.
Мак брился у умывальника, щетина под лезвием бритвы потрескивала, и в этом негромком звуке было нечто спартанское.
— Вчера вечером, — ответил Мак, не поворачивая головы, — в состоянии возбуждения…
— Какого ещё возбуждения?
— …ты сорвал гардины.
— С какой стати?
Мак неторопливо и очень аккуратно выбрил кожу вокруг своих коротких солдатских усиков щеткой и сказал:
— Точно не знаю. То ли ты хотел меня выкинуть из окна, то ли выпрыгнуть сам. Впрочем, возможно, тебе просто не понравились гардины.
— Боже мой!
Мак сполоснул лицо и добавил:
— Ну и надрался же ты вчера, Питер.
— Что я ещё натворил?
— Два лейтенанта и майор. Внизу в салоне. Десять минут оскорблений.
— Майор! Господи! — Питер закрыл глаза.
— Думаю, что лейтенанта ты ударил, — голос Мака из-за полотенца звучал приглушенно. — Во всяком случае, что-то ты ударил, можешь не сомневаться. Ты порезал руку.
Питер открыл глаза и посмотрел на руку. На тыльной стороне правой кисти зияла широкая, отвратительная рана, уже начинающая припухать по краям. Только взглянув на рану, он почувствовал, как болит рука.
— Я помазал её йодом, — сказал Мак. — Ты не умрешь.
— Спасибо, — Питер бессильно уронил руку и облизал сухие губы. — Что я говорил майору?
— Называл его «человеком из джунглей», «имперским пожирателем падали», «гезирским кровососом» и «штабным палачом».
— Достаточно, — прохрипел Питер, правая сторона его черепа болела невыносимо.
— Ты был к нему несправедлив, — спокойно сказал Мак. — Майор — парень вполне приличный. Три года воевал в пустыне. Доставлен из Сицилии с дизентерией. Дважды ранен. К штабу приписан всего четыре дня назад.
— Боже мой, — прошептал Питер. — Боже мой…
В комнате установилась тишина. Мак натянул рубашку и расчесал волосы.
— Ты его имени случайно не знаешь? — наконец спросил Питер.
— Майор Роберт Льюис. Было бы неплохо, если бы ты его нашел и пожелал доброго утра.
— А как насчет лейтенантов?
Мак достал записную книжку, сверился с записями и сказал:
— Макинтайр и Кларк. Ждут тебя с нетерпением.
— Очень скоро наступит день, — пробормотал Питер, — когда я вообще перестану пить.
— Небольшое количество виски, — мягко произнес Мак, — благотворно действует на душу. Чем я могу сейчас тебе помочь?
— Ничего не надо. Спасибо.
Мак направился к дверям.
— Мак…
— Слушаю вас, капитан… — звание Мак произнес очень серьезным тоном, в котором, однако, можно было уловить легкую насмешку.
— Мак, это случилось со мной первый раз в жизни.
— Знаю, — ответил Мак и вышел из комнаты.
Питер встал, доковылял до умывальника и посмотрел на себя в зеркало. Он увидел знакомое удлиненное лицо, зазубренный, со следами от шва шрам на лбу и странное темное пятно в глазу. Совсем недавно целых три недели он этим глазом ничего не видел. Отражение в зеркале слегка вибрировало, так, как оно вибрировало два последних месяца.
Питер тщательно побрился и вышел, чтобы принять душ. Вернулся он освеженным и чувствовал себя значительно лучше. Одевшись, он снял погоны с тремя звездочками со старой форменной рубашки и прикрепил к свежей, автоматически проверив, не осталось ли на них следов губной помады. Три с половиной года тому назад, когда он служил в Аррасе, на погонах сохранились такие следы, и он проходил весь день, не зная об этом и не переставая удивляться, почему с губ сержантов не сходит улыбка.