Луиджи Малерба - Римские призраки

— Нетрудно представить себе. Но сейчас, похоже, у него осталась только проблема с кровью.

— По-моему, и этого достаточно. Верно?

Кларисса умолкла, словно замкнулась в своем трагическом молчании.

Бедный Зандель, сколько трагедий, а через какой-нибудь месяц он опять будет путаться у меня под ногами, ухаживая за Клариссой, или изучать тротуары где-нибудь в Лондоне, Хельсинки или Пекине. Какого черта еще можно ждать от такого человека? Оставим в покое тротуары, с эритроцитами шутить не приходится.

Интересно, трахаются ли иногда Зандель с Ириной? И как к этому относятся эритроциты?

Кларисса

Когда Зандель сказал, что у него проблема с эритроцитами из-за облучения, которому его подвергали в Нью-Йорке, я все поняла. Старалась не понимать и вообще забыть, но сомнений относительно природы болезни, которую лечат рентгеновскими лучами, не осталось, а после упоминания о Чернобыле вся наша последняя встреча прошла в атмосфере какой-то недосказанности, и это чувствовалось. У меня появилась новая проблема — эритроциты, а у него — что-то ужасное, что он старался скрыть. В общем, я пыталась смириться с фактом, что Зандель втайне от всех начал умирать. Мне хотелось не думать об этом, выбросить из головы. Но это было невозможно.

Джано подарил мне маленький спутниковый будильник «Орегон» (он объяснил мне, что марка «Орегон» более или менее соответствует классической «Омеге»), Точное время передается напрямую со спутника, и можно даже узнать в нужный момент мировое время. Очень любезно с его стороны, но я не могу сказать Джано, что мне больше по душе циферблат со стрелками и что я ненавижу всю эту электронную цифирь. Кроме того, чтобы узнать, который час, я должна нажать на кнопку, тогда цифры высвечиваются голубым цветом, отчего даже полдень мне кажется ночью. Думаю, он сделал этот подарок, заметив мою депрессию, но, может быть, он подарил спутниковый будильник Валерии, а потом, чтобы совесть не мучила, сделал такой же презент и Клариссе. Всегда меня одолевают дурные мысли.

Закончилась замена обоев в столовой и спальне. В результате — элегантность, которая меня совершенно не трогает. Нисколько. Я надеялась отвлечься и вдруг заметила, что утратила связь с вещами, даже с этими красивыми и дорогущими обоями. Я могу сидеть в кресле в столовой и любоваться новыми обоями, словно сотканными из тончайшей соломки и напоминающими бумажные стенки в японских домах. Но какое дело до японских домов Клариссе?

Я пользуюсь любым случаем, чтобы выйти из дома, до того мне надоели и эти дорогие обои, и купол Сант-Андреа-делла-Валле, и балкон, нависший над римскими крышами, и лес телеантенн, а теперь еще и огромные тарелки спутниковых антенн, портящих панораму Рима и превращающих его в город третьего мира.

Отмечая какую-то дату, издательский дом «Эйнауди» второй раз за последние десять лет снял лоджии замка Святого Ангела и угостил всех отличным белым вином из Венето, морскими деликатесами и балом — под аккомпанемент музыки Моцарта, Баха и Вивальди. Но вертолеты карабинеров все время крутились на небольшой высоте с единственной, откровенной целью — испортить праздник издателю-коммунисту своим ревом, заглушающим музыку, заставляя гостей повышать голос. Мне немного стыдно самой себя, но я стала оглядываться по сторонам, чтобы не остаться в одиночестве, когда Зандель уйдет туда, куда рано или поздно уходят все. Джано, ни о чем не думая, предоставляет мне на таких светских приемах полную свободу.

Так вот, именно в замке Святого Ангела я встретила писателя Луччи Нерисси, с которым была едва знакома. Он взял мои руки в свои и упорно разглядывал меня, словно мое присутствие его ошеломило. Есть особый способ смотреть на женщину с желанием, не знаю, как назвать его, — в общем, с откровенным желанием. Любая женщина любого возраста умеет прочитать этот взгляд и ответить на него тысячью способами или вовсе не ответить. Но такой взгляд уже сам по себе — событие. Взгляд был серьезным, а слова смелыми. Луччи Нерисси тотчас уловил мою готовность слушать и воспользовался ею. Он пригласил меня в Париж, сразу же перейдя на «ты». Безумное предложение и явно шутливое, а я оценила шутку по достоинству.

— У меня внезапно возникло желание, которым я хочу поделиться с тобой. Поедем завтра в Париж, прошу тебя. Там в Гран-Пале будет выставка Коро.

— Этот художник меня как раз и не интересует, к сожалению.

— Его переоценивают. Может, ты и права, — сказал он с хитроватой улыбкой. — А почему бы нам сегодня не поужинать вместе в Риме?

— В другой раз. Сейчас я должна найти своего мужа.

Я огляделась вокруг в поисках Джано, который наблюдал за мной, стоя в нескольких шагах от меня.

— Я ляпнул глупость?

— Нет.

— Мы еще увидимся?

— Возможно.

— Хочешь сказать, что это дело случая? — спросил он, прикидываясь огорченным.

— Скорее доброй воли.

Я попрощалась с писателем с улыбкой, полной недосказанности. Он не нашел ответа и остался стоять неподвижно и смущенно. Я подошла к Джано, который болтал с какой-то молодой незнакомкой.

— Однако, дорогая моя, — сказал мне Джано с горькой усмешкой, — ты отдаешь себе отчет в том, что ведешь себя как женщина, которая ищет, к кому бы пристроиться? Я своим глазам не верю.

— Да нет, уж если на то пошло, я веду себя как женщины, страдающие от одиночества: они время от времени попадают на светские рауты и оглядываются по сторонам в надежде встретить приятного мужчину, чтобы просто поболтать.

— Или для мимолетного эротического приключения, а может, и для долгого эротического приключения. Женщины, готовые на все, но сохраняющие право выбора.

— Не говори, что приревновал меня к этому незнакомцу!

— К незнакомцу, который встретил тебя такими объятиями. К незнакомцу, хорошо всем известному.

— Правда? А я о нем ничего не знаю.

Честно говоря, я даже названия не знала ни одной его книги, но в эту минуту его книги меня и не интересовали. Не стану отрицать, что Луччи Нерисси произвел-таки на меня впечатление. Ну да, скажем, он разозлил меня своей уверенностью, что я обязательно должна упасть в его объятия. Кроме того, меня раздражали его длинные и слишком черные волосы, мятый пиджак и неизменные линялые джинсы — как у человека, во что бы то ни стало желающего выдать себя за художника. Надеюсь, хоть стихов он не пишет. Господи, только бы он не был поэтом; не знаю почему, но поэзия меня не увлекает, просто нервирует. К тому же мне вдруг припомнился персонаж из комиксов Файфера — без пиджака, длинноволосый, как этот. Там он говорит: «Я тоже хочу быть антиконформистом, как все».

Вообще Луччи Нерисси физически превосходил его, тогда как из-за своих манер был явно не на высоте. Но скажу откровенно, от мужчин я никогда не требую золотого сечения.

Так я и вела себя с Луччи Нерисси, то есть была готова терпеть его нахальство, делать вид, будто он поразил меня в самое сердце, но не в нутро. И это на глазах Джано — саркастически настроенного светского джентльмена, и вопреки памяти о Занделе. И пусть Зандель не говорит, что не мог мне перезвонить только потому, что один раз я не имела возможности ему ответить. В общем, он ведет себя как приговоренный к смерти. Нет на свете ничего более гнетущего, чем мужчина, оказавшийся носом к носу со слишком близким будущим в тесной беспощадной западне. В тот последний раз, когда мы встретились и любили друг друга с отчаянной яростью после мрачных разговоров, Зандель повел себя как слабый, умирающий человек.

А не Луччи ли Нерисси, тот интеллектуал, которого с иронией предугадал Джано в своей книге? Что до меня, то я ответила бы «нет», хотя уже проявляю к нему некоторый интерес.

А Дульсинея? Что говорит Дульсинея?

Джано

Кто знает, как переносит свою болезнь бедный Зандель, что о ней думает, что говорит о ней самому себе. Ему страшно? Безусловно, он знает, что жизнь в нем поддерживают переливания крови, поскольку его костный мозг не вырабатывает эритроцитов. А в основе всего лежит очень распространенное заболевание, название которого трудно произносить; обычно же его называют неоплазией, а в более тяжелых случаях — смертью. Эта ужасная американская лучевая терапия убила болезнь, но вместе с ней почти убила и самого больного, вызвав катастрофические последствия для красных кровяных телец. Случаи выздоровления от опухолей теперь, в процентном отношении, очень обнадеживают, но у Занделя, как, кажется, сказал гематолог, процентов уже не осталось.

Знает ли Зандель о грозящей ему опасности? Кларисса время от времени справляется у меня о нем, и я ей рассказываю то немногое, что узнаю в университете, то есть почти ничего, а о переливаниях крови и вовсе умалчиваю. Я только один раз звонил Занделю, но его жена ответила, что он спит (было одиннадцать часов утра). По холодному тону Ирины я понял, что ей неприятны эти звонки так же, как Занделю неприятны посетители.