Трейси Шевалье - Девушка с жемчужиной

У нее уже не бывало добрых моментов, когда она говорила бы со мной дружеским тоном. И я стала чувствовать себя одинокой в доме, полном народу.

Я уже больше не осмеливалась приносить отцу вкусные кусочки из кухни, чтобы немного его порадовать. Я не сказала своим родителям, как трудно мне стало в доме на Ауде Лангендейк и как я вынуждена следить за каждым своим шагом. Не могла я им рассказать и про то хорошее, что у меня осталось, — краски, которые я растирала для хозяина, ночи, когда я сидела в мастерской, минуты, когда мы с ним работали бок о бок и его присутствие согревало меня.

Единственное, о чем я могла им рассказывать, были его картины.

Как-то в апреле, когда уже стало тепло, я шла по Коорнмаркту в аптеку, и со мной рядом вдруг оказался Питер-младший, который поздоровался со мной. Я и не заметила, как он меня догнал. На нем был чистый фартук, и он нес пакет, который, как он сказал, надо было доставить в один из домов на Коорнмаркте. Нам было с ним по дороге, и он попросил разрешения проводить меня. Я кивнула — у меня не было причин ему отказывать. Зимой я видела его раз или два в неделю в мясном ряду. Мне всегда было трудно выносить его взгляд, который как бы впивался в меня. Мне не нравилось, что он обращает на меня внимание.

— У тебя усталый вид, — сказал он. — И глаза покраснели. Наверное, тебя заставляют слишком много работать.

Да, меня заставляли слишком много работать. Хозяин давал мне столько слоновой кости, что мне приходилось вставать очень рано, чтобы успеть ее истолочь. А накануне вечером Таннеке заставила меня еще раз вымыть пол, уронив на него сковороду с жиром.

Мне не хотелось в чем-нибудь упрекать хозяина.

— Таннеке на меня взъелась, — сказала я, — и наваливает на меня все больше работы. И потом, с наступлением тепла мы начали весеннюю уборку дома.

Я добавила это, чтобы он не думал, что я жалуюсь на Таннеке.

— Таннеке — женщина с заскоками, — сказал он, — но предана хозяевам.

— Только Марии Тинс.

— Нет, всей семье. Помнишь, как она защищала Катарину от ее сумасшедшего брата?

Я покачала головой:

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

Питер был явно удивлен:

— Да об этом в мясном ряду судачили несколько дней. Но ты не занимаешься сплетнями — да? Глаза у тебя открыты, но рот на замке. Не слушаешь сплетен и не пересказываешь их, — с одобрением сказал он. — А мне от них некуда деваться — старухи весь день перемывают людям косточки, дожидаясь своей очереди. Поневоле кое-что застревает в памяти.

— А что сделала Таннеке? — не удержавшись, спросила я.

Питер улыбнулся:

— Когда твоя хозяйка была беременна предпоследним ребенком — как там его зовут?

— Иоганн — как отца.

— Ну да, как отца.

Улыбка Питера погасла, словно на солнце набежало облако.

— Так вот, — вернулся он к своей истории, — однажды к ним в дом заявился брат Катарины, Биллем, и начал ее бить. А она уже была на восьмом месяце.

— За что?

— У него, говорят, не все дома. Он часто бросается на людей. И отец у него такой же. Ты ведь знаешь, что Мария Тинс давно разошлась с отцом Катарины. Он ее тоже бил.

— Муж бил Марию Тинс? — изумленно повторила я. Я не могла себе представить, чтобы кто-нибудь осмелился бить Марию Тинс.

— И вот когда Биллем начал бить Катарину, Таннеке вроде загородила ее собой и даже как следует накостыляла ему.

«А где же в это время был хозяин?» — подумала я. Не может быть, чтобы оставался в мастерской. Наверное, ушел в Гильдию, или с Левенгуком, или зашел в харчевню матери.

— В прошлом году Мария Тинс и Катарина добились, чтобы Виллема заперли в собственном доме и запретили выходить на улицу. Поэтому-то ты его и не видела. Неужели ты ничего про это не слышала? Они что, у вас доме никогда не разговаривают?

— Со мной нет. — Я вспомнила, сколько раз Катарина уединялась с Марией Тинс и как они замолкали при моем появлении. — А под дверьми я не слушаю.

— Ну конечно! — Питер опять заулыбался, будто я рассказала ему смешную историю. Как и все, он считал, что все служанки подслушивают под дверьми. О служанках много всякого говорится, и все считали, что я такая же.

Остаток пути я молчала. Я и не представляла, чтобы у Таннеке хватило мужества вступиться за Катарину, несмотря на все, что она говорит у нее за спиной. Не могла я представить и того, чтобы Катарина позволила родному брату ее бить и что у Марии Тинс такой сын. Я подумала: а Франс может побить меня на улице? — и решила, что это невозможно.

Больше Питер ничего не рассказал — он и так видел, что я поражена. Около аптеки он только тронул меня за локоть и пошел дальше. Мне пришлось постоять минуту, глядя в темно-зеленую воду канала, чтобы прийти в себя. Потом я тряхнула головой и вошла в аптеку. Перед глазами у меня был нож, который волчком крутился по полу матушкиной кухни.

Однажды Питер явился на воскресную службу в нашей церкви. Он зашел уже после нас троих и сел в заднем ряду. Увидела я его лишь после службы, когда мы разговаривали в церковном дворе с соседями. Питер стоял в стороне и наблюдал за мной. У меня перехватило дыхание. Хорошо хоть, что он протестант. До тех пор я не была в этом уверена. Поступив на службу в Квартал папистов, я стала во многом сомневаться.

Матушка посмотрела в ту же сторону:

— Кто это?

— Сын мясника.

Матушка посмотрела на меня странным взглядом. В нем было любопытство и почему-то страх.

— Подойди к нему, — прошептала она, — и приведи сюда.

Я послушалась ее и подошла к Питеру.

— Зачем ты пришел? — спросила я, хотя и понимала, что должна быть с ним любезнее.

Он улыбнулся:

— Привет, Грета! А доброго слова у тебя для меня не найдется?

— Зачем ты пришел?

— Я хожу на службы в разные церкви Делфта, чтобы выбрать, какая мне больше понравится. На это, наверное, уйдет много времени.

Увидев по моему лицу, что от меня шутками не отделаешься, он переменил тон.

— Я пришел повидать тебя и познакомиться с твоими родителями.

Я вспыхнула.

— Тебе надо было спросить, хочу ли я этого, — тихо сказала я.

— А ты что, не хочешь?

— Мне только семнадцать лет. О таких вещах я еще и не думаю.

— Я тоже не спешу, — сказал Питер.

Я посмотрела на его руки: они были чисто вымыты, но по краям ногтей еще оставались красные полоски. Я вспомнила, как хозяин положил свою руку на мою, показывая, как толочь кость, и вздрогнула.

На нас все смотрели — незнакомое лицо в церкви. А он был красивый парень — даже я это признавала, — с длинными светлыми кудрями, ясными глазами и приятной улыбкой. Несколько девушек старались обратить на себя его внимание.

— Так познакомишь меня с родителями?

Я неохотно повела его к ним. Питер кивнул моей матери и крепко пожал руку отца, который в растерянности сделал шаг назад. С тех пор как он потерял зрение, он стал бояться знакомиться с новыми людьми. Кроме того, ему никогда раньше не приходилось встречать человека, который обращал бы на меня внимание.

— Не волнуйся, отец, — прошептала я, пока мама знакомила Питера с соседкой. — Я тебя не покину.

— Ты меня уже покинула, Грета. Мы потеряли тебя в тот день, когда ты нанялась в служанки.

Я была рада, что он не видел набежавших мне на глаза слез.

Питер-младший приходил в нашу церковь не каждое воскресенье, но достаточно часто, чтобы я всякий раз начинала нервничать, с большим тщанием, чем нужно, расправляла юбку, садясь на скамейку, и плотно сжимала губы.

— Пришел? — спрашивал отец каждое воскресенье, крутя головой. — Он здесь?

Я предоставляла отвечать матушке.

— Да, — говорила она, — он здесь.

Или:

— Нет. Его нет.

Питер всегда сначала здоровался с моими родителями и только потом со мной. Первое время они чувствовали себя с ним неловко. Но Питер дружелюбно болтал с ними, не обращая внимания на молчание и ответы некстати. Он умел разговаривать с людьми — ведь столько народу приходило к его отцу за мясом. Постепенно мои родители привыкли к нему. Когда отец в первый раз засмеялся какой-то его шутке, он так этому сам удивился, что тут же нахмурился — пока Питер не сказал еще что-то смешное.

Каждый раз, поговорив с ним, родители отходили в сторону и оставляли нас одних. Питер весьма разумно дожидался, пока они это сделают сами. Первые два или три раза этого вообще не произошло. Но затем пришло воскресенье, когда матушка взяла отца за руку и со значением сказала:

— Пошли поговорим со священником. Какое-то время я с ужасом думала об этой минуте, но потом и сама привыкла оставаться с Питером вдвоем под взглядами прихожан. Иногда Питер осторожно поддразнивал меня, но чаще расспрашивал, чем я занималась на неделе, или рассказывал истории, которые слышал в мясном ряду, или описывал аукционы на Скотном рынке. Он терпеливо сносил мои настроения — когда я отвечала ему резко, или замолкала, или старалась от него избавиться.