Иван Зорин - Зачем Жить, Если Завтра Умирать
Жена Лецке не собиралась сдаваться. Придя в себя после ухода мужа, она развернула бурную деятельность. На телефонной станции она рассказала оператору, своей ровеснице с перегидрольными волосами и блеклыми, выцветшими глазами, что муж завёл любовницу и её многолетний, счастливый брак летит под откос. Она плакала, умоляла, взывала к женской солидарности, и, расчувствовавшись, оператор пошла навстречу - в нарушение инструкции распечатала ей список последних звонков Лецке. Список оказался коротким. В нем значились номера Мезрякова и Оксаны Богуш. Мезрякову жена Лецке звонить не решилась. Зато, выйдя на улицу, сразу набрала номер Оксаны.
Богуш проводила лето в Москве в бесплодных поисках спутника жизни. Она регистрировалась на сайтах знакомств, завязывала переписку, флиртовала, но дальше интернета дело не продвигалось. В перерывах между выбором ухажёров Оксана доказывала матери, что та сгубила ей жизнь. Мать слушала, не перебивая, помешивала дымившийся на плите суп - кухня была местом сражений и переговоров, - а когда дочь смолкала, снимала пробу и, дуя на ложку, спрашивала: "Тебе налить?". Вскочив, Оксана запиралась у себя в комнате и глухо рыдала. "Суп в холодильнике, - проходя под дверью, громко бросала мать. - Сварила на три дня". После этого Оксана Богуш кусала подушку.
С женой Лецке она проговорила целый час. Та рассказывала о своей семейной жизни, как её видела, обвинила в случившемся Мезрякова, этого демона, соблазнившего её мужа, - "он ведь у меня такой податливый, такой слабовольный", - а под конец расплакалась. Оксана внимательно слушала, представляя Лецке в объятиях, о которых сама ещё недавно мечтала, и чувствовала себя обманутой.
- Чем я могу помочь? - тихо спросила она, едва сдерживая закипавшую злобу.
- Этого нельзя оставлять, - всхлипывала жена Лецке. - Он разбил семью, а ещё считается психологом. Чему он может научить?
- Вы правы, я что-нибудь придумаю.
Дав отбой, Оксана Богуш долго смотрела в стену, машинально проводя по губам мобильным, потом достала из стола тетрадь с лекциями Мезрякова и выбросила её в мусорное ведро.
Москвичи уверены, что надо любить ближнего. Но цепляться за них - всё равно, что цепляться за воздух.
Вечерело, на бледном небе уже высыпали звёзды. Мезряков сидел за компьютером, погружённый в чтение. Он периодически щёлкал мышью, перескакивая по тексту.
- Моя жизнь ушла на что-то непонятное, - вдруг произнёс он вне всякой связи с предыдущим.
- Как и у всех, - живо откликнулся Лецке, которого уже угнетало их молчание.
Мезряков усмехнулся.
- Это я процитировал свой роман. Кажется, я понимаю, почему его отвергли пять издательств.
Он закрыл файл, поднимаясь из-за компьютера. Но Лецке, подскочив, порывисто его обнял:
- Покажите, Владислав, покажите, я сгораю от любопытства!
- Боюсь, вы разочаруетесь.
Мезряков снова открыл файл, освобождая кресло у компьютера. Утопая в мягких подушках, Лецке, почувствовал его тепло.
- Поделитесь впечатлением за ужином, - ушёл на кухню Мезряков, оставляя Лецке один на один с романом.
Читать его было нелегко. Труднее, пожалуй, было только его писать. С его единственным героем ничего не происходило. Бессобытийные годы вселяли в него уверенность, что с ним и не может ничего произойти, ну разве что он умрёт. Даже не умрёт, а просто перестанет жить. Сменит одну бессобытийность на другую. И это его более чем устраивало. Подсознательно он не хотел никаких событий, которые внушали ему страх, убеждённый, что в его возрасте и положении все перемены к худшему, и ненавидел саму угрозу потенциальных событий, способных нарушить внутреннее равновесие и сломать уклад его жизни. Жажда покоя перевешивала у него всё остальное, он вёл однообразную, серую жизнь, по природе замкнутый, был вынужден приспосабливаться к людскому муравейнику и преуспел в этом настолько, что его притворство оставалось незамеченным. Господину М. - так звали героя романа - выпало родиться в дикой азиатской стране и коротать дни среди угрюмого, бесконечно далёкого от него народа, поддерживавшего всё то, что он отрицал. Что роман автобиографический, Лецке понял, пробежав глазами несколько страниц. После этого интерес к роману у него пропал. Зачем читать о том, кого он и так наблюдает ежедневно? К тому же их встреча перечеркнула прошлое обоих, - так какой смысл его воскрешать? Однако Лецке продолжал сидеть за компьютером.
- Скучно? - заметил его отсутствующий взгляд Мезряков. Его открытое лицо вынуждало к признанию.
- Не в том дело. Просто теперь всё изменилось, правда? - Лецке нашёл в себе силы быть честным. - Вы стали другим и напишете новый роман.
- Уже незачем, - подсел на подлокотник Мезряков. - Пишут, Антон, от безысходности. Или ради денег. И то и другое не про меня. - Он накрыл ладонью "мышь". - В наше время рукописи не сжигают. - Закрыв файл, он отправил его в корзину. - Новая жизнь, новые песни, идёмте ужинать, рыбные котлеты вышли бесподобными.
Для кого секрет, что политику делают за закрытыми дверями? Тогда зачем нужны СМИ? Чтобы вводить в заблуждение? Откуда столько презрения к своему народу? Откуда такое недоверие? Почему, чтобы сменить президента, русскому приходится менять страну проживания?
Г-н М. задавал себе вопросы, которые давно стали для него риторическими.
(Из романа Владислава Мезрякова)
В ту ночь обоим не спалось. Заниматься любовью и разговаривать в постели - это рай, но делать одно без другого - ад. Мезряков курил, роняя пепел на белевшую в свете ночника простыню.
- Вы были правы, Антон, насчёт книги, писать её сегодня абсолютно бессмысленно. - Он глубоко затянулся. - Сегодня искусство выражает абстрактную идею, которая без объяснения непонятна, всё упирается в интерпретацию, а художник спрятан в тень. Эта дегуманизация искусства происходит уже столетие. А реклама? Она давно вышла на первое место, став главным жанром литературы. Меня не удивит, если герои в книге будут обсуждать её достоинства, превознося талант автора, которого сравнят с Гомером и Шекспиром. - Мезряков расхохотался. - Я вам ещё не надоел своей болтовней?
- Нисколько, Владислав. Вы моя Шахерезада.
Рука Лецке лежала на подушке, Мезряков накрыл её ладонью и нежно погладил.
- Тогда ещё одну историю. Про Шахерезаду. Выдержите?
- Ночь длинна.
Мезряков зажёг новую сигарету, красный огонёк метнулся от губ к пепельнице, и начал:
- Шахерезада танцевала в ночном клубе, и поклонники занимали столы поближе к сцене, а свои намерения держали от неё подальше. Но Шахерезада раскусывала их легче орехов, которыми заедала вино, и шла им навстречу быстрее, чем это вино выпивала. Её энергии хватало на пятерых, она могла запрячь ветер и вертеться перед зеркалом до тех пор, пока оно не лопнет. И вот однажды за ней явилась смерть. - Оттого что Мезряков часто затягивался, сигарета горела неровно, с одного конца. - А смерти, как известно, бывают разные, свои - у птиц, насекомых и людей, ведь одна смерть не справилась бы с многообразием жизни. Смерти делятся на угрюмые, странные, ужасные, лёгкие, встреча с которыми - везение, одни любят прежде поиграть в кошки-мышки, другие, которым уже надоело их ремесло, приканчивают сразу. К молодым приходит смерть посильнее, к старикам - обслуживающая тараканов. Особой величины смерть у кошек, в которых заключено девять жизней. Она такая огромная, что даже на закате больше своей тени, которую повсюду сопровождает кошачий мяв. Смерти различаются и по декорациям: одни репетируют на улице, а настигают во сне, другие толкаются в больницах, третьи, как кондукторы, - в поездах. Некоторые из них любят трезвых, другие - пьяных, но большинство не имеют предпочтений. На миру смерть красна, в одиночестве она зелёная, как тоска. У горожан свои смерти, у провинциалов - свои. Первые изощрённее и ленивее, вторые тощие, с длинными ногами и всегда в дороге.
- Это естественно, везде узкая специализация, - вставил Лецке. - К тому же профессия накладывает отпечаток: у нищих смерть должна стать доброй избавительницей, у богачей, отнимая сладкую жизнь, заработать диабет, а смерть чиновников наверняка заразилась симонией.
- Точно, Антон, вы схватываете на лету! Так вот, к Шахерезаде должна была явиться смерть, которую измотала дряхлая старушонка, последние двадцать лет жившая на капельницах. Она скрипела, как рассохшееся дерево, беспрестанно переписывала завещание, кряхтя, причащалась и грозилась умереть без благословения. Она бы до сих пор водила смерть за нос, но той удалось сгрести её за шиворот, посулив тёплое место в аду. И Шахерезадина смерть попросила замены. А тут подвернулась провинциальная смерть, уже выкосившая свою округу и сидевшая без дела. Она никогда не бывала в городе, и её разбирало любопытство, от которого её острый клюв вытянулся до земли, а глаза сделались, как пиявки. Она пришла, когда над Москвой опустилась ночь, а черти надкусили луну, как червивое яблоко.