Том Бойл - Восток есть Восток
Общество, в которое он так мучительно и безуспешно пытается прорваться, загнило, выхолостилось, помешалось на вещизме, заразилось мелочностью — немножко дал, немножко взял, это купил, то продал. Где же тут слава? Неужто так уж почетно быть нацией клерков в белых рубашках и европейских костюмах, мастерить для всего мира видеомагнитофоны, словно племя дрессированных обезьян? Хиро явственно понял: Фудзима, Морита, Каваками и все прочие — ничтожества, евнухи, трусливые и бесстыжие сутенеры. Подрастут — будут гоняться за иенами и долларами вместе с остальными болванами, которые сегодня не дают ему прохода, нашли себе парию и радуются. Но это не он пария, а они. Настоящий японец тот, кто живет по установлениям «Хагакурэ». Поэтому он лучше и чище их. Таков высший кодекс «чесьной игуры», а то и кое-чего поважнее — силы, уверенности, чистоты, которые превосходят материальное, плотское, да и самое смерть. Хиро заставляли чувствовать себя неполноценным, зато теперь у него есть способ одержать победу не только на игровом поле, но и на улице, в ресторане, в театре, где угодно. С Фудзимой и прочими он будет сражаться древнейшим в японском арсенале оружием. Он станет современным самураем.
А теперь Хиро лежал на узеньком ложе американки, подложив Дзете под голову вместо подушки, и прошлое казалось далеким-предалеким. Он привык всецело полагаться на «Хагакурэ» в любой ситуации, но тут Америка, где живут сплошь одни гайдзины и всем на это наплевать. Нужен новый кодекс, новый образ жизни. Мучители остались в Иокогаме и Токио, плывут себе на «Токати-мару» в Нью-Йорк, а Хиро свободен. Будет свободен, если доберется до Города Бобов — Бостона или до Города Братской Любви — Филадельфии. Эта мысль действовала умиротворяюще. Хиро представил себе город, похожий на Токио. — с небоскребами, монорельсовыми дорогами, потоками машин, только лица совсем другие. Белые, черные, желтые и всех промежуточных оттенков. Лица сияли светом братской любви. Хиро долго смаковал эту картину, словно леденец сосал. Потом закрыл глаза и позволил ночи взять над собой верх.
* * *Проснулся он от парламентских прений лесных птиц и дрожащего, водянистого света зари. На сей раз никакого замешательства — едва открыв глаза, Хиро уже знал, кто он, где находится и почему. Он сел под скрипучий вздох многочисленных пластырей и принялся разглядывать свой новый наряд: шорты, майку и разухабисто ухмылявшиеся ему с пола теннисные туфли. Они были по меньшей мере на два размера больше, чем нужно, — только пантагрюэли-хакудзины могли носить на своих ножищах такие корабли. А шорты!
Они-то были в самый раз, но расцветка! Только психу пришло бы в голову подобное сочетание красок. Ужасно, нелепо, просто отвратительно! Она что, его за шута держит? Взгляд Хиро упал на столик, заваленный пакетиками из-под «Бескалорийной сладости», на опустевшую банку кофе, и возмущение сменилось стыдом. Лютым. Американка пожертвовала своим обедом, уступила ложе, раздобыла одежду, обувь, бинты и пластырь, а он все ноет. Неблагодарный! Подлец! Лицо Хиро полыхнуло краской стыда.
Он и так перед ней в неоплатном долгу. Даже если вернуться в Японию, шесть лет с утра до ночи вкалывать на заводе, откладывая каждую иену, все равно не расплатишься. Ужасно унизительно. Хиро почувствовал себя еще хуже, чем в ту ночь, когда предстал перед ней в жалких лохмотьях. В Японии принято считать, что любая услуга, любое одолжение, пусть даже незначительное и сделанное без расчета на благодарность, возлагает на человека долг чести, вернуть который можно, лишь сторицей воздав за оказанное благодеяние. Этот обычай разросся в целый утомительный ритуал, так что со временем люди, даже попав в беду, стали бояться помощи со стороны. Если японца сбила машина, он предпочтет ползти до больницы сам, только бы ни о чем не просить прохожих. Да и прохожий наверняка поспешит улизнуть — из уважения к страданиям несчастного и из нежелания обрушивать на его плечи страшный груз благодарности.
Хиро знал эту систему во всех мельчайших деталях — оба-сан была, наверное, самым главным экспертом по этой части во всей Японии. Любой подарок или услугу она моментально пересчитывала на стоимость необходимого ответного жеста и безгранично презирала тех, кто недоплачивал хотя бы иену до положенной суммы. Если ты помог старушке перейти через улицу, получишь в знак признательности свитер ручной вязки, коробку вишен в шоколаде и приглашение на чай. Попробуй только принять это приглашение, и в благодарность придется везти старушку в двухнедельную поездку на остров Сайпан, где она будет разыскивать прах своих погибших на войне сыновей. Но отказываться от приглашения еще хуже — по тяжести подобное преступление уступает разве что геноциду. Все японское общество представляет собой огромную паутину взаимозадолженностей. Чуть оступился, надорвал паутину, и все, лицо потеряно, а сто двадцать миллионов языков укоризненно зацокали.
Хиро неудержимо захотелось спрятаться. Она вот-вот придет, ступая по тропинке своими длинными белыми ногами. Что он ей скажет? И как быть, если она захочет выпить кофе? Охваченный ужасом, с пылающими ушами, Хиро проворно убрал следы погрома, аккуратно сложил свои лохмотья — в знак того, что осознает свой долг, — и бросился вон из дома, затаился в кустах.
Когда американка появилась на тропинке, Хиро ни о чем не думал, просто существовал: сидел на корточках, разрисованный пятнами солнца и тени, все сто семь царапин, укусов, ссадин отчаянно ныли. Сегодня американка собрала волосы в хвост, и он подпрыгивал у нее за спиной словно живой, а сама она в мешковатых белых шортах и слишком большой майке казалась похожей на маленького беспризорника. На майке была изображена гребная лодка и написано «Команда „Танатопсиса“». Хиро затаил дыхание, хотя заросли были такие густые, что американка нипочем его не заметила бы, даже если б прошла совсем рядом. Приблизившись к коттеджу, она перешла на крадущийся шаг, будто подбиралась к добыче. По ступенькам поднялась на цыпочках, осторожно приоткрыла сетчатую дверь, замерла на пороге, потом с хитрым видом огляделась по сторонам и шагнула внутрь. Дверь захлопнулась со звуком пощечины.
Весь день Хиро просидел в кустах — клевал носом, отмахивался от комаров, подавлял бунт своей хоры и слушал, как стрекочет пишущая машинка. Когда же солнце поднялось в самый зенит, произошло нечто неожиданное. На полянку бесшумно выскользнул загорелый хакудзин и стал медленно подбираться к домику. Хиро встрепенулся от радости — сейчас он сполна расплатится за долг чести. Это насильник, расчленитель, беглый маньяк. Хиро Танака покажет, на что способен, сделает своей благодетельнице самый лучший подарок — спасет ее жизнь. Но тут с разочарованием (смешанным с восторгом) он заметил, что у хакудзина на локте корзинка, в которой поблескивают заветные судки. Мужчина был строен и поджар, на голове — здоровенная фуражка. Он беззвучно поднялся на крыльцо и, не произнося ни слова, повесил корзинку на крюк возле двери. Потом таким же воровским манером удалился.
Всю вторую половину дня Хиро не отрывал глаз от корзинки, раздираемый противоположными чувствами. Брать корзинку нельзя, он и так взвалил на себя непомерный долг. Но ведь американка сама предлагала еду, разве нет? Во всяком случае вчера. А как сегодня?
Может, она тоже проголодалась, имеет же она право съесть свой обед. И выпить чашку декофеинизирован-ного кофе с бескалорийным сахаром и сухими сливками. Нельзя лишать ее обеда. Как ей вообще на глаза показаться? Что она о нем подумает?
Но американка к обеду не притрагивалась. Бессчетное количество раз она подходила к двери и проверяла, на месте ли корзинка. Хиро чувствовал себя ужасно, каким-то зверьком, которого подманивают к капкану, — белкой или лисицей. Но голод был еще ужасней. В конце концов американка ушла. Хиро на всякий случай заставил себя досчитать от тысячи до единицы, а потом подкрался к крыльцу, цапнул корзинку и со всех ног назад, в чащу. Еще на бегу он запихнул в рот сандвич с рыбой. Тунец, что ли?
Уже все съев, вылизав оберточную бумагу и осмотрев посуду на предмет затаившихся крошек, Хиро стал терзаться раскаянием. Он чувствовал себя опустившимся и оскверненным, как алкоголик, который не сумел устоять перед искушением выпить первый, роковой стаканчик.
Но голод брал свое. Хиро приходилось довольствоваться малой толикой привычного для него количества пищи, и следующий день прошел по тому же сценарию. Отчаянье достигло критической точки.
Он не станет перед ней унижаться! Да что с ним такое, в конце концов? Неужто теперь всю жизнь сидеть на корточках в кустах, глазея на засиженное мухами окно единственного в этой стране человека, кто повел себя с ним по-доброму? Как жить дальше? Отрастить длинную бороду, просидеть в болоте до конца своих дней, словно какой-нибудь троглодит или хиппи? Нет, надо ехать в Город Бобов и Город Большого Яблока[24], в Город Братской Любви, надо раствориться среди толпы, найти работу, завести себе квартиру с западной мебелью и японской домашней техникой, с тостерами, столиками и густыми, лохматыми коврами, наползающими на стены, как морской прибой. Там Хиро будет в безопасности. Можно играть в мини-гольф, есть чизбургеры, гулять по улице с полными сумками продуктов. И никто даже не взглянет в его сторону.
