Мартен Паж - Стрекоза ее детства
— А знаете, что самое лучшее в этой статье? Серве пишет, что видел ваши картины на выставке в Милане.
— Но никакой выставки в Милане не было.
— Естественно. Пока что не было. Но в любом случае де Каза ненавидел Аберкомбри уже бог знает сколько лет и всегда разносил в пух и прах все, что нравилось Амброзу; с чего бы он вдруг стал менять свою позицию? Так что видел он ваши работы или нет, на его оценке это все равно никак не скажется. В некотором роде де Каза выступает как авангард противников.
Картина внутренних войн мира искусства, которую Шарль Фольке только что обрисовал Фио, ему и самому казалась довольно гнусной, как бы он ни старался представить эту статью комической нелепицей, которая к тому же будет играть им на руку. Он допил свой чай и сообщил, что прощается до послезавтра.
Как только он ушел, Фио позвонила подруге. Та расстреливала свою кофеварку — и от ее пальбы содрогался весь дом. Как-то раз, на одной из Токсичных Вечеринок, Фио спросила Зору, почему она стреляет по своей бытовой технике, на что та ответила с безупречной логикой: потому что если стрелять по людям (одному богу известно, появлялось ли у нее такое желание), то посадят. Всего несколько минут общения с любимой подругой, и неприятная история с Серве де Каза была забыта. Зора с наслаждением осыпала проклятиями всех этих персонажей, которые ругались из-за нее. Слышать голос Зоры, неизменно уверенной в себе, сильной, решительной и непоколебимой — было в этом что-то утешающее и ободряющее.
Ближайший к их дому парк Белльвиль отличался весьма скромными размерами, и к тому же на его территории располагался музей авиации, что сильно раздражало Зору. А посему со своей корзинкой подруги отправились на пикник в парк Бют-Шомон.
С конца декабря солнце окончательно настроилось на зиму, хотя холоднее от этого не стало. Кроме обычной когорты наивных бегунов, уверенных в том, что запах пота отталкивает смерть, в парке никого не было. Догорел закат, и огни фонарей казались созвездием галактики Бют-Шомон.
Девушки расположились в излюбленном месте Фио — на маленьком уступе над водопадом. Зима — это райское время для тех, кто ненавидит вляпываться ногой, рукой или же собственной задницей в собачье дерьмо: мерзлявые парижские собаководы не решаются в такое время на долгую прогулку, необходимую любимому животному, чтобы освободиться от экскрементов. Но газон, каким бы он ухоженным ни был и сколько бы его ни поливали пестицидами, даже насквозь промерзший все равно представлял угрозу, будучи частью живой природы. А природа у Зоры вызывала ужас и отвращение. Непредумышленность ее существования служила слабым оправданием и не спасала от гнева молодой женщины. Если бы природа удовольствовалась оставаться пейзажем, чем-то, на что приятно посмотреть, на чем удобно и мягко сидеть или же чем легко дышать… Но за своими обманчивыми красотами она скрывала тех, кого Зора называла «жуткими тварями». Жуткие твари в принципе означали любых живых существ, но на практике относились лишь к насекомым и им подобным всяким там паукам, слизнякам и пуделям. Существование жутких тварей лишало природу права на какие-либо смягчающие обстоятельства. Такого Зора простить не могла. Фио это забавляло, потому что она знала, что если ее подруга и вскакивает среди ночи, чтобы убить крохотного ночного мотылька, застывшего на потолке ее спальни, то за этой непримиримостью скрывается трогательный детский страх.
Без особой надежды на успех Фио как-то раз предложила Зоре отправиться на лесную прогулку, стремясь приобщить ее к магии ароматов благоухающего после грозы леса. Зора экипировалась так, словно готовилась к экспедиции в опасные тропические джунгли, хлопчатобумажная маска с угольным фильтром для обеззараживания свежего воздуха закрывала ей половину лица. Ларкский лес не стоил таких предосторожностей. Оленям, слава богу, хватило ума не показываться на глаза; в отличие от крота, пойманного за обнюхиванием дула Зориного револьвера. Фио удалось убедить подругу в том, что близорукое насекомоядное существо не представляет опасности, и отобрать у нее оружие, пообещав вернуть его в случае появления свирепого зверя или какого-либо спортсмена. Они пошли дальше, и Фио даже показалось, что Зоре пришлась по вкусу эта смена обстановки. Они были похожи на парочку девочек из «Ловли бабочек» Томаса Гейнсборо[13]. Зора запаслась аэрозолем, нещадно уничтожая на своем пути любую козявку, которая осмеливалась вторгаться в ее личное пространство. Аэрозоль к тому же разрушал озоновый слой — пустячок, а приятно. Бесчисленная мошкара, один слепень и одна бабочка-голубянка с золотыми атласными крылышками погибли в тот день под струями инсектицида. Но когда Зора нацелилась на стрекозу, lestes sponsa (лютка обыкновенная), которая кружилась вокруг них, Фио накрыла рукой головку аэрозоля.
— Это же стрекоза, — сказала она восхищенно.
— Ты что, с ума сошла? Если ты думаешь, что я буду сидеть и ждать, когда этот монстр на меня набросится…
— Пожалуйста, не убивай ее.
Несмотря на свой воинственный вид, Зора никогда не противоречила подруге; она отмахнулась от стрекозы, та взмыла вверх, к верхушкам деревьев, и пропала среди листвы. Разразившись пламенной речью, обличающей привилегированное положение стрекоз, Зора выговорила свое негодование, вызванное поступком Фио, после чего спросила со всей деликатностью, на которую только была способна — то есть прямо в лоб, чем же Фио может объяснить столь нежные чувства «к этому чешуекрылому».
* * *Это случилось за несколько недель до ареста ее родителей. Все вместе они поехали тогда навестить бабушку Мамэ, которая в ту пору жила в старой лачуге на опушке леса, в самом центре Бретани. День выдался изумительный: они ходили купаться на речку, жарили шашлык, — а самое главное, они просто были вместе. Казалось, что каникулы — это такая страна, где полиция никогда не сможет схватить ее папу и маму. Между Францией и Королевством каникул не существовало соглашения о выдаче преступников. Родители пошли в лес за хворостом для утоления ненасытных аппетитов огня, а Мамэ усадила внучку подле себя. Она попыхивала сигаркой, дым от которой заволакивал все вокруг, и казалось, пройдут годы, прежде чем он рассеется.
«Я хочу рассказать тебе одну историю. Историю из моего детства. Ты уже большая девочка и сможешь понять. Тебе не холодно? Ну хорошо, тогда слушай. Мне было тогда столько же лет, сколько сейчас тебе. Жили мы за городом, в райском местечке, утопающем в зелени лугов и лесов, среди редко встречающихся ферм, на берегу тихой речки и в окружении бесчисленных ручейков, являвшихся излюбленным местом наших игр. Однажды, ближе к вечеру, я неслась на велосипеде домой, рассекая высокую траву. Рядом бежала моя собака — маленькая, белая, очень игривая и резвая. Мы с ней устроили настоящую гонку, в которой главным было держаться друг друга. Смысл заключался не в том, чтобы выиграть и первым оказаться дома, а в том, чтобы мчаться вместе, бок о бок. И на самом деле сложно было сказать, кто кого догонял. Я изо всех сил крутила педали, прокладывая себе дорогу в густой траве, летящей под колеса велосипеда. Мой пес лаял, время от времени пропадая в высоком разнотравье, и снова выныривал из зеленого моря. Позади нас примятая трава образовывала две дорожки, которые петляли и пересекались, но нигде не расходились. Эта картинка, Фиона, и есть мой секрет: я на велосипеде и мой верный белый пес прочерчиваем в высокой траве две параллельные дорожки. Эта мимолетная картинка, нарисованная в поле колесами моего ржавого красного велосипеда и прыжками моего маленького друга, оказалась для меня самым важным моментом моей жизни, ее главной ценностью. И с тех пор в своих поступках я всегда руководствовалась этим воспоминанием, и более того — я уподобляла ему все, что бы я ни делала. Я подстраивала под него все свои мысли и чувства. Эту мою единственную тайну я бы хотела оставить тебе в наследство: надо найти свой образ, некую форму, в соответствии с которой строить свою жизнь. Это может быть какая-нибудь песенка или расплывчатый рисунок, да что угодно, мелодия детской карусели, воспоминание или аромат, главное — найти свой ориентир».
Закончив свой рассказ, бабушка Мамэ оставила Фио и присоединилась к ее родителям, которые курили во дворе, разжигая костер. Чудесный день прошел, свернувшись в воспоминание, старательно занесенное в память. Сидя в траве, Фио представила свою бабушку маленькой девочкой на велосипеде с бегущей рядом белой собачкой. Ее сердце преисполнилось восхищением.
Как-то раз, два года спустя — Фио было в ту пору восемь лет — лес гудел от надвигавшейся грозы. Птицы старались расчистить себе крыльями кусочек неба, где бы им ничто не угрожало. А вторая половина дня и вовсе сулила нечто доселе невиданное, погрузив окружающий мир в душное, багряно-медное марево. Алое небо затянули янтарные тучи, жаркий воздух сверкал, будто путаясь в волосах Фио. Она сидела на пустыре в так называемом садике, напротив фургончика Мамэ, на диване, которым ей служило заднее сиденье от какого-то «Jaguar Sovereign», принесенное неизвестно кем и неизвестно когда. От красной кожи, изъеденной ветром и дождями, исходил уверенный запах тления.
