Джонатан Кэрролл - Голос нашей тени
— Я все еще стараюсь расставить все свои кубики по местам. Иногда я беру один и смотрю на него, будто никогда раньше не видела. От этого я нервничаю. Вена всегда напоминает мне о чем-то еще, о другом кубике, для которого я не могу найти свободного места.
Столовая была стилизована под горный приют. Огромные неприкрытые балки, в углу — изразцовая печь до потолка и грубая, в стиле «бауэрн»[62], мебель, которая, должно быть, стояла здесь с восемнадцатого века. Пища была сытной, горячей и вкусной. Где бы мы ни ужинали вместе, я удивлялся, как много Индия ест. У нее был аппетит лесоруба. И этот раз не стал исключением. Грустила она или нет, но уплетала за милую душу.
Мы закончили мороженым и кофе и откинулись на спинки своих стульев, тупо созерцая разоренное поле битвы из пустых тарелок. Стоило безмятежности сделаться чуть-чуть чрезмерной, я ощутил, как по моей ноге поднимается босая ступня.
Индия подняла ко мне свое лицо — оплот невинности'
— В чем дело, малыш, ты нервничаешь?
— Я не привык к подстольным ласкам.
— А кто тебя ласкает? Я просто массирую твое колено. Это очень полезно.
Пока она говорила, нога поднялась еще выше. В комнате никого не было, и Индия, осмотревшись, подвинулась вперед на своем стуле. Ее нога поднялась еще выше, а сама она все время искоса поглядывала на меня.
— Хочешь меня помучить?
— Разве это мучение, Джои?
— Еще какое.
— Тогда пошли наверх.
Я смотрел на нее во все глаза, выискивая правду под очень озорным выражением ее лица.
— Индия, ты уверена?
— Да.
Она поелозила пальцами ног.
— Сегодня ночью?
— Джо, ты собираешься играть в двадцать вопросов или хочешь воспользоваться моим предложением?
Я пожал плечами. Она встала и пошла к двери.
— Приходи, когда будешь готов.
Индия ушла. Я слышал, как ее сабо решительно простучали по лестнице, ведущей к нашей комнате.
До меня доносились звуки с кухни: громыхание посуды, радио, не выключавшееся с тех пор, как мы приехали. Когда я собрался уходить, по радио снова заиграла песня про выходной в небе, которой Индия раньше подпевала в машине, и я задержался в дверях, чтобы дослушать. Это показалось мне добрым предзнаменованием.
Когда песня закончилась, во мне что-то щелкнуло: я понял, что эта мелодия запала мне в душу навсегда. Когда бы ни услышал ее снова, я буду думать об Индии и этой нашей поездке в горы.
Я отворил дверь в нашу комнату, и после коридорного полумрака меня ослепил яркий белый свет. Индия лежала в постели, натянув одеяло до подбородка. Она открыла балконную дверь настежь, и комната напоминала ледяной дворец.
— Мы что, в хоккей играть собрались? Что с окнами?
— Так хорошо, pulcino. Понюхай воздух.
— «Цыпленочек»? Я и не знал, что ты говоришь по-итальянски, Индия.
— Десять с половиной слов.
— Pulcino. Милая кличка.
Я подошел к балкону и несколько раз глубоко вдохнул. Индия была права. Воздух пах именно так, как должен пахнуть воздух. Когда я снова обернулся к ней, она, заложив руки за голову, улыбалась мне. Ее руки были голые и в море белого казались нежно-персиковыми. Они обрамляли разметавшиеся во все стороны по подушке русые волосы.
— Индия, ты невероятно красивая.
— Спасибо, дружок. Я чувствую себя маленькой королевой.
С большим мужеством, чем обычно, я стянул одеяло, чтобы посмотреть, что на ней надето. Индия была только в моей старенькой трикотажной фуфайке с закатанными рукавами. От этого мне стало даже лучше: она достала ее из моего чемодана, и этот маленький, но совершенно интимный жест сказал мне, что она действительно готова возобновить наши отношения.
— Я чувствую себя бананом, с которого снимают кожуру.
— Это так плохо?
Я расшнуровал ботинки.
— Нет — это так по-тропически.
Как ни сильно было желание в нас обоих, я по-прежнему нервничал, а когда раздевался, мои руки дрожали. И, усугубляя ситуацию, Индия следила за мной с улыбкой и с полуприкрытыми, а-ля Жанна Моро [63], глазами. Попробуйте сохранять спокойствие, выступая перед такой аудиторией.
Прежде чем лечь, я хотел закрыть окно, чтобы преградить путь арктическому ветру, но Индия попросила оставить еще ненадолго, и я не стал спорить. Она выключила лампу у кровати. Я скользнул к ней и заключил в объятия. От нее пахло чистым бельем и обеденным кофе.
Мы лежали неподвижно, холодный ветер шарил по комнате, как ледяная рука, ищущая чего-то в темноте — не обязательно нас.
Она приложила теплую руку к моему животу и медленно двинула вниз.
— Много времени прошло, приятель.
— Я начал забывать, на что это похоже.
Ее пальцы двигались ниже и ниже, но когда я попытался повернуться к ней лицом, она тихонько удержала меня.
— Подожди, Джои. Я хочу помедленнее.
Далеко, очень далеко, сквозь ночь пробирался поезд, и я представил себе вереницу желтых огней и маленькие, словно спички, человеческие фигурки.
Только было я наладился схватить Индию, как ее рука вцепилась в мой живот, как клещами. Я дернулся от боли.
— Ой!
— Джои! О боже, окно!
Я обернулся и услышал эти звуки. Клик-клик. Клик-клик. Железные крылья. Железные крылья, хлопающие медленно, но достаточно громко, чтобы наполнить всю комнату зловещим жестяным лязганьем.
— Джо, это птицы Пола! Его фокус! Малыш!
Та самая игрушечная птица, которую Пол в роли Малыша использовал в своем фокусе в тот вечер у них дома. Но теперь три птицы сидели на балконных перилах. Когда первый приступ страха прошел, я заметил, что они выстроились в безупречную шеренгу, глядя на нас и синхронно хлопая крыльями, будто оловянные солдатики на марше.
В комнате стояла синеватая тьма, но птицы каким-то образом светились, их можно было рассмотреть вплоть до мельчайших деталей. Не оставалось сомнений, что это такое и кому они принадлежат.
— О Пол, Пол, Пол…
Стоны Индии звучали тихо и сладострастно, словно в момент какого-то жуткого оргазма.
Птицы соскочили со своего насеста и влетели в комнату. Они вдруг стали в десять раз быстрее — словно гигантские мухи, проникшие летом в кухонное окно. Они кружились, и пикировали, и били крыльями в своем безумном полете. Бам-м, тр-р-р, дзинь, хлоп — это звучало так, будто какой-то псих швырял жестяные пепельницы в невидимую мишень.
— Останови их, Джо! Останови! — Ее голос звучал тихо и хрипло, глухо от страха.
А что я мог сделать? Какие силы она ожидала во мне найти?
Я стал слезать с кровати, и птицы с невероятной скоростью устремились на меня со всех сторон. Я пригнулся и закрыл руками голову. Их клювы впивались мне в руки, в спину, одна птица содрала кожу на голове. Я ударил это страшное существо и сшиб его на пол, но без толку — в результате образовалась лишь еще одна глубокая рана на предплечье.
Тогда я остановился. Подняв голову, я увидел, что они снова в безупречном строю уселись на перила балкона, клювами к нам. Я прикрывал лицо, как боксер, пропустивший удар и готовый к следующему.
Одна за другой птицы развернулись и улетели обратно в ночь. Отлетев на десять — пятнадцать футов, они вспыхнули оранжевыми и травянисто-зелеными огоньками. Знакомое пламя — такой цвет я видел прежде в гостиной Пола Тейта, в тот вечер, когда настоящая птица металась и кричала в своей маленькой огненной агонии.
Росс верил в призраков, но я не верил. Однажды он даже поколотил меня на обратном пути с фильма ужасов, поскольку я упорно отказывался поверить, что такая чушь, как призраки, может до смерти напугать человека. Как-то раз я написал для американского туристского журнала статью про замок с привидениями в Верхней Австрии, но ее отвергли, поскольку я мог лишь рассказать, как провел за чтением всю ночь в самой густонаселенной призраками комнате и ни разу не слышал ни стона, ни шороха прежних обитателей.
Мой отец однажды рассказывал, что иметь детей — это то же самое, что находить новые удивительные комнаты в доме, где прожил всю жизнь. Пока детей нет, ты не обязательно чувствуешь себя обделенным без этих комнат, но когда они появляются, твой дом (и мир) становится другим. Наверное, я мог бы каким-то образом найти разумное объяснение тому случаю с птицами, если бы это было единственным инцидентом такого рода в моей жизни, — но после того, что произошло на следующий день, я понял, что мой «дом» тоже вырос, но только кошмарным, невероятным образом.
На следующее утро по дороге обратно в Вену Индия спала, прислонив голову к окну. Мы проговорили до рассвета и лишь потом попытались уснуть, но ничего не вышло. Когда я предложил вернуться в город, она тут же согласилась.
За несколько километров до поворота на Зюдавтобан я остановился перед светофором в каком-то богом забытом месте. Обочины, где черную землю припорошил снег, пестрели мраморными разводами, но сама дорога была сухой и ровной. Я так устал, что не заметил, как загорелся зеленый, пока не услышал сигнал машины позади. Я двинулся вперед, но, видимо, недостаточно быстро, так как водитель ехавшей за нами машины помигал фарами, чтобы я поторапливался. Я не обратил на него внимания, поскольку австрийские водители наивны и ребячливы, — если парень так уж хотел меня обогнать, у него было для этого предостаточно возможностей. По встречной полосе никто не ехал. Но он продолжал мигать, и мне — выжатому после бессонной ночи как лимон, еще не отошедшему от испуга — захотелось выйти и дать болвану по морде. Я впервые взглянул в зеркало заднего вида посмотреть, кто же, черт возьми, там сидит и что это за машина. Из-за баранки белого «БМВ» своим черным цилиндром махал Пол. Рядом с ним и позади сидели четыре других Пола, и все так же махали цилиндрами, глядя прямо на меня. Мои ноги соскочили с педалей сцепления и тормоза. Машина судорожно рванулась вперед, раз, другой, и встала. Индия что-то пробормотала во сне, но не проснулась. Я все смотрел в зеркало и наблюдал, как машина вырулила сзади и двинулась на обгон. Когда она поравнялась со мной, я повернул голову, и все пять Полов Тейтов, все пять Малышей, в своих строгих белых перчатках, помахали мне и улыбнулись. Массовый воскресный выезд на природу. «БМВ» прибавил газу и скрылся из виду.
