Уильям Бойд - Неугомонная

Он подошел ко мне со стороны столика с напитками, неся в одной руке мою порцию виски, а в другой — свою, поставил мой стакан на столик и осторожно опустился в кресло напротив. Каждый раз, встречаясь с Бобби, я вновь убеждалась, что он был на самом деле довольно толстым, но его рост, определенное проворство и балетная точность движений, а также то, как он одевался, уже через какие-нибудь пять минут заставляли меня забыть об этом.

— Очень симпатичное платье, — учтиво сказал он. — Так тебе идет — вот только повязка ни к чему, но, смею тебя уверить, она совсем незаметна.

Накануне вечером я сильно ошпарила левое плечо и шею, поэтому сегодня мне пришлось надеть одно из самых легких платьев с узкой бахромой снизу, чтобы не тереть материей по ожогу — который сейчас был закрыт марлей и заклеен эластичным пластырем (работа Вероники) величиной с большую столовую салфетку как раз у места соединения шеи с левым плечом. Наверное, мне не стоило пить виски, учитывая, сколько сильных болеутоляющих средств впихнула в меня Вероника. Но эти средства действовали довольно хорошо: я не чувствовала боли, хотя и двигалась осторожно.

— Очень идет, — повторил Бобби, стараясь не смотреть на мою грудь, — и я хочу сказать, что в этой адской жаре такое платье — самый подходящий наряд. Но, так или иначе, slangevar.[28]

Он поднял стакан и сделал три глотка виски так, словно это была вода, а он умирал от жажды. Я тоже выпила. Хотя я и сделала это более осмотрительно, но все же почувствовала, как виски обожгло мне гортань и желудок.

— Можно мне немного воды? — спросила я. — Не беспокойся, я сама налью.

Услыхав мою просьбу, Бобби с трудом попытался подняться с кресла, но ему это не удалось, поэтому я прошла по двум коврам с густо затканным рисунком к столу, на котором небоскребами Манхэттена теснились бутылки. Похоже, Бобби собрал здесь все напитки Европы — пока я наливала в стакан холодную воду из графина, успела заметить пастис, узо, граппу, сливовицу.

— Боюсь, что мне нечего тебе показать, — сказала я через обожженное плечо с повязкой. — Я застряла в тысяча девятьсот двадцать третьем году — на «Пивном путче». Никак не могу состыковать «фрайкор», Баварскую Народную партию, все эти интриги в правительстве Книллинга: диспут Швайера-Вутцльхофера, отставку Крауснека — и все такое.

Я очень надеялась, что это мое выступление произведет впечатление на Бобби.

— Мда-а… — только и сказал он, и неожиданно его лицо приобрело слегка испуганное выражение. — Это действительно очень сложно. М-м-м, я понимаю, что… И все-таки главное в том, что мы, наконец, встретились. Я должен написать короткую справку на каждого своего аспиранта — не хочется, но нужно. «Пивной путч», ты говоришь? Я пороюсь в книгах и пришлю тебе список литературы для чтения. Короткий, не беспокойся.

Я снова села на свое место, а он усмехнулся.

— Как приятно, что ты зашла, Руфь, — сказал Бобби. — Должен признаться, что ты выглядишь так по-летнему привлекательной. Как маленький Йохен?

Мы немного поговорили о Йохене. Бобби был женат на женщине, которую звал «леди Урсула». У них две уже взрослых замужних дочери («Внуки неизбежны, как говорится. И вот тогда уж я покончу с собой»). Они с леди Урсулой жили в просторной кирпичной викторианской вилле на Вудсток-роуд, не так далеко от господина Скотта, нашего дантиста. В 1948 году Бобби опубликовал книгу «Германия: вчера, сегодня, завтра». Я однажды заказала ее в Бодлеанской библиотеке ради интереса. В ней было сто сорок страниц, напечатанных на плохой бумаге; алфавитный указатель отсутствовал, и, насколько я определила, эта книга была единственным вкладом моего научного руководителя в историческую науку. Еще мальчиком он проводил каникулы в Германии и проучился один год в университете в Вене. Но потом случился аншлюс, и ему пришлось вернуться на родину. Во время войны Бобби служил штабным офицером при Министерстве обороны. Затем, в 1945 году, он вернулся в Оксфорд в качестве молодого преподавателя, женился на леди Урсуле, опубликовал свою тонкую книжку и с той поры является преподавателем исторического факультета и членом совета колледжа. Он не скрывал, что жизнь его развивалась по «линии наименьшего сопротивления». У него был широкий и сложный круг друзей в Лондоне и большой старинный дом в графстве Корк, где он проводил лето.

— Ты узнал что-нибудь по поводу этого Ромера? — спросила я между прочим. Я позвонила ему тем утром, решив, что если кто и мог бы мне помочь в этом деле, так это Бобби Йорк.

— Ромер, Ромер… А он не из тех Ромеров, что из Дарлингтона?

— Не думаю. Мне известно только, что в войну он был кем-то вроде шпиона и что у него есть какой-то титул.

Тогда Бобби пообещал посмотреть, что возможно.

Сейчас он поднялся с кресла, одернул жилет на животе, направился к письменному столу и поискал там что-то в бумагах.

— Его нет ни в «Кто есть кто», ни в справочнике Дебретта.

— Знаю, я искала.

— Конечно, это ни о чем не говорит. Думаю, он все еще жив и брыкается.

— Я тоже так считаю.

Бобби достал из кармана очки-половинки и надел их.

— Ага, вот оно, — сказал он, глядя на меня поверх этих очков. — Я позвонил одному из моих самых блестящих аспирантов, который теперь работает клерком в палате общин. Он немного покопался и выкопал человека, который носит титул барона Мэнсфилда из Хэмптон-Клива, а фамилию — Ромер. Может, это тот, кого ты ищешь? — Он отчетливо прочел: «Мэнсфилд, барон, получил титул в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году (пожизненный пэр); Л. М. Ромер, председатель совета директоров „Ромер, Рэдклифф Лимитед“» — ага, издательство, это уже кое-что — «с тысяча девятьсот сорок шестого по настоящее время». Боюсь, это все, что мы имеем. Кажется, он ведет очень умеренный образ жизни.

— Возможно. В любом случае, я его проверю. Спасибо большое.

Бобби проницательно посмотрел на меня и спросил:

— Ну, а теперь скажи мне: почему тебя так заинтересовал барон Мэнсфилд из Хэмптон-Клива?

— Ну, просто мама мне много про него рассказывала.

В «Терф таверн» мать сказала мне две вещи: во-первых, она была уверена в том, что Ромер жив, а во-вторых, ему был пожалован какой-то дворянский титул.

— Рыцарь, лорд или что-то в этом роде. Я уверена, что читала об этом. Но, обрати внимание, это было очень давно.

Мы вышли из паба и пошли в направлении Кебл-колледж, где мама оставила свою машину.

— Зачем тебе Ромер? — спросила я.

— Думаю, настало время, — лаконично ответила она, и по тону ее голоса я поняла, что больше спрашивать не стоит.

Мама довезла меня до конца Моретон-роуд: через пять минут должны были начаться занятия с Хамидом. И, конечно же, он собственной персоной уже сидел наверху лестницы.

Мы провели два часа с семейством Амберсон, наслаждаясь их затянувшимся отпуском близ замка Корфе в Дорсете. Было высказано много претензий по поводу того, что Кит Амберсон «должен был бы сделать», и выслушано много жалоб со стороны его обиженной жены и детей. Кит сконфуженно извинялся. Хамид, казалось, перенял настроение Кита, поскольку выглядел подавленным и проявлял излишнее усердие, что было ему несвойственно. Он часто прерывал меня и долго что-то записывал в своем блокноте. Я заметила это и спросила, в чем дело.

— Ты все еще не ответила — согласна принять мое приглашение пообедать вместе?

— О да, конечно, в любое время, — сказала я, хотя, конечно же, совершенно забыла о его приглашении. — Только предупреди за пару дней, чтобы я успела найти, с кем оставить ребенка.

— А если в эту субботу вечером?

— Хорошо, хорошо. Йохен может остаться с бабушкой. В субботу мне очень даже подходит.

— На Вудсток-роуд открылся новый ресторан — «Браунс».

— Ах вот как? «Браунс»? Очень хорошо — я там не была, это даже интересно.

Хамид заметно повеселел.

— Отлично, значит в субботу в ресторане «Браунс». Я заеду и заберу тебя.

Мы договорились, и я проводила Хамида. Людгер сидел на кухне и ел сэндвич. Он оторвался от своего занятия, облизал пальцы и пожал Хамиду руку.

— Привет, братишка! Иншалла! Куда направляешься?

— В Саммертаун.

— Я пойду с тобой. Пока, Руфь.

Он взял свой сэндвич и последовал за Хамидом вниз по лестнице. Я слышала глухой металлический стук их ног по ступенькам.

Я посмотрела на часы: без десяти четыре — в Германии на час больше. Я закурила сигарету и набрала прямой номер Карла-Хайнца в его офисе. Услышав гудки, я мысленно представила себе его кабинет, коридор, что вел туда, здание, в котором он находился, и не поддающийся описанию район Гамбурга, где это здание стояло.

— Карл-Хайнц Кляйст. Слушаю.

Я не слышала его голоса почти год и почувствовала, как на секунду лишилась сил. Но лишь на секунду.