Ярослав Астахов - Крушение лабиринта
– Но Тайные Пространства закрыты от меня, как и прежде, – произносит затем, немного помолчав, Тессий. – И я не знаю, что и поделать с этим! Словно какая-то стена между мною и требующимся для исполнения клятвы моей Искусством!
– Случается и такое с вышними, – говорит Селий, чуть пошевеливая обгорелой палочкой угли погасающего костра. – И разные поверия существуют среди богов о том, почему такое возможно. Случается, говорят, что души умерших становятся меж искателем и его Искусством. Не ясно, что заставляет их это делать, но трудно и отрицать вообще вероятность этого. В пространстве Тайны ведь нет различенья на жизнь и смерть, и мертвые столь же властны, как и живые.
– Бывает еще иное, – говорит Айра, наполнив опустевшие чаши, – стремящийся к Искусству желает, на самом деле, не то Искусство, которое он думает, что желает. И вот, разногласие между умом и сердцем не позволяет искателю слышать зов. По крайней мере, такое может затруднить весьма слышание… Мы говорили только что о судьбе, вышние… но есть и еще одно, думаю, в чем люди и мы похожи. Глубины наших желаний нам не известны! Ведь иногда мы и от себя самих таим подлинные свои чаяния. Но Тайные Пространства не знают грани между тайным и явным… и много глубже, чем сами мы умеем углубиться в душу свою, проникает в нас Лабиринт!
Часть шестая
КОСА ЛУЧИСТОГО ВЕТРА
Камни, округлые и широкие, выступают из мелких волн. Почти у каждого из них плоская поверхность, и некоторые величиной со столешницу, а иные – размером с небольшой островок. И расположены эти камни в основном так, что можно перепрыгнуть легко с одного на другой из них, а то и перешагнуть.
Массив их убегает очень далеко в море, напоминая циклопическую мостовую дорогу. И тело этой косы, все светло-серое с одинокими белесыми вкрапливаниями, сквозит водой.
А по воде перемигивается солнце, задорное и капризное. Его сияющий венец низок, но он, однако, не закатного еще цвета. Особенное это место и особенный час: здесь можно видеть одновременно много богов, хотя это не ночь и не танцы Круга.
Они плескаются в равномерно дышащих прямых волнах. Играют с проплывающими дельфинами, чьи тела, неуловимые и плавно-стремительные, рождаются из воды внезапно то здесь, то там.
Но некоторые из богов недвижимы и безучастны полностью ко всему вокруг. Они раскинулись и застыли, как изваяния, на ровных уютных площадках маленьких островков сквозящей солнцем косы.
Нежаркие косые лучи целуют расслабленные тела. Безвольные, как будто бы отпущенные душой на отдых… (Как будто бы?) И белая печать масок лежит на лицах.
– Коса Лучистого Ветра.
Тессий произносит название, выбравшись из воды. Присаживается около Селия, полулежащего в теплой каменной выемке, жмурящегося благодушно. И Тессий продолжает:
– Я помню, ты говорил: она не сама собой поднялась из моря, эта коса. Ее воздвиг в незапамятные времена Мелний – могучий бог, чье основное Искусство было повелевать камню.
– Так слышал я от богов, – отвечает Селий. Не поворачиваясь и не открывая глаз.
– И Мелний сочинил эту косу, задумав ее как место, где так удобно чередовать игры тела и движения духа. Соразмерять их различным образом, подбирая гармонию и контрасты. Нащупывая неповторимое ускользающее внутреннее состояние… основу духовных странствий. Так, Селий?
– Таков и был его замысел, говорят. Но только никто не знает, что именно у Мелния получилось. Еще один своеобразный вход в Лабиринт, или же… быть может – некое особое новое преломление… продолжение Лабиринта. Но, так оно или иначе, а я тебе скажу одно, Тессий: небезопасное это место – Коса Лучистого Ветра! Хотя оно и приятно глазу и так располагает к себе.
– Опасное? Но расскажи тогда, в чем угроза.
– Изволь. Нередко получается так, что отчаливающий здесь заплывает слишком уж далеко. Настолько, что не может потом вернуться. И нам тогда остается тут… лишь мертвое его тело. И вот мы его несем, Тессий, распевая тихую песнь прощаний, по всей Косе. С рук на руки передавая с камня на камень. Вон до того – посмотри – до седого, самого дальнего. И поручаем оттуда останки бога ветру и брызгам… всему простору свободы. И восклицаем: вале! Ты умер богом! Благословенный конец, потому что это, уж несомненно, начало, а не тупик.
– Мы можем жить очень долго, Тессий, – прибавляет Летучий, чуть помолчав, – но, видишь, между нами гораздо реже, нежели среди простых смертных, встречаются угасающие печально старцы. Цикута наша сладка! – путина Истины собирает почти всю жатву. А иногда случается еще так. Отправившийся искать… в какие-то забредает совсем уж невероятные, особенные пространства. Откуда возвращения нет. Но Сила у него становится там такой, что самое его тело, оставленное им здесь… вдруг вспыхивает – и исчезает! Однажды я видел это. Сумерки начинали уже сгущаться, мой Тессий, и тогда, вдруг – как если бы огонь молнии…
– Подожди, Селий. Ты это мне расскажешь потом. А сейчас – я кое-что еще хотел бы тебя спросить. Боюсь, рассеявшись от истории твоей – позабуду, и так останусь в недоумении.
– Спрашивай же, мой друг.
– Вот мы играем тут… все – мужчины и женщины. И наши тела прекрасны. И разве это легко – отвлечься, отрешиться от всего плотского ради странствий сознания, когда рядом…
– Так это беспокоит тебя? – несколько удивленно спрашивает летучий бог. И взглядывает с улыбкой. – Поэтому ты до сих пор, Тессий, все еще не добрался до главного своего Искусства?
– Нет, Селий. Меня беспокоит, именно, что это не причиняет мне беспокойства, – и тень ложится на лицо бога. – Я к этому равнодушен. Как все мы здесь… Да, стройность и соразмерность каждой из наших женщин радуют ясный ум. И привлекают глаза. Тем не менее… словно бы это не существо противоположного пола передо мной! Как будто вернулось время, когда я не был еще мужчиной. А ведь я знаю: лишь воцарится ночь, лишь красное незримое пламя выхватит жернов амфитеатра – неукротимая волна силы, страсти, влечения опрокинет и закружит меня… И вот я думаю, Селий… а как же это под лучом солнца я вдруг оказываюсь невинный младенец? Что с нами делается?
– Поверь – ничего особенного, – и Селий смотрит серьезно и, кажется, даже слегка тревожно. – Не стоит беспокоиться вовсе, потому что за этим не скрывается действие ничьего Искусства. Все просто: мы так привыкли. Вот эта плоть – дневное белое тело, не облеченное светом Огневого Столпа словно бы в царский пурпур, тело это для нас… уже не ночное тело! Мы, боги… как бы двойные. Мы были рождены дважды – и вот у нас имеются две бренные оболочки. Две – у одной души. Они по очереди несут службу. Так, чтобы служитель дня никогда не встретился со слугою ночи. И разве это ни славно? Мы просто стали как дети, Тессий, – не растеряв при этом ни грана зрелости! Правда, я хорошо сказал? – вновь улыбается, безмятежно, летучий бог, улыбкою приглашая похоронить все сомнения. – Ведь именно же мы стали, как дети: мы возвратились – обогащенные опытом, завершили круг – а вовсе не остались детьми. Не так ли?
– Ты убедительно говорил. Я согласен…
– И тем не менее что-то тебя печалит. Не только, что вот сейчас – постоянно… А хорошо ли это – все время пребывать в печали, мой друг? Мы боги; мы держим на плечах наших Остров, но не пристало нам, я уверен, иметь… какое-то бремя внутреннее. Ведь богу что не подвластно? Приободрись же, Тессий! Любая неразрешимая задача… она, скорее всего, – лишь таковою прикидывается! Не стоит загонять вглубь сомнения. Лучше… доверься мне! Скажи, что проникает в душу червем и гложет, и отнимает, может быть, Силу, и лишает покоя?
Но Тессий остается безмолвен.
Летучий сожалеет, уже, об этой своей попытке вызвать на откровенность. И упрекает себя в торопливой неделикатности. И поэтому, приняв простовато-беспечный вид, стремится обратить все сказанное только что в шутку:
– Не добираешь сладости ночных игр?
– О нет! – и возражение Тессия звучит на удивление пылко. – Дело не в том, Летучий. Ночи мои отрадны… Я вот что расскажу тебе, Селий. Теперь оказывается рядом со мной ночами… одна и та же всегда. Как это так оно происходит? Не знаю. Может быть, это я сам отыскиваю ее на Круге. Каким-то образом, безотчетно… Она – та самая, которую я встретил в первую мою ночь, как родился! Она чуть выше меня, но это крупное тело стройное и легко, как воздух… как ветер, Селий! По крайней мере, такими я всегда вижу ее движения. Но наши объятия это нечто, что я назвал бы… лаской мудрого камня. Как может быть камень – ласковым? Ах, не знаю… Но просто наступает момент, когда уже тело камня – то есть озаренного Круга, пульсирующее неслышимой нашей музыкой – и ее тело… сливаются во одно…
