Хосе-Мария Гельбенсу - Вес в этом мире
Ты уверен в этом?
Так мне сказал он.
Понятно, но ведь тебе известно только его мнение.
Ну, ее я тоже знал довольно хорошо. И не только: я знал обоих именно как супружескую пару, мог очень близко наблюдать их жизнь. Поэтому могу сказать: я знаю, что все было именно так.
Ну, не знаю, не знаю. Ладно, продолжай.
Не думаю, что стоит продолжать, если ты не следишь за ходом моей мысли.
Не говори глупостей. Ты рассказывай, а там посмотрим. Если считать все истории, за правдивость которых ручается рассказчик, достоверными, то историям конец.
Я все пытаюсь добраться до того момента этой истории, который представляет для нас интерес, момента, так сказать, назидательного, а для этого необходимо, чтобы она убедила тебя, иначе я не смогу показать назидательность данного случая.
Слушай, хватит пышных слов. Достоверна твоя история или нет, в ней, по твоим словам, присутствуют назидательные элементы, не так ли? Вот и давай, продолжай.
Хорошо, скоро мы увидим, что случится в конце. Если не ошибаюсь, мы остановились на шантаже. Поразмыслив здраво, мой друг решил, что те, кто угрожает убить себя, обычно не слишком горят желанием выполнять свою угрозу, ха-ха-ха. И понял, что прежде не видел реальности создавшегося положения потому, что то первое, ложное самоубийство произошло, так сказать, без всякого предупреждения, потому и оказалось столь убедительным. Теперь проблема была в том, что нынешние плохие отношения между супругами могли претерпеть некий качественный скачок. Одно дело — жить вместе без любви, но совсем другое — жить вместе из-за постоянной угрозы внезапных агрессивных действий: в данном случае я имею в виду агрессию не непосредственную, будь то физическую или словесную, а косвенную — такую, как, например, симуляция самоубийства. Насколько бы ты ни владел ситуацией, сколь хорошо ни знал бы, что угроза — не более чем шантаж, когда угрозы или неудачные попытки самоубийства неоднократно повторяются, это приводит к страшной эмоциональной и умственной амортизации. Так что этот человек оказался перед такой дилеммой, какой я не пожелал бы никому: или он отдаляется от нее — со всеми вытекающими из этого последствиями, или остается с ней — тоже со всеми вытекающими из этого последствиями.
И что же он решил?
Договориться. Это самое логичное. Когда шантаж раскрыт и об этом доведено до сведения шантажиста, логичнее всего попытаться заключить пакт о ненападении. Речь уже шла не о том, чтобы продолжать оставаться вместе, а о том, чтобы прийти к соглашению о совместной жизни под одной крышей без принуждения друг друга к чему бы то ни было, в рамках простого сосуществования двух хорошо воспитанных людей. Каждый выставил свои условия, причем главным и почти единственным ее условием было отсутствие у обоих внебрачных отношений. Ты скажешь: что же это за условие, если первое соглашение между ними подразумевало, что супружеского долга нет, а есть просто совместное проживание; но все было именно так. Это даст тебе представление о том, как у нее работала голова. Мой друг под влиянием минутной снисходительной слабости принял это условие. Могу предположить, что он считал его невыполнимым; я не собираюсь сочувствовать ему, но факт есть факт — он заключил соглашение, а это как минимум предполагало отказ от сближения с какой бы то ни было другой женщиной. Тяжелый удар. Поначалу, наверное, он решил отделаться хотя бы от одной проблемы, а чтобы не дать себе пасть духом, решил, что, в конце концов, приключения контролю не поддаются; во всяком случае, он мог думать о приключениях. В любом случае отказ от сторонних отношений — чересчур высокая цена, и, по-моему, он не догадывался, каких высот она достигнет с течением времени.
Как работала голова у нее… и у него.
Прости, что?
Да ничего особенного. Просто ты не слишком лестно отзываешься о ней, а по-моему, его линия поведения тоже вряд ли заслуживает бурных восторгов. Совершенно очевидно, что он человек слабый и трусит.
Ты так считаешь?
Да, я так считаю.
Знаешь, чего я боюсь? Если ты не сумеешь понять его позицию, абстрагируясь от его роли во всех этих драматических событиях, то не сможешь прийти к той позиции, с которой я рассказываю тебе об этом.
Ну-ка, ну-ка, давай разберемся: ты хочешь, чтобы я прочувствовала его драму, игнорируя при этом ее драму? Ведь так?
Нет, нет, никоим образом. Я хочу, чтобы ты проследила за эволюцией этого случая, сосредоточив свое внимание на муже. Скажем так: в том, что я хочу рассказать тебе, интересной фигурой является муж, а жена действует только как катализатор. Ты понимаешь? Я не хочу сказать, что она не переживает драмы — разумеется, да, так же, как и он. Но я хочу привести тебя к тому, что обрисует нам ситуацию, в которую он входит один.
Ладно, пусть будет так — пока. Я не вполне понимаю это твое отделение одного от другого, но пусть будет так. Посмотрим, к чему мы придем.
Отлично.
Ты не можешь отрицать, что я оказываю тебе содействие.
Хорошо. Вот только что ты сказала, что он трусит. Я… предпочел бы, чтобы ты считала, что он скорее заблуждается. Даже будучи исполнен таких благих намерений, что, пожалуй, их и правда можно спутать со слабостью, но все же заблуждается. Судя по тому, как он вел себя до сих пор, он не трус, и могу тебя уверить, что и не слабый человек. Обнаружив, что заблуждался, он начнет действовать, а это не свойственно ни слабакам, ни трусам. Но видишь — ты вынуждаешь меня опережать события.
Я молчу.
Жизнь продолжалась для обоих в рамках их договора. Он занимался своей работой, она — своим рукоделием. Время идет, но ничего особенного не происходит. Для нее, похоже, это не имеет значения, но его это гложет. Полагаю, нужно иметь очень большую выдержку, чтобы терпеть подобную ситуацию. Или, может быть, нужно обладать не выдержкой, а чем-то вроде инерции, сходной с существованием в космическом вакууме, где колышешься туда-сюда, не имея другой цели, кроме самого этого колыхания. Она находилась в этом положении, он — в первом, и, естественно, следы коррозии начали понемногу проступать. И хотя они исключили из своего сосуществования исполнение супружеского долга, такие попытки, что вполне естественно, стали происходить и оказались гораздо более неловкими для него, чем для нее: не потому, что ему приходилось прилагать усилия, чтобы пробудить желание, а оттого, что, направляя свое желание на эту женщину, он испытывал непреодолимое личное отвращение, которое ему с трудом удавалось отделить от физической стороны дела. В такие моменты, словно чувствуя это, сказал мне он, она отходила от некоторой отчужденности, главенствовавшей в ее повседневном поведении, и, несмотря на их негласный договор, отвечала на его сдержанные ласки возбуждением, которое в конце концов передавалось и ему. И захватывало его до безумия, хотя потом некий холодный осадок сковывал желание.
Опять что-то нездоровое.
Именно так.
Но знаешь, что я тебе скажу, если ты не слишком обидишься? Это нездоровье очень… как бы это выразить поточнее… очень мужское. Очень характерное для мужского подхода к вопросу.
Может быть. Я только рассказываю тебе то, что было.
А ты сам, случайно, не возбудился?..
Исключительно остроумное замечание.
Послушай, позволь мне сделать кое-что, позволь немного рассеять эту удушливую атмосферу, которую ты создаешь своим рассказом. Свинцово-серый день, дождь с ветром и эта зубодробительная история… мне просто необходимо открыть окно и немного подышать.
Значит, мы распахнем окно. И даже приготовим себе апельсиновый сок, наполненный здоровьем и силой.
В общем, их отношения стали для него настоящей пыткой. Он чувствовал, что они могут превратиться в нечто извращенное, и снова начались приключения — обыкновенные, непритязательные приключения: это было просто средство разрядить сгустившуюся, душную атмосферу. Думаю, иначе и быть не могло. Более всего его угнетала возможность, отнюдь не воображаемая, оказаться в конце концов раздавленным собственными противоречиями. Однако он продолжал сексуальные отношения с ней, своей женой. Испытывать отвращение и в то же время желать его объект — усилие, превращающее желание в рабство, потому что приходится подчиняться тому, кто тебе отвратителен. Одна часть тебя борется с другой. Никто не может выйти из такой ситуации невредимым. Это странная смесь вины, презрения и потребности, и кто может расставить все эти компоненты по своим местам? В подобных обстоятельствах просить спокойствия, мира или даже просто эмоциональной стабильности — дело, заведомо обреченное на провал, и даже хуже того: в конце концов это превращается в епитимью, которую человек сам накладывает на себя. Он начал бояться, что это завладеет им и в итоге станет ловушкой, из которой ему не убежать. Поэтому приключения умножились. Они уводили его из той напряженной атмосферы, в которой существовали его отношения с женой. И, разумеется, случилось то, что должно было случиться. Среди прочих объектов приключений оказалась и его бывшая любовница — та, из-за которой его жена пыталась покончить с собой. В принципе жена могла узнать о любом из приключений, но судьба уже сказала свое слово: ей стало известно именно об этом. Каким образом, не знаю, не спрашивай, я не имею ни малейшего представления; знаю только, что злой рок проник в эти события, как пуля в барабан револьвера, и, естественно, курок сработал. Муж не подозревал, что жена все знает, до тех пор, пока не нашел ее дома мертвой. Чтобы украсить сцену, могу сказать, что он как раз вернулся домой после окончательного прощания со своей подругой, сознавая, что именно об этой женщине и об этой истории не следует знать его жене, ибо внезапно понял, что эта их новая встреча, сколь бы тайной или маловажной она ни была, способна вызвать из ада всех его демонов. Странно, до чего пророческой бывает интуиция, когда пророчество касается разрушения. Я в конце концов уверовал, что интуиция подсказывает тебе только то, что ты уже знаешь, но еще не можешь сформулировать. Он опасался, что, узнай жена о его новой связи с бывшей любовницей, их совместная жизнь обернется для него новым кошмаром, однако интуиция не подсказала ему, что она убьет себя, только на сей раз не предупредив никого. Нарочно ли она постаралась обставить все так, чтобы ему стало как можно больнее, или просто решила уйти со сцены? Этот вопрос он задавал себе и много раз задавал мне, потому что от ответа на него зависело, как отнестись в личном плане к последствиям происшедшего. Каждому человеку нужно, чтобы в его истории все стояло на своем месте и все детали были пригнаны одна к другой, даже если в общем картина получается не слишком в его пользу. Когда же детали не стыкуются или распадаются, это еще больше обостряет боль. В конце концов, именно этим мы и занимаемся всю жизнь — стараемся подогнать все детали и только потом задумываемся, хорошо ли и насколько хорошо у нас это получилось. Он не понимал, почему его жена решила уйти вот так, вдруг, после той почти извращенной, но достаточно долгой совместной жизни, о которой я тебе рассказывал; своим поступком она как будто признавала, что устала, однако никаких признаков этой усталости заметно не было, да и в любом случае, тогда как раз наступил подходящий момент для разговора о разводе. Что же касается второго варианта — что она хотела сделать ему больно, — он казался более похожим на правду, но предполагал полную и абсолютную сдачу, акт отчаяния. Так можно причинить боль, находясь в полном разуме и мысля совершенно ясно, холодно признав и приняв, что уже стоишь на пути туда, откуда нет возврата, и своим шагом ты освобождаешь себя от этой боли, взваливая все, что было, и все, что будет, на совесть и жизнь другого человека. Однако была одна маленькая проблема: эта женщина не отличалась умом — он обнаружил это уже давно, и это сильно изменило их отношения. Она ограничивалась тем, что была рядом; то, что казалось изяществом стиля, пониманием и сознательным поведением, на самом деле оказалось не более чем способом подать себя. В ней не было места сомнению, а значит, и возможности создания личности. Она — вспомним твою любимую тему — под красотой скрывала свою истину: бессодержательность. Результат же таков: будь она бессодержательной, будь она умной, ее решение лишить себя жизни не имело смысла. Так что же это было? Порыв, припадок ярости? Особая ранимость, сделавшая для нее приключение мужа невыносимым унижением? Мой друг почувствовал себя свободным, но одиноким; смерть жены преследовала его, как наваждение. А вместе с этим наваждением к нему приходили воспоминания о счастье и нежности былых времен, словно ее рассчитанная месть несла в себе послание любви. В общем, долгое время он пытался найти какое-то объяснение, которое позволило бы ему выстроить свою собственную, личную историю, собрать себя воедино. Думаю, ему это не удалось. Я говорю «думаю» потому, что перестал с ним видеться: конечно, теперь, когда я живу здесь, вряд ли кому-то захочется тащиться в эту глушь, чтобы повидаться со мной, — разве только проездом. Да и потом, сознаюсь, я уже устал от него — устал, как устает собака от кости, которую грызет.
