Анатолий Жуков - Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя)
Поезд с тихой вежливостью подкатил к перрону знакомого Казанского вокзала. Сеня бывал в столице несколько лет назад, когда разрабатывал один из своих глобальных проектов. Тогда он тоже приезжал в середине лета, но погода стояла дождливая, а сейчас здесь настоящее адово пекло, не то что в Хмелевке у прохладного волжского залива. Воняет удушливо разогретый асфальт, с улиц тянет бензинно-резиновым чадом, гремят объявления по радио, кричат носильщики, засвистел милицейский свисток…
В самом вокзале на диванах, в проходах на полу, вдоль стен устало грудились, равнодушно толкались озабоченные люди с чемоданами, с сумками, с детьми — как погорельцы или беженцы. Их было пугающе много, весь огромный, без потолка, с неровно застекленной крышей зал кишел людьми, их толпы растеклись неровными очередями у билетных касс, газетных и книжных киосков, у буфета и ресторана; кажется, все они говорили, и в воздухе, неприятно теплом, душном даже при распахнутых дверях, стоял гул великого множества голосов. Как шум старого изношенного двигателя, в котором все стучит: коленвал, шатунные и коренные подшипники, поршни, поршневые кольца и пальцы, распредвал, клапана…
Сеня попил трехкопеечной теплой воды из автомата и спустился в метро. Тут было прохладней и заметно тише. Один из эскалаторов ремонтировался, и Сеня подошел поближе, поглядел и поговорил с молодым слесарем-ремонтником. Уходя, спросил:
— А что, если сделать самоходными, как ваши эскалаторы, все дороги, улицы и тротуары?
Парень вздел брови на лоб и выразительно покрутил пальцем у виска.
Сеня вздохнул. Хоть и похоронил он магистраль, а все равно было жалко. Как хорошего, без времени умершего человека.
На «Проспекте Маркса» Сеня вышел наверх. Красиво тут было, но с непривычки тягостно. Подавляли громадные, на половину квартала здания, смущали текучие от обилия машин улицы, и не было живой земли, многообразных ее запахов — камень, асфальт и та же бензинно-резиновая вонь повсюду, хотя взбегали вдоль тротуаров кустики липок, а у спокойного Кремля плотно зеленел Александровский сад.
Грустно сделалось, тревожно.
Но когда Сеня вышел к ГУМу, пошел по брусчатке Красной площади, обогнул нарядного Василия Блаженного, когда увидел зубцы Кремлевской стены, ее серьезную кладку, куранты на Спасской башне и Мавзолей Ленина, сердце его забилось в радости свидания русского человека с самым родным, дорогим и незабвенным, что только есть в этой нашей жизни. И уж не удивлялся он недвижным часовым у Мавзолея, сам замер, ожидая смену караула, и завороженно глядел, как медленным, чеканным шагом, не сгибая коленей, идут солдаты с карабинами на плечах, как державно серьезен слитный стук их твердых подошв.
С Красной площади он пошел в приемную Верховного Совета страны. Еще вчера в автобусе старик Чернов, который ехал в Суходол повидать кума, посоветовал: «Ты там по-ученому не говори, а то народ в Москве поспешный, не дослушают. И сперва к главным поезжай. Рискни. А если незадача, что с тебя взять, горсть волосей? Да и тех у тебя уж нету…». В поезде Сеня окончательно решил, что так в самом деле выйдет правильней. Сперва узнать, велика ли нужда в его изобретении, а то, может, стране требуется другая доброкачественность технического прогресса, а он пришел со своей рационализацией дороги.
Приемная оказалась недалеко от библиотеки имени Ленина, мемориальная доска на стенке сообщала, что здесь принимал граждан сам Михаил Иванович Калинин.
Сеня снял кепку, зашел в просторное, прохладное помещение и увидел нескольких просителей, сидящих на стульях, и еще двоих у справочного окошка. А он-то думал, очередина будет — до понедельника.
В окошке милая барышня в очках посоветовала ему изложить свою просьбу письменно — так удобней, есть где написать резолюцию, а бумага с резолюцией уже не просто бумага, а документ.
— Да, да, — покивал Сеня лысой головушкой.
В помещении было два стола, стулья, писчие принадлежности. Сеня сел за ближний стол, положил на него сумку с книжками и половинкой хлебного батона, кепку, взял несколько чистых листков, ручку и стал писать. Детально не распространялся, изложил суть изобретения, техническую идею — если ею заинтересуются, тогда можно рассказать устными словами в подробностях как и что. Не в райисполком ведь пишет — в Верховный Совет всего Советского Союза.
Разгонисто исписав полторы страницы, он поставил серьезную подпись «Семен Буреломов, механик совхоза «Волга» и отнес листки в справочное окошко. Милая барышня приветливо улыбнулась ему как знакомому, взяла листки, отнесла в другую комнату и, возвратившись, попросила немножко подождать. При этом опять улыбнулась и извинилась за то, что ему приходится ждать. Не то что Нинуська из РТС, всегда неприступная, злющая, слова путем рассуждения не скажет, а гавкает у двери директора, как цепная собака. Непонятно, из каких соображений подозрительности Елена Ивановна ревнует к ней своего Веткина.
— Заходите, товарищ…
Небольшой мужчина средних лет, тоже приветливый, приглашал именно его. Он даже дверь комнаты, возле которой сидел Сеня, оставил открытой. Сеня торопливо вскочил и зашел вслед за ним.
— Я ознакомился с вашей просьбой. — Мужчина жестом белой руки пригласил его сесть и сам опустился за стол. — Очень интересно по мысли, хотя этой проблемой у нас в стране, как вы, очевидно, знаете, занимаются целые научные коллективы. Возможно, они и ощущают недостаток свежих технических идей и проектов…
— Ага, ощущают! — обрадовался Сеня. — Они же ученые специалисты, они в последовательности технической традиции идут, в очередности порядка, а надо отобрать рутинные рассуждения мысли — чтобы без всяких правил, но со смыслом цели, при невероятии методов.
— С сумасшедшинкой? — Мужчина доверительно улыбнулся.
— Да. Но только с умной.
— Как у вас?
— Ага.
— Приятно, что вы так убеждены в правильности своего проекта, но все же в нем, даже на мой самый общий взгляд, есть серьезные неясности, например, о статоре и роторе. Вы советовались со специалистами?
— Нет. Хотел поговорить с Веткиным, инженером нашей РТС, да раздумал: он уже разрушил у меня несколько проектов. Только изобрету, только приду поделиться — сразу и развалит безо всякой жалости. Вот проект МГПМ разрушил недавно… — И Сеня рассказал о своей самоходной дороге, о поддержке этого проекта некоторыми районными начальниками, о собрании на уткоферме и своем поражении.
Мужчина сочувственно выслушал и посоветовал пойти в Комитет по делам изобретений и открытий — там специалисты, они скажут, что делать. Если признают идею перспективный, то примут у вас заявку, передадут ее в ВНИИГПЭ и, при подтверждении новизны и полезности технической идеи, запустят, так сказать, в производство.
— Хорошо тут у вас, — похвалил Сеня, чтобы отблагодарить за внимание. — Счастливо оставаться.
Мужчина встал, проводил до двери:
— Желаю вам успехов. Будьте здоровы.
— До свиданьица.
На улице душно опахнуло горячим воздухом, огрело шумом машин. Сеня перешел на другую сторону и подивился зданию главной библиотеки страны — большая, красивая, четырехугольные колонны кругом, портреты знаменитых мужей науки, писателей…
Постоял и решил идти не в Комитет, а сперва повидать ученых инженеров, чьи книжки он читал и привез с собой из Хмелевки. Пригляделся к прохожим и остановил высокого, очкастого парня с девушкой: представительный, стройный, надежный по виду, хотя и в открытой безрукавке ходит, в джинсовых брюках. И девушка у него легко одета.
— Мне бы Петровича, гражданин.
— Извините, но я Николаевич. — Парень остановился, придержав свою девушку за руку, и вопросительно склонился к Сене.
Сеня смутился от прямого взгляда, но все же успел заметить: не парень перед ним, а взрослый мужчина лет сорока, со лба лысеет, русый, голубоглазый.
— Мне профессора надо, — сказал Сеня растерянно, поглядев на девушку.
— К вашим услугам.
— Сеня Хромкин из Хмелевки, — представился Сеня, оробев: такой молодой, а уже профессор. — То есть настоящее название Семен Петрович Буреломов. Механик.
— Очень приятно. Николай Николаевич Скатов. А это моя жена Руфина Николаевна. — И поклонился.
— Красивая, — не удержался Сеня. — Еще бы немного, и как моя Феня. Это жена так называется, она в Хмелевке осталась, на ферме служит.
Скатовы дружно засмеялись, и так хорошо, необидно засмеялись, что Сеня, глядя на них, тоже улыбнулся. Веселые в Москве люди, сказал, обходительные.
— Мы из Ленинграда, — возразил Николай Николаевич.
— Тоже неплохо и из Ленинграда, даже еще историчней: колыбель революции, полнощных стран краса и диво…
Они опять засмеялись, и особенно звонко его жена. «Зовите меня Руфой», — сказала она, отсмеявшись. Сеня покивал и пошел с ними, на ходу рассказывая о цели своего приезда и о том, что ему надо повидать ученого химика Чиркова, доцента Новикова и того профессора, у которого вместо фамилии отчество, — Петровича Николая Тимофеевича. Большой ученый и изобретатель. Он считает, что все на свете можно усовершенствовать и каждый человек может творить новое. Вот как их найти в таком-то содомном городе большой распространенности?
