Норман Мейлер - Олений заповедник
— В таком случае поехали ко мне.
Она поцеловала меня в нос.
— Я как выжатый лимон, Серджиус. — Она произнесла это совсем детским голоском.
— Хорошо, увидимся завтра.
— Позвони мне. — Она снова поцеловала меня, потом с порога послала воздушный поцелуй и исчезла, оставив меня в лабиринте «Яхт-клуба», где в свете уже близкого восхода солнца в мое первое утро в пустыне листва казалась бледно-голубой, как платье Лулу.
Я был так возбужден, что, как ни странно, чувствовал потребность с кем-то поделиться своей победой, и в этой связи подумал об Айтеле. Мне даже в голову не пришло, что он может быть все еще с Иленой или что, будучи бывшим мужем Лулу, не обязательно сочтет мой рассказ дивным сном. Я даже, кажется, не вспомнил, что Лулу была за ним замужем. В моем представлении она как бы не существовала до сегодняшнего вечера, и если, казалось, она не вмещалась в рамки обычной жизни, то ведь и обычной жизни у нее не было. Как же я в тот момент сам себе нравился! Вокруг меня разгоралась заря, свет пополз по земле и достиг «Яхт-клуба», а мне вспомнились те утра, когда я вылетал из темного ангара, еще чувствуя во рту вкус кофе, и два длинных языка пламени вырывались из моего самолета в ночь. Мы вылетали за час до восхода солнца и встречали утро на высоте пяти миль под ночными облаками, окрашенными золотом и серебром; мне казалось тогда, что я управляю этими переменами в небе наклоном моего тела, накачанного силой самолета, и жонглирую чудесами. Ибо вести самолет — это чудо. Мы знали: что бы ни происходило на земле, какими бы маленькими или смятенными мы ни были, всегда наступают часы, когда мы остаемся одни на вершине жизни, и в полете рождается чудо, и полет придает тебе уверенности в себе, и стоит тебе сесть, все, что бы ни случилось, можно исправить, пока ночь отступает на запад, а ты летишь на крыльях за ней.
Я старался забыть все это — слишком я это любил, и мне нелегко было думать, что я, наверное, никогда больше не испытаю этого чуда, но сейчас, на заре, когда запах Лулу еще щекотал мне ноздри, я понял, что могу увлечься чем-то другим и мне будет лишь грустно, что я променял свои самолеты на нечто другое, занявшее их место.
Думая об этом и о подобных вещах, я пошел по дорожке к своей машине. На полпути я присел на скамейку под развесистым кустом, глубоко вдыхая новый для меня воздух. Вокруг царил такой покой! Неожиданно из ближайшего коттеджа раздались звуки ссоры, обмен двумя-тремя фразами, дверь в стене распахнулась, и из дома вышел, пошатываясь, Тедди Поуп в свитере и комбинезоне, но босой.
— Ах ты, сука! — крикнул он, обернувшись к двери.
— Держись от меня подальше! — раздался голос теннисиста. — Я не желаю повторять тебе это.
Тедди ругнулся. Он изверг такой поток ругани и так громко, что я уверен, все, кто спал поблизости, потянулись за таблетками, чтобы крепче заснуть. Дверь бунгало снова распахнулась, и появился Мэрион Фэй.
— Пойди порастряси свои телеса, Тедди, — сказал он спокойно, вернулся в дом и закрыл за собой дверь.
А Тедди обернулся и посмотрел в мою сторону пустыми глазами — возможно, он видел меня, а возможно, не видел ничего.
Я наблюдал, как он, пошатываясь, пошел вдоль стены, и невольно последовал за ним на расстоянии. В одном из маленьких двориков «Яхт-клуба», где фонтан окружен несколькими юкками и стеной бугенвиллий, Тедди Поуп остановился и позвонил из телефонной будки, увитой ползучими розами.
— Я не смогу так заснуть, — произнес он в трубку. — Я должен поговорить с Мэрионом.
Ему что-то сказали в ответ.
— Не вешай трубку, — громко потребовал Тедди Поуп.
На одной из дорожек показался Герман Теппис, словно ночной сторож, совершающий обход. Он подошел к Тедди Поупу, встал с ним рядом и с треском опустил трубку на рычаг.
— Ты не человек, а позорище, — сказал Герман Теппис и, не добавив ни слова, продолжил свой путь по дорожке.
А Тедди Поуп, спотыкаясь, отошел от телефона и остановился возле иудина дерева. Он прильнул к стволу, словно это была его мать. И заплакал. Я никогда еще не видел такого пьяного человека. Он всхлипывал, икал, пытался даже жевать кору дерева. Я тихонько отступил: больше всего мне хотелось сейчас исчезнуть. Отойдя на некоторое расстояние, я услышал голос Поупа.
— Ты мерзавец, Теппис, — кричал он в пустоту, — всегда знаешь, что можешь предпринять, Теппис, ты, толстый мерзавец.
Я представлял, как он стоит, прижавшись к иудину дереву щекой. И медленно поехал домой, так и не попытавшись найти Айтела.
Часть третья
Глава 10
Женщины, которым довелось хорошо меня узнать, рано или поздно всегда утверждали, что у меня слишком холодное сердце, и хотя это женская точка зрения, а женщины редко знают, что происходит в сердце мужчины, полагаю, в их словах есть доля истины. Первым хорошим английским романистом, которого я прочел, был Сомерсет Моэм, и вот что он где-то написал: «Всякий человек таков, каким он должен быть». В ту пору я именно так думал и носил это в себе в качестве рабочей философии, но я полагаю, что, в конце концов, из правила надо делать исключение, так как мне кажется, что некоторые люди немного лучше, другие немного хуже, чем они должны быть, а иначе Вселенная представляла бы собой просто сложный часовой механизм. Тем не менее я едва ли могу считать себя самым теплым парнем, разгуливающим по свету.
В каждом из нас сосуществуют несколько разных людей, и во мне живет среди прочих журналист светской хроники, каким я мог бы быть. Возможно, я был бы плохим журналистом — я склонен быть честным, — но я стал бы первым, кто считал это искусством. Не раз я думал, что газетчик одержим стремлением выявить факты и исказить их, а романист — галерный раб своего воображения, ищущий правду. Я знаю, что должен прибегнуть к помощи воображения, чтобы изложить многое последующее.
В особенности роман Айтела с Иленой Эспосито. Я слегка сомневаюсь, мне ли дано это описывать. Я кое-чему научился в Дезер-д'Ор, но Айтел во многом отличен от меня, и я не знаю, сумею ли войти в его стиль. Однако воображение становится пороком, если им не пользоваться. В один из ближайших дней я намерен засесть за книгу, действие которой разворачивается в городе, где я был всего двадцать минут, и если я достаточно хорошо ее напишу, все будут считать, что я прожил там двадцать лет. Так что ни к чему извиняться — я нахально считаю, что знаю, как все было, — во всяком случае, все в Дезер-д'Ор знали, что роман Айтела с Иленой начался удачно.
Когда Теппис велел Айтелу покинуть прием, Айтел пришел в преотличное настроение, ибо для самоутверждения ему обычно требовалось совершить нечто, крайне для него невыгодное. Шагая к машине об руку с Иленой, он изображал людей, с которыми они разговаривали на приеме.
— Обожаю итальянок — столько достоинства, — произнес он, подражая Дженнингсу Джеймсу.
Илена, задохнувшись от смеха, смогла лишь выговорить:
— Ой, прекратите!
Когда они подъехали к его обиталищу, она, естественно, вошла в дом вместе с ним. Он приготовил ей и себе выпить и сел рядом, считая, что наилучшим лекарством для нее будет мягкое слияние, свидетельство его симпатии к ней. Однако кровь так и стучала в его висках.
— По-моему, я вас раньше уже видел, — сказал он, помолчав.
Илена кивнула:
— Да. Но вы даже не смотрели на меня.
— Этого быть не может, — сказал он со своей самой чарующей улыбкой.
— Нет, это правда. — Она кивнула с серьезным видом. — Я работала кастеляншей в «Сьюприм». Как-то раз я приносила вам для просмотра пару платьев, и вы не обратили на меня никакого внимания. Смотрели только на платья.
— А я считал, что вы исполнительница фламенко.
— Илена передернула плечами.
— Я хотела ею стать. И время от времени мой агент добывал мне работу на пару вечеров. Но карьеры я не сделала.
Слушая ее, Айтел представил себе, через каких мужчин она прошла: неоперившиеся агенты, безработные актеры, владельцы компаний по торговле недвижимостью с конторой в одной комнате, музыканты, один или двое с именем, — на одну ночь, возможно, кто-то с именем, вроде него.
Ему не хотелось говорить о Муншине, но его разбирало любопытство.
— Колли говорил, что познакомился с вами на благотворительном вечере.
Она рассмеялась.
— Это версия Колли. Он любит сочинять. Да он ни разу даже не видел, как я танцую. Он все время внушал мне, что я слишком заторможенная.
— Как же вы познакомились?
— Колли не такой, как вы. Он меня заметил. — В ее зеленых глазах были смешинки. — Я тоже не раз показывала ему костюмы, и под конец Колли пригласил меня поужинать. — Она издала тяжелый вздох. — Знаете, чего я не могу простить Колли? Что он заставил меня уйти с работы и посадил в квартире. Он сказал, что не сможет встречаться со мной, если я останусь на работе в «Сьюприм». — Она скривила свой детский ротик. — Вот так я стала содержанкой. Наверно, потому что я ленивая.
