Джеймс Олдридж - Горы и оружие

Мак-Грегор поблагодарил его за хлопоты и за гостеприимство. Поцеловав Кэти, Мозель уехал, а они принялись колотить в деревянные ворота, будить Марэна. И пока Марэн там у себя натягивал штаны, они молча ждали — говорить по-прежнему было не о чем.

Сеси не только оказалась дома но и встала уже и сидела за завтраком у тети Джосс, когда Кэти оповестила в холле о своем прибытии, — и Сеси выбежала к ним, вытирая салфеткой слегка вспухшую губу.

— Что это у тебя? — спросила Кэти, коснувшись пальцами ее лица.

— А-а, локтем кто-то двинул, — отмахнулась Сеси.

— Полицейский?

— Не знаю. Не разобрать было в суматохе.

— Тебе ведь велели держаться в стороне.

— Я и держалась, — возразила Сеси. — Стояла во дворе там, на лестнице, под статуей Виктора Гюго, а они как налетели и погнали меня вместе со всей толпой. Одного парня сграбастали, а заодно и меня. Вот и все.

— Тебе еще повезло, что тебя не избили как следует и не бросили на месяц в тюрьму, — заметила Кэти.

— Ну что ты, мама! Меня и не допросили даже.

— Потому что за тебя похлопотал Ги Мозель.

Сеси удивилась, затем возмутилась:

— Ах вон оно что! А я думала, это потому, что из студенток одну меня арестовали.

— Ги поехал сейчас заминать дело: если начнется следствие, тебя вышлют из Франции.

Сеси на мгновение опешила, затем сердито проговорила:

— К черту Ги Мозеля! Я не знала, что это его стараниями. — И, повернувшись к отцу, сказала: — Вчера вечером неожиданно явился Таха.

— Куда? К нам?

— Да. Он наверху, спит, — сказала Сеси.

— Как он тебя разыскал? — спросила Кэти.

— Да я ему писала из Парижа раза два. Но он не ко мне, он тебя хотел видеть, — сказала Сеси отцу.

— Этого лишь недоставало, — сказала Кэти. — Единственно этого! Но здесь у нас он не останется, так что и не приглашай его, Сеси.

— Он и не собирается. Ему в городе тут надо разыскать одного иракского курда, с медицинского факультета, но вчерашние беспорядки помешали.

— Вот и ступай разбуди его, — сказала Кэти.

— А тебя сегодня утром тоже спрашивали, — сказала ей Сеси. — Тот мегрикский богач, сын ильхана. По телефону.

— Дубас?

— Да. Я без тебя не стала говорить ему, где ты и что ты. Притом их с Тахой надо держать подальше друг от друга.

— Слышал, как твои курды действуют? (Да, Мак-Грегор слышал.) Они не только последовали за тобой в Париж, но и привезли с собой сюда свои дурацкие распри.

— В Париже им не развернуться, — успокоил Мак-Грегор.

— Ты уверен? Они приехали за этими деньгами. А будучи курдами, они ни перед чем не остановятся для достижения цели.

Кэти ушла из холла в кухню — сказать мадам Марэн, чтобы та приготовила им завтрак.

— Почему она так всполошилась? — спросила Сеси отца.

— За тебя тревожится... — ответил Мак-Грегор.

— Но отчего она так вдруг взъелась на Таху, еще и не увидав его?

— Не в Тахе дело.

Мак-Грегор знал, что Кэти, собственно, рада видеть Таху. Оба они остались к Тахе навсегда привязаны — почти так же крепко, как к своим детям, хоть Кэти и не пожалела трудов, чтобы разлучить с ним Сеси. Но теперь хватало и других поводов для тревоги.

Глава пятнадцатая

Когда Таха спустился вниз, он выглядел так, будто сейчас только пришел пешком из горной деревушки. На нем была тоненькая спортивная куртка с коротковатыми рукавами и серые дешевые штаны, мятые, как бумажный мешок. Но молодые глаза Тахи смотрели твердо, бесстрастно, замкнуто и зорко.

— В Париже не годится щеголять вот так, — заметила ему Кэти.

— Я не хочу платить шестьдесят франков за пару французских брюк, — ответил Таха.

— Я дам тебе деньги, — сказала Кэти.

— Спасибо, тетя Кэтрин, — слегка поклонился Таха в знак отказа, и Кэти проговорила раздраженно:

— Что ж, вольному воля.

— Ну, как отец твой? — -поспешил спросить Мак-Грегор. — Ничего мне не передавал?

— Велел только сказать вам, что не одобряет моей поездки во Францию, — ответил Таха. — Но это и передавать не надо, вы и так знаете.

— Как тебе удалось получить иранский заграничный паспорт?

Таха подался вперед, сказал вполголоса:

— Ливанский.

— А французские деньги где ты достал?

— У меня их совсем немного.

— Но все же, как ты их раздобыл?

— Думаете, дядя, мы их украли?

— Вот это и скажи мне.

— Не все ли равно, — ответил Таха со смешком.

— Я ухожу мыться, — прервала Кэти их разговор, — но прежде будь добр сказать мне напрямик, зачем ты приехал в Париж.

Таха перевел взгляд с Мак-Грегора на Кэти.

— Я подумал: следует помочь дяде Айвору. Но я не хочу говорить об этом в доме.

— Это еще почему?

— Сеси говорит, у ваших стен есть уши. Пожалуйста, не спрашивайте меня, тетя Кэтрин, о серьезных вещах.

— В таком случае вам с дядей лучше переговорить на улице, — сказала Кэти. — Там никто не подслушает ваших секретов.

— Вы правы.

Кэти ушла, и Мак-Грегор понял: она отправилась наверх, чтобы учинить допрос Сеси, занятой мытьем волос. Кэти хочет удостовериться, что Тахе не удалось в один вечер вновь оживить в Сеси влюбленность, столь опасную год назад.

Таха проводил Кэти взглядом. Но и после ее ухода он не стал ничего говорить, пока, выйдя за ворота, они не зашагали к бульвару Сен-Жермен.

— Вы ведь не знаете: две недели назад, когда отец проезжал через хелалийскую деревню, в него стреляли и ранили в грудь.

Мак-Грегор застыл, как застывают на месте персы при известии о катастрофах, болезнях, смертях.

— Нет. Не знаю. И как он теперь?

— Стреляли из малокалиберного карабина, пуля прошла насквозь и кусочек ребра вышибла. Но обошлось.

— А кто стрелял?

— Полоумный изувер-калека по имени Ками Белуд. А затем хотел удрать в отцовом джипе, но мои родственники застрелили его — и глупо сделали.

Они шли бульваром; мимо плыли «симки», «ситроены» и «пежо» — густо, как семга, идущая вверх по реке, к потаенному нерестилищу.

— Лучше было оставить этого тупого ишака в живых. Прижать бы его — он бы нам все рассказал. Тратить на такого пулю есть смысл, только если требуется ему рот заткнуть.

Сам-то Таха сумел бы сдержать палец на курке, но родня его, пояснил он, состоит не из революционеров, а из людей старозаветных, необузданных, расходующих свой запал на глупую месть.

— Руку Белуда явно кто-то направлял, — сказал Мак-Грегор. — Сама она не поднялась бы у него.

— Теперь уже не узнаем, кто стоял за этим: американцы, англичане, иранцы или турки. Но так или иначе, а организовал покушение ильхан. Старый пес прислал в Париж сына. Они с вас глаз теперь спускать не будут.

— В Париже — не в горах.

— Хоть и в Париже, а все равно остерегайтесь, — как бы вскользь сказал Таха.

— Остерегаться чего? Что они могут мне сделать?

— Каждый здешний курд наверняка уже знает, что вы разыскиваете пропавшие деньги. Причем знает, что на эти деньги будет куплено оружие.

— С самого начала было ясно, что огласки не избежать, — сказал Мак-Грегор.

— А если не остережетесь — не избежать и того, что деньги и оружие в конце концов достанутся ильхану.

— Не будем об этом, Таха. Это на ответственности Комитета...

— Ильхан нацелился прибрать Комитет к рукам.

— Каким образом?

— Оттеснив кази и моего отца. Загнав их подальше в горы. Почему, думаете, тот юродивый стрелял в отца? Это ильхан — для устрашения.

Свернув у «Одеона», они улицей Расина подходили теперь к Латинскому кварталу. В конце бульвара Сен-Мишель собралась небольшая демонстрация: на всем левом берегу ощущалась в людях взбудораженность. Боковые улицы на их пути густели полицейскими на мотоциклах, солдатами отрядов безопасности, жандармами, как шахматными фигурками доска. В дверях boelangerie[3] стояла булочница с кошкой на руках; кивнув на полицию, она горько пожаловалась Мак-Грегору:

— Весь квартал окружили. Укупорили нас со студенческим сбродом. И теперь этот сброд начнет бить у меня стекла.

— Думаю, нам благоразумней будет убраться отсюда, — сказал Мак-Грегор Тахе. — Вряд ли ты захочешь, чтобы полиция пригляделась поближе к твоим документам.

— Проводите меня в метро, которое идет на... — Таха достал клочок бумаги из кармана куртки: — На Вожирар.

— Зачем тебе туда?

— Там Хаким живет, студент-медик, у него комната возле мастерских на улице Вожирар, — прочел Таха по бумажке.

Войдя в ближайшую станцию метро, они остановились на лестнице и стали разбираться по висящей большой карте. Определили маршрут, затем Мак-Грегор проводил Таху на платформу и в ожидании поезда спросил, не нужны ли ему деньги.

— Нет, дядя Айвор. Не нужно ничего.

— Как долго ты намерен пробыть здесь?

— Это от вас зависит, — сказал Таха, — от того, удастся ли вам спасти деньги.

Мак-Грегор вздохнул. Он посадил Таху в поезд на Монпарнас, проводил его взглядом — запертого в стеклянной парижской клетке паренька, садящегося на скамью среди продавцов, машинисток, клерков европейского большого города. Казалось, Таха ничего вокруг не замечает — словно нет в Париже ничего такого, на что стоило бы тратить внимание.