Филип Дик - На территории Мильтона Ламки
— Это естественно, — сказала она, вздыхая.
— Но меня это чертовски огорчает, — сказал он. — Обнаружить, что ты, может, вообще не узнавала меня в то время.
— Почему?
— Я хотел… — Он попытался объяснить ей. — Попасть в тот дом.
Она рассмеялась.
— Прости. Как в дом Пег… ты имеешь в виду, через окно?
— Я имею в виду, что хотел быть узнанным и принятым; я, бывало, проходил мимо и видел, как все вы сидите внутри и пьете чай или что-то вроде. — Бесполезно было пытаться воспроизвести его тогдашнее мучительное чувство по отношению к ней.
— Не чай, — сказала она. — Хочешь, скажу, что именно пили мы вчетвером во второй половине дня, около пяти, особенно летом, когда стояла жара? Обычно мы смешивали себе коктейли «старомодные» и пили их из чайных чашек. Чтобы кто-нибудь, если бы… — Она погрозила ему пальцем. — Как раз для этого. Чтобы разносчик газет, если бы заглянул к нам, сказал бы: «Они пьют чай. Как это по-британски. Как утонченно». — Она не переставала смеяться.
При этих ее словах и он не смог сдержать улыбки.
— Преступницы, — сказала она. — Нам надо было быть осторожными. Это было в 1949 году, в разгар всех моих неприятностей с правлением школы Монтарио. Ты вполне мог бы войти; собственно, ты ведь и входил. Я помню. В какой-то месяц у меня не нашлось мелочи, и я пригласила тебя войти. Это было зимой. И ты вошел и сидел в гостиной, пока я шарила по всему чертову дому в поисках мелочи. Дома никого, кроме меня, не было. В конце концов я нашла полтора доллара в чьем-то ящике.
Он помнил, как сидел в одиночестве посреди огромной пустой гостиной с пианино и камином, пока мисс Рубен где-то наверху искала деньги. Он слышал, как она в раздражении сыплет проклятиями, и чувствовал себя не более чем помехой. На кофейном столике лежала раскрытая книга… она ее читала. Пока ее не прервал мальчишка-разносчик в полвосьмого вечера. Как мне от него избавиться? Черт, где же мелочь? А он, сидя внизу, все пытался придумать какую-нибудь яркую фразу, чтобы пустить ее в ход, когда она снова появится, какое-нибудь замечание о книгах, стоявших в шкафу. Он лихорадочно их рассматривал, но ни одна из них не была ему знакома. Только названия виделись ему сквозь пот и испуг, которые лишали его дара речи и настолько оглупляли, что, когда она вернулась, он был не в состоянии что-либо сделать, кроме как взять у нее деньги, поблагодарить, пожелать доброй ночи и снова выйти за дверь.
— Я помню, в чем ты тогда была, — сказал он обвиняющим тоном.
— Правда? Как интересно, а вот я не припоминаю…
— На тебе были черные брюки.
— Тореадорские? Да. Из черного бархата.
— Никогда не видел ничего столь волнительного.
— Что в них было волнительного? Я их все время носила. Даже когда работала в саду.
— Я тогда пытался придумать и сказать что-нибудь интересное.
— Что ж ты просто не спросил, нельзя ли тебе посидеть со мной и поговорить? Я была бы рада компании. — Помолчав, она добавила: — Сколько тогда тебе было?
— Пятнадцать.
— Ну так и что, — сказала она, — мы могли бы побеседовать о нашем прошлом. Но, поспорить готова, на самом деле ты хотел сорвать с меня те самые возбуждающие тореадорские штанишки и оприходовать меня от и до. Разве не этого втайне хотят все пятнадцатилетние разносчики газет? Это же примерно тот возраст, когда вы читаете все эти дешевые книжонки из аптек.
Господи, подумал он. И вот теперь эта женщина — моя жена.
В тот вечер, прежде чем лечь спать, Сьюзан решила принять ванну. Он сопровождал ее в ванную комнату, где смотрел на нее, сидя на плетеной корзине для белья; она не возражала, а ему очень этого хотелось. Он не пытался объяснить это или как-то оправдать.
Шум воды какое-то время не давал им обоим говорить. Она добавила в воду пену для ванн, и та, пока ванна наполнялась, образовала массивные розовые слои. Наконец воды показалось ей достаточно. Его изумило, какое требуется количество воды. И она не желала, чтобы вода была чересчур горячей; осторожно открыв холодный кран, она выжидала, пока большая часть пузырьков не полопалась. Она поразила его расточительностью, но он ничего не сказал. Он, зритель, ни во что не вмешивался.
В ванне она легла на спину, опустив голову на фарфоровый бортик. Тело ее покрылось пузырьками.
— Как во французском фильме, — заметил он.
— Вот видишь, мне бы такое и в голову не пришло, — сказала она. Пузырьки начали исчезать. Она зашевелилась, взбалтывая их, и те стали исчезать еще быстрее. — Ненадолго же их хватает.
— Тебе надо было забираться в ванну, прежде чем она наполнилась.
— Серьезно? А я всегда жду. Боюсь обжечься.
— Разве ты не можешь крутить краны пальцами ног?
— О боже, что за чудовищная мысль! Ну и ну! Как обезьяна?
Всю свою взрослую жизнь он регулировал поток воды пальцами ног. Чтобы воды было ровно столько, чтобы не прикасаться к голому фарфору.
— Вот одно из различий между мужчинами и женщинами, — сказал он.
— Если ты так делаешь, то лучше не распространяйся об этом. — Волосы она спрятала под пластиковую шапочку, и в этом тоже было различие. А еще она терла спину щеткой с длинной ручкой, а ногти — маленькой нейлоновой щеточкой. Поразительно, думал он. Так много различий даже в таком простом деле, как купание.
Она отмокала в ванне с полчаса. Он никогда не оставался в воде дольше нескольких минут. Как только та остывала, он всегда из нее выпрыгивал. Но Сьюзан просто села, снова включила горячую воду и держала ее открытой, пока ванна опять не нагрелась.
— Теперь ты не боишься, — сказал он. — Обжечься, я имею в виду.
Она взглянула на него без выражения.
Искупавшись, она вытерлась белым полотенцем размером с ковер, а затем в него же и завернулась. Сунув ноги в вязаные шлепанцы, которые привезла из Мехико, прошла из ванной в спальню, где на кровати была аккуратно сложена вся ее одежда.
— Может, я не буду одеваться, — сказала она. — Мы же скоро уже ляжем спать, правда? — Она отправила его в гостиную узнать время: часы в спальне остановились. Было пол-одиннадцатого, о чем он ей и сообщил.
— Решай сама, — сказал он. Возвращение из Рино не очень-то его утомило; после того как он так часто ездил туда и обратно автомобилем, у него не было никаких претензий к воздушному путешествию.
— Я устала эмоционально, — сказала она, стоя в своей белой накидке, все еще влажной после ванны. — Но мне хочется сделать что-нибудь безумное. — Она отдернула оконную штору. — Ночь сегодня темная. Мне хочется выбежать на задний двор без ничего.
— Сомнительное удовольствие, — сказал он. — Особенно после ванны. У тебя может случиться рецидив азиатского гриппа.
— Верно, — согласилась она. — Но мне все-таки хочется что-нибудь сделать. Давай поедим. Ты умеешь готовить?
— Нет, — признался он.
— Я терпеть не могу готовить. Совсем в этом деле профан. Приготовь что-нибудь поесть, — сказала она уговаривающим тоном, но твердо.
В конце концов он отправился на кухню и обследовал консервированные и замороженные продукты.
— Как насчет креветок в пивном соусе?
У них еще оставалась бутылка пива из тех, что он привез в первый день.
— Отлично, — она, по-прежнему в накидке, уселась за кухонный стол и выжидательно сложила руки. — Давай, их приготовишь ты; обожаю, когда кто-нибудь что-то для меня делает — это ведь такая роскошь.
Он поджарил креветки в соусе и поставил на стол тарелки.
— Брюс, — сказала она, когда они принялись за еду. — Честно говоря, я не вполне понимаю, каким образом ты по закону связан с офисом. До того как мы поженились, он принадлежал мне — я имею в виду, моей была моя доля.
— Она по-прежнему твоя, — сказал он, не желая обсуждать.
— Но, — возразила она, — по мере его развития ты приобретешь в нем равные права. Не должно быть так, чтобы ты оставался в нем просто наемным работником. Он станет совместной собственностью. Я поговорю с Фанкортом о юридической стороне дела, как ради тебя, так и ради себя. Хочу, чтобы мы с тобой были равными. Собственно, я думала поручить ему подготовить правооснование, чтобы ты значился в нем совладельцем. Вот как бы я это сделала: дала бы тебе три тысячи долларов в качестве подарка, сразу, без ограничений, а ты купил бы у Зои ее долю и получил бы равное со мной право.
— Нет, черт побери, — сказал он, охваченный ужасом.
— Почему?
— Я этого не заработал. Все, чего я хочу, — это сделать твое заведение более или менее преуспевающим.
— Но это превращает тебя всего лишь в наемного работника, который каждый месяц получает фиксированное жалованье за свою работу.
— Это нормально. Я — менеджер офиса. Руковожу.
«Руковожу, — подумал он, — своей женой и собой самим». Не очень-то много народу надо, чтобы управлять фирмой. Но он был уверен, что Сьюзан позволит ему принимать деловые решения: она уже показала, что хочет на него опереться.
