Пьер Пежю - Маленькая Обитель
Воллар и Ева вышли из здания центра и удалились. Воллар слегка наклонялся, чтобы держать за руку девочку, она позволяла вести себя и молчала. Вскоре они вышли на природу, побрели по грунтовой дороге неизвестно куда… Нельзя было угадать, рассматривала ли девочка горный пейзаж или ничто не привлекало ее внимания, но казалось, она, несмотря ни на что, улавливала некоторые вещи, глубоко дышала, раздувая ноздри и временами закрывая глаза, словно взвешивала свежий ветер на легких весах своих век.
Воллар, стараясь преодолеть привычку широко шагать, соизмерял свою походку с мелкими шажками этой легкой, как перышко, фигурки, тихое послушание которой создавало иллюзию доверия. Они медленно продвигались между редкими дубами по тропинке, окруженной высокой травой и каменными глыбами, затем между елями, плотно прижавшимися друг к другу. Немного напряженный книготорговец следил за выступающими из земли корнями и камнями, сжимая посильнее ладонь, укрывшуюся в его руке, но Ева шла, не спотыкаясь. Под ними, между стволов время от времени просматривался специализированный центр.
Поскольку дорога становилась все круче, Воллар решил свернуть и направился в сторону луга. Он шел наугад. Хотел порадовать ребенка настоящей прогулкой. У него возникло ощущение, что Большая Обитель закроется над ними, как огромная рука. Все было неопределенным в этой свежести, этой пьянящей, как алкоголь, атмосфере.
Они вышли на широкую площадку, заросшую густой и мягкой травой. Каменные глыбы, свалившиеся с горы и покрытые оранжевым мхом, напоминали первобытных сбившихся в кучу животных, уткнувшихся мордами в землю.
Воллар подумал тогда, что можно отпустить руку девочки, освободить ее, слегка подтолкнуть, чтобы она решилась пройти вперед одна в лучах такого света. Сделать несколько шагов по-настоящему самостоятельно. Немного собраться с силами. А может быть, и сорваться, побежать, как животное, спущенное с узды или поводка.
Но Ева не спеша снова сунула руку в сжатую ладонь Воллара и, глядя далеко вперед, подождала, когда он снова пойдет дальше. Что он и сделал, медленно двинувшись вперед и свободной рукой ощупывая неровности камней, свалившихся сюда века назад.
Через три дня он пришел снова. На этот раз они с Евой кое-как добрались до бурной и прозрачной речки, протекавшей на другом лугу. Он терпеливо заставил Еву войти по колено в пенистую воду. Сильно пахло землей и размокшим деревом. Камни у воды были скользкими. Некоторые из них перекатывались под ногами. Воллар вошел в русло реки в своих тяжелых ботинках, намочив обшлага брюк, зачерпнул горстями воду и протянул Еве эту расплескивающуюся емкость.
Подождал, при этом вода лилась между фалангами, но вскоре девочка приблизилась к его пальцам и похлопала по воде сначала тихонько, потом посильнее, так что несколько капель засверкали на солнце. Когда воды не осталось, Воллар снова проделал то же самое. Но девочке это надоело. Она перестала играть.
Тогда он протянул ей влажный камень, который она поначалу поднесла к щеке, но Воллар, ухватив девочку за руку, помог ей бросить его в воронку воды. Затем он проделал те же движения с другим камнем, направляя и поддерживая худенькую ручку, помогая пальцам кидать.
Черные глаза Евы, по-видимому, следили за чередой всплесков, как будто эта игра доставляла ей явное удовольствие. Несмотря на молчание и отсутствие счастливого выражения лица, Воллару казалось, что он угадывает детское удовольствие, знакомое ему по далекому и абсолютно безликому детству. Он сам ощущал мурашки давно забытой непосредственной радости. Бросить булыжник в воду. Прицелиться и кинуть. Создав брызги. Воронки и круги по воде. На глазах у Евы он стал бросать все более тяжелые камни, чтобы вызвать все более мощные струи.
Ева стояла неподвижно, разинув рот, слегка вытянув руки вперед. Она не улыбалась, но Воллару показалось, что печальный свет понемногу угасал на дне ее зрачков.
Прошло несколько дней. Воллар вновь пришел в специализированный центр. Затем явился еще несколько раз. Ева очень быстро уставала и могла дойти только до реки. У Воллара даже сложилось впечатление, что она незаметно старалась увлечь его в эту сторону. Однажды он развязал шнурок на ее сандалиях, чтобы она вошла в свежую воду, поддерживал ее, помогал поставить ноги то на большие камни, которые сдвигались с глухим скрежетом, то в поток воды, омывающий ей лодыжки кружевом пены.
Наконец он приподнял ее, вытер ноги своей курткой и посадил в пену. Вокруг них все было тихо. В ближайших рощах — лишь стук клюва дятла, хруст ветки. Во время этих прогулок Воллар почти не разговаривал с Евой. Молчание против молчания. Он старался ходить медленным шагом. Помогал ей пережить тысячи разнообразных ощущений. Как-то раз, после очередного купания ног в потоке, Воллар, стоя, как обычно, откашлялся и пошел вперед, высоко поднимая колени, затем с забавной серьезностью стал декламировать: «Однажды цапля на своих длинных ногах, со своим длинным клювом, вытянувшимся на конце длинной шеи, отправилась неизвестно куда…»
Ева, сидевшая на камне и согревавшая ноги курткой Воллара, казалось, смотрела на него и слушала, а он растягивал слова и звонко произносил в тишине: «Она вышла к реке… Волны были прозрачны, как в самые погожие дни…»
Книготорговец изображал гордую осанку цапли. Поднимал лапы, вытягивал шею. В ботинках у него было полно воды. Он повторял: «прозрачны!» и, наклонившись вдруг, вспенивал воду, словно карп или щука. И опять повторял: «с длиииинным клювом… Длиииинной шеей!» Вдруг, когда Воллар театрально произнес: «Все тянулись к берегу, птице оставалось лишь поймать…», он заметил, что Еву бросило в дрожь. Она побледнела. Глаза ввалились и заблестели. Он испугался. Укутал ее в куртку, откуда выглядывала маленькая удивленная головка, затем поднял ее на руки и спустился по дороге к специализированному центру.
Сколько раз приходил он за Евой, чтобы повести ее на более или менее дальние прогулки по причудливым местам Большой Обители? Ждала ли она его? Доставляли ли ей удовольствие эти эскапады?
Он гулял с нею среди дикой природы, между зелеными бархатными стволами и нагромождением скал и ветвей. Но Ева уставала все быстрее и быстрее. И по-прежнему не реагировала. Несколько раз она пыталась сама бросить камни в воду. Казалось, наслаждалась ходьбой по воде. Но оставалась непостижимой. Заметив усталость девочки, Воллар старательно поддерживал ее, но стоило ей споткнуться, как он поднимал Еву сначала на руки, затем на плечи, иногда указывая пальцем на дерево, вершину, облако или же останавливался, чтобы она послушала клич ближайшего дятла.
В деревнях, по которым он проезжал на своем грузовичке, Воллар покупал шоколадные батончики, булочки с изюмом, душистый хлеб, но Ева едва откусывала маленький кусочек. Она была почти не в состоянии идти.
Когда он нес Еву на плечах, она казалась ему легонькой, слишком легкой, и он поддерживал ее за запястья до тех пор, пока она не засыпала, прижавшись щекой к его шевелюре. Они шли вдоль стен монастырей, отдыхали на скамейках, встречали прохожих. Заходили в затерянные в лесу часовни. Однажды, когда их застал сильный дождь, Воллар ударом плеча выбил дверь лесной хижины. Развел огонь, стал рассказывать басни и изображать полет крупных хищных птиц.
Но Ева сидела молча. Почти неразличимая за перегородкой из матового стекла, она будто отражалась в зеркалах великой пустоты.
Как-то раз они повстречали таких же молчаливых монахов в белых стихарях, которые бродили по перелескам с корзинами в руках, наклоняясь к корням и опавшим листьям.
Для Воллара Ева становилась маленькой Обителью. Молчальницей, не принесшей обета молчания. Бледненькой монахиней. Девочкой-затворницей. Ребенком, лишенным голоса и радости, лишенным детства. Но в ходе этих блужданий по Обители, как ни странно, рядом с этой девочкой Воллар ощущал не подавляющую тяжесть ужасной катастрофы, а необъяснимое умиротворение, облегчение, успокоение, вызванное ритуалом медленного хода, тишиной и созерцанием самых незначительных вещей. Каким образом такое маленькое существо, посылающее столь мало сигналов, могло вызвать у него это ощущение хрупкого равновесия, неустойчивой, но благотворной необходимости? Смутное чувство, что все могло свестись к этому хождению от книжной лавки до больницы, особенно усиливалось, когда он вместе с Евой отправлялся из специализированного центра на дикую природу. Он прекрасно понимал, что это ощущение временно. И с горечью предчувствовал конец этого неощутимого, как дым, согласия, отчетливо сознавая, что девочке не вылечиться, даже ее состояние улучшится, что чудеса — не более чем соединение искусства врачевания и случайности.
Несколько дней жизни посвятить прогулкам в обществе девочки, согретой солнечным светом и припорошенной пыльцой, среди великолепия лугов и лесов, ему было достаточно. Когда он держал крохотную ручку в своей, собственное тело стесняло его меньше, и, вернувшись домой, оставшись в одиночестве над лавкой Глагол Быть, он легче переживал бессонницы, во время которых борьба между пугающими фразами и теми, что хранились в памяти, утрачивала мучительную силу. Засыпая перед рассветом, он иногда видел во сне, как ходит один по Обители, среди нагромождения серых скал, что он потерял малышку, ищет ее, зовет.
