Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 3, 2003
Казалось, что все это время мальчик стоял под дверью и ждал, может быть, и не один год ждал путешественника, чтобы сообщить ему, что прежние владельцы квартиры давно уехали и что теперь здесь живет он с мамой и двумя братьями-близнецами!
Странник снова и снова слушал эти слова мальчика, к слову сказать, очень похожего на него, когда он был в таком же возрасте. Эти слова звучали в его голове и когда он спускался по лестнице, и когда открывал тяжелую стеклянную дверь, и когда ловил на себе сочувствующий взгляд лифтера в обшитой золотым шнуром каскетке: «Изволили ошибиться адресом?» — «Изволил, изволил…» — и когда выходил на улицу.
…из глубины квартиры раздавался слабый женский голос:
— Сашенька, кто там?
— Никто-никто, мама, просто ошиблись адресом.
На улице было пустынно. Только изредка в сторону Марсова поля медленно проезжали авто. Довольно быстро темнело. Прохожих почти не было. Александр Александрович перешел на противоположную сторону улицы и остановился у чугунной, вросшей в мостовую тумбы
Повернулся!
Резко поднял голову и, невзирая на страдание, приносимое шейной невралгией, стал искать глазами окно своей бывшей квартиры. «Вот же оно! Вот же оно!» — закричал мысленно. Нашел его и уставился в него абсолютно немигающим, колодезного оттенка взглядом, внутри которого раскачивалась тяжелая цементная вода, выплескивалась, вызывала ощущение дурноты, стекала по лбу и щекам из-под меховой, надвинутой на самые глаза шапки.
— Да вот же оно, это окно, — проговорил, рассмеявшись, — вот оно, где, улегшись на распаренное от дыхания стекло острыми подбородками, сидели близнецы, у которых были одинаковые узкие скулы, выступающие рогами желтушного цвета заушные бугры, а еще темные, абсолютно темные, как у актеров немого синематографа, актеров-кокаинистов, круги под глазами. Что еще? Тонкие-тонкие, словно срезанные опасной бритвой фиолетовые или бирюзовые, в зависимости от освещения, губы и растущие сухим травяным коловоротом до самого лба жидкие волосы!
Александр Александрович поклонился мальчикам.
Путешественник поклонился мальчикам.
А они, дураки такие, стали смеяться над ним, показывать ему свои языки, тыкать в него пальцами и, видимо, что-то кричать, но так как окна были, слава Богу, закрыты, то и разобрать их дурных голосов-воплей не представлялось никакой возможности. Наверное, они богохульствовали, глумились, потешались так, как они всегда потешаются над странниками или паломниками, над самим их видом, над их запыленными уставшими лицами и остановившимися, словно остекленевшими глазами.
8. Быстрое движение глаз во время снаУмножение в столбик, разгадывание несложных кроссвордов, решение ребусов, завод пружины часового механизма или механического чучела спящей собаки, непродолжительное чтение старых газет, прикладывание уха к холодной кафельной стене, стремительное, как исчезновение в бездонном, пахнущем зацветшей сыростью колодце, погружение в ложный сон, предсонье, мучительное преодолевание бессмысленных видений этого предсонья, пробуждение, тремор, беспомощность, нахождение себя покрытым испариной или нахождение себя лежащим на полу, полностью обмочившимся. А потолок-то далеко-далеко, как небо.
Вот я, например, не понимаю, как на небе могут жить святые угодники Божии, как они могут ходить по расползающимся под действием ветра облакам и при этом не проваливаться вниз, не падать на землю. А на земле — на горах, в низинах, по берегам рек и озер — стоят люди и ждут, просто сгорая от нетерпения, ждут, когда же они — эти святые старцы — наконец упадут, чтобы можно было их схватить, и отнести к себе в дом, и спрятать в сарае, предварительно накрыв брезентом или на крайний случай соломой, до лучших времен.
И вот Саша заходил на кухню, где в клубах пахучего пара с радостными криками бегали какие-то люди, среди которых особенно выделялся один — низкорослый, коренастого телосложения, с короткими распаренными в чане для варки лука руками и абсолютно круглой ушастой головой, что покоилась поверх широкого нагрудника накрахмаленного фартука. Видимо, это был повар. Он передвигался по кухне короткими, рваными, полускрюченными, вывернутыми шажками так, как это делает в итальянской опере носатый с ватными припудренными пейсами шут Алессандро. Широко раскрывает свой ярко напомаженный рот и протяжно выводит: «До, ре, мидо, ре, ми, фадо, ре, ми, фа, соль».
Потом повар тоже исчезал в клубах пара, и о его присутствии можно было судить только по этим доносившимся из самых неожиданных мест кухни нотам.
Саша с удовольствием воображал себе кухню, на которой готовится праздничный ужин, кухню этаким утопающим в янтарном опилочном чаду конногвардейским манежем с гаревой дорожкой или даже освещенной керосиновыми лампами ареной цирка Чинизелли, что рядом с Инженерным замком, на которую выбегал абсолютно дегенеративного вида клоун Антонио и уже описанный выше повар или шут, черт его разберет, Алессандро, и они начинали драться на потеху публике.
— Дай, дай ему по лысине! — вопили откуда-то с галерки в перерывах между припадками визгливого, доводящего до судорог и икоты смеха.
— Смотри, что у меня есть, Антонио!
— А что у тебя есть, Алессандро?
— У меня есть половник, Антонио!
— А зачем тебе половник, Алессандро?
— А затем, Антонио, чтобы врезать тебе этим половником по балде! Понял?!
— Давай, давай врежь этому старому пердуну! — надрывались из первых рядов.
— Это кто это старый пердун? Это я-то старый пердун?!
— Да, ты, ты, из тебя вон песок сыплется!
— Вранье! Я молодой — понятно! Мне двадцать лет, нет, мне семнадцать лет!
— Молодой, молодой, да только пахнешь водой!
— Вранье, все вранье! Я оболган навсегда. — Антонио картинно заламывал руки.
— Молодой, говоришьа мы это, Антонио, сейчас проверим, — криво усмехаясь, цедил Алессандро и наносил рахитичному, трясущемуся от унижения, страдающему грудной жабой старику удар половником прямо между глаз.
Антонио навзничь падал на манеж в опилки, выдыхая при этом под купол цирка струю талька.
— Кажется, он сдох. Ну и черт с ним, — простодушно заключал Алессандро, после чего церемонно кланялся почтенной публике и уволакивал Антонио за ноги за обшитый вырезанными из фольги звездами занавес.
И тут же все приходило в движение: люди сломя голову вскакивали со своих мест, кричали, размахивали руками, свистели, бежали по ступеням вниз, словно спускались с гор в низины, устремлялись по берегам рек и озер, вдоль выложенных камнями дорог, чтобы схватить упавшего с неба угодника Божия да и укрыть его где-нибудь у себя в закуте или в яслях для овец.
Еще тут содержались различные сказочные животные: сфинксы, крылатые собаки, водоплавающие птицы, сжимающие в когтях скользких, извивающихся рыб.
Овцы наклоняли свои мохнатые, бородатые, нечесаные, мокрые морды и обнюхивали угодника Божия:
— Может быть, он уже отошел и не ощущает нашего присутствия? Помер, что ли, он? Страшно.
А угодник Божий вдруг открывал глаза, оказавшись при этом полностью живым, это и понятно, ведь святые и не могут умереть до конца, и строго вопрошал металлическим голосом:
— Ну и чего зырите, а? Чего вам надо от меня?
— Ничего не надо, просто так смотрим
— А чего тогда дрожите? Замерзли, что ли?
— Нет, мы тебя боимся.
Или:
— Мы тебя хотим съесть
Саша тут же с ужасом вспоминал слова Спасителя: «…ядите, сие есть Тело Моепийте… сия есть Кровь Моя Новаго Завета!»
Как же это могло быть? Нет, не понимал, как это можно есть живого, а мертвого
О причине и обстоятельствах смерти Ивана Васильевича Игнатьева, известного в Петербурге под именем коверного клоуна Антонио, практически ничего не было известно. Рассказывали, что после одного из представлений он пришел к себе в гримерную, сел перед зеркалом и просто перерезал горло бритвой!
Зачем он сделал это, не знал никто. О нем вообще мало что было известно: кажется, жил недалеко от цирка Чинизелли близ Пантелеймонова моста с престарелой и больной матерью и великовозрастной сестрой, которая довольно часто посещала представления своего брата, специально садилась в первом ряду, чтобы во время его избиения другим клоуном по имени Алессандро он мог, перевалившись через обшитое залоснившимся, давно вытертым велюром ограждение манежа рухнуть ей на колени и здесь впасть в полнейшую прострацию.
Однажды к ней на колени упал абсолютно пьяный господин, назвавшийся известным писателем Куприным. Но правда ли это была — вот в чем вопрос.
Это все, что было известно об Антонио. Ведь даже его настоящее имя — Иван Васильевич Игнатьев — многие узнали только после его смерти.
Сел перед зеркалом и увидел свое лицо, по которому стекал грим.