Павел Вадимов - Лупетта
А ведь он прав, нет никакой радости. Никакого опьянения, если задуматься. Любовь — это счастье, ха! Я чувствовал себя несчастным более чем когда- либо. Несчастным оттого, что не могу ничего поделать, чтобы воспротивиться охватившим меня чувствам. Казалось бы, зачем сопротивляться? Расслабься, словно перышко на ветру, и порхай себе на радость. Но я не хочу так! Я во всем ищу отстраненность, во всем, даже в любви. Когда она исчезает, я чувствую себя, как водитель на скоростном шоссе, не выдержавший дистанцию. Я могу гнать на полной скорости, но мне нужен хоть какой-то отрезок свободы, чтобы не разбиться.
Я не хочу потерять себя в тебе, Лупетта! Свобода воли — слишком высокая плата за смысл жизни, тем более когда она задним числом списывается со счета...
— Вы только посмотрите на этого бухгалтера из желтого дома! «Высокая плата», «списывается со счета»... Засунь себе в задницу эти детсадовские гроссбухи! Настоящая любовь — не сделка, а грабеж, понял! И запомни: с самыми отягчающими последствиями. Знаешь, что нужно сделать, чтобы спастись? Прекрати себя мучить, нет ни иллюзии, ни самообмана. Будь проще, друг, это всего лишь игра! Не важно, как она называется: любовь-шмубовь, — главное, что игра. А первое правило такое: нужно чувствовать себя влюбленным. Ничего страшного, что растерялся, так бывает с непривычки. Раньше ты играл в другие игры, а здесь все в диковинку. Надо немножко освоиться, а потом пойдет как по маслу... Что ты там лопочешь: «Се-се-се»? Ах, сердце... Что сердце? Ну, стучит, ну, обмирает. Так ведь это правила такие, я ж сказал — игра!
***Что чувствует человек, когда его клетки перестают размножаться под действием химиотерапии? Впрочем, как можно понять, что деление клеток прекратилось? Ой, доктор, а у меня клеточки перестали делиться! Никакой интерфазы, не говоря уже о митозе! Еще вчерась я смотрел на ядро и видел в нем толстые макароны хромосом. Все шло как по маслу, микротрубочки в цитоплазме стали гораздо более лабильными, я сам их щупал, доктор, а вместо интерфазной сети вокруг двух пар центриолей прямо на глазах наросли две динамичные системы радиально расходящихся микротрубочек, что твои звезды! Затем хромосомы зашкворчали, как на сковородке, ядрышко куда-то запропастилось, а в области центромеры, вы не поверите, на них нарос самый настоящий кинетохор если вы понимаете, что я имею в виду. Пары центриолей, словно в бальном танце, разошлись друг от друга, а дальше я увидел тако-о-ое!.. Доктор, нас никто не подслушивает? Можно я вам на ушко... Да, вот так. Представляете, отходящие от центриолей микротрубочки без зазрения совести стали тыкаться в кинетохоры хромосом. Позор-то какой! Немудрено, что хромосомы от подобных приставаний совсем потеряли голову и начали беспорядочно носиться то к одному полюсу, то к другому, пока не выстроились в пластинку в центральной части клетки, на равном удалении от полюсов. Вы думаете, на этом все и закончилось? Ничего подобного, впереди нас ждала вторая часть мерлезонского балета. Доктор, у вас нет проблем с сердцем? Ну тогда держитесь. После образования центральной пластинки — метафазы хромосомы бесстыднейшим образом закрепились в веретене, причем не чем-нибудь, а кинетохорами. А дальше — держите меня! — эрегированные кинетохоры жадно потянулись к противоположным полюсам. А потом наступила анафаза, от которой меня чуть не вырвало. Оргазмирующие хромосомы расщепились начиная с области перетяжки и разлетелись к полюсам, которые при этом разошлись в разные стороны, как ни в чем не бывало! Но то, что случилось после, словами пересказать невозможно... Кончившие кинетохоры отвалились, а хромосомы облепили склизкие мембранные мешочки, из которых вновь стала образовываться ядерная оболочка. Полюса перестали быть центрами организации микротрубочек, что привело к быстрому распаду веретена. Зрелище, надо сказать, не для слабонервных... Слава Богу, оставалось дотерпеть последнюю серию этой зубодробительной мыльной оперы — телофазу. Как образовывалась перетяжка и делилась цитоплазма, я уже не помню, потому что не выдержал и зажмурил глаза. И правильно сделал: судя по доносившимся звукам, этот триллер кого угодно мог довести до ручки. Первое, что я увидел, когда ненадолго разомкнул веки, — кольцо из переливающихся всеми цветами радуги актиновых микрофиламентов, которое судорожно сокращалось, перетягивая клетку пополам. Некоторое время после этого разделившиеся клетки соединяло только тонкое остаточное тельце с утолщением посредине, но потом с жалобным хлюпаньем разорвалось и оно... Я чуть не разрыдался!
Только не говорите мне, доктор, что кина больше не будет. Я так ждал обещанного сиквела, надеясь вновь пощекотать себе нервы, но клетки перестали делиться, как сговорившись! Конечно, химиотерапия, цитостатики и прочая лабуда... Я все понимаю, но ведь мне без митоза ску-у-учно! Смотрите, хромосомы уже паутиной заросли, а кинетохоры скукожились, как пиписьки стариков. Давайте снова заварим эту кашу, а то корабль из ногтей мертвецов Нагльфар отправится в последнее плавание без моего посильного вклада. Вы разве не знаете, чем отличаются трупы тех, кто умер от рака во время химии, от всех прочих жмуриков? После смерти у них не растут волосы и ногти.
***Так значит, игра, а не иллюзия, игра, а не самообман, точно, как же я раньше не догадался, раз-два-три-четыре-пять, я пошел искать, кто не спрятался, я не виноват, чур меня, я в домике, в кожаном домике с волосатым цоколем, костяными балками и черепицей из умных мыслей. Никого сюда не пущу, никого. Только так и можно, только так. Набираю знакомый номер. Раз:
— Привет, я освободился, а ты как?
— Уже думала уходить... Ну и когда тебя ждать?
— Через полчаса, идет?
Ракушка захлопнулась. Два. Улитка в безопасности. Ее не поддеть, не поддеть, говорю вам, и не пытайтесь, поднимаю руку, сразу останавливается «копейка», водила с лицом, рябым, как обивка кузова. За полтинник до Марата подбросишь, шеф, время голодное, бензин дорожает, давай хотя бы за семьдесят, на шестидесяти сойдемся, в салоне пахнет дешевым ароматизатором, вот он — дурацкий зеленый листок, перед носом болтается, и зачем они все эту гадость вешают, в каждой второй машине, надо было сесть на заднее сиденье, желчь разливается по пищеводу, как бензин, только поднеси вонючую спичку, терпеть, все равно уже нечем. Три.
— Что, парень, на свидание торопишься, прям глаза горят?
Почему они все так любят поговорить, вез бы себе и вез, какое ему дело? Спокойно, это такая игра. Четыре.
— Что-то вроде этого...
— Я вот тоже вчера себе свидание устроил, кхе- хе... Телка одна ночью на Невском застопила, ей в Гатчину нужно было, я говорю, меньше тыщи не возьму, а она отвечает, заплачу натурой, врубаешься? Я сначала даже не поверил, а потом рискнул, чем черт не шутит. И ведь взаправду дала, врубаешься, только за город выехали, я съехал с трассы, ну она и обслужила по полной программе, так что потом колени тряслись. Довез ее до Гатчины, она даже телефон оставила, видно понравилось, кхе-хе, а потом сразу домой. А я жене давно не изменял, врубаешься, так когда вернулся, был сам не свой, вдруг что почует. Как в том анекдоте: к жене от любовницы возвращаешься с легкими яйцами и тяжелым сердцем, кхе-хе. И как назло, ей именно этой ночью приспичило, мы же давно вместе живем, и это... не каждый день, врубаешься, но я еще молоток, все путем, без нареканий, только она мне потом говорит, что это так мало из тебя вышло, не завел ли ты кого на стороне, врубаешься? Ушлая, сука, но я нашел что ответить, и как только придумал, с мандража, не иначе. Говорю, да я просто пива сегодня не пил, от него ж напрямую зависит, читала в «Комсомолке»? Две трети в мочу уходит, а одна треть в это дело, ты что, не замечала, как у меня пенится, когда «Бочкарева» много выпью? И она мне поверила, врубаешься, поверила! Крутую я отмазку придумал, да? — И водила закашлялся квохчущим смехом, пенистым, как... как пиво «Бочкарев».
Я врубался. Врубался, что если он не заткнется, меня снова вырвет, непонятно чем, но точно вырвет, наверное злостью на этот мир который издевается надо мной в день долгожданной встречи с возлюбленной, выворачиваясь прямо в лицо своими мерзкими пачульно-семенными внутренностями с наспех приклеенной сверху реальностью, как мышиная челка к лысеющему лбу подвозящего меня бомбилы.
Но в этот момент мир сжалился надо мной. Мы приехали.
Пять.
***Он вошел в палату без стука ровно в восемь тридцать. Вернее, не вошел, а вкатился, как колобок, такой маленький носатый колобок с чмокающими губами и блестящей лысиной, прижимающий к боку выцветший чемоданчик с металлическими уголками. По- свойски поздоровался со всеми, небрежно кивнув мне: «Новенький?» — и тут же начал обустраиваться на свободной койке, весело насвистывая что-то себе под нос. Сперва он достал из чемоданчика стопку пожелтевших газет. Затем на свет появился ископаемый радиоприемник «ВЭФ», который сразу был настроен на «Радио Ретро». Его соседями по тумбочке стали стеклянная банка с вареньем, перекрученный полиэтиленовый пакет, благоухающий вареной колбасой, полбуханки хлеба, почему-то без упаковки, пожелтевший кипятильник, алюминиевые столовые приборы, перевязанные резинкой, эмалированная кружка, мыльница, зубная щетка и рулон туалетной бумаги. Последней миру была явлена толстая зачитанная книжка, пожелавшая остаться неизвестной по причине обернутости в еще одну газету.
